Мир на продажу

— Ребята, это ведь аналожка! — обрадовался Павел. — Такая редкая нелепа!

Философ поднял с земли камешек и запустил его в центр аналожки. Не долетев до цели, камешек заострился, металлически заблестел и вдруг оглушительно взорвался. Все от неожиданности вздрогнули. Гусаров, обернувшись, наградил исследователя лёгким подзатыльником.

— В другой раз сам прыгай! — посоветовал он. — Сперва думать надо, а не швыряться чем ни попадя.

— Это же аналожка, Василий! — повторил философ, в пылу исследовательской страсти не заметив унизительного подзатыльника. — Она делает одни предметы похожими на другие. Видишь птичек? Они стали на планеты похожи. А деревья — на элементарные частицы. Смотри, как вертятся! Это спин у них.

Пока Павел демонстрировал Гусарову бурундуков, похожих на щёлочь, муравьёв с дифракцией и землянику с вертикальным взлётом, Фил, прощупав алогометром всё вокруг, нашёл тропинку. Группа, оглядываясь по сторонам, направилась по ней к своей цели.

Перед Изоброй Фил решил сделать последний привал и начал выискивать стабило с алогией хотя бы в семь баллов. Он заметил, как измучился грузный Павел, хотя Гусаров и освободил его от рюкзака, взвалив последний на пленного нелоголаза.

Неподалёку виднелся уютный овражек, в котором Фил поначалу намеревался сделать привал. В прошлый свой поход тут было стабильно, но на этот раз в овражке расположилась крутильница. Эта нелепа проделывает с попавшими в неё вещами геометрические преобразования всех видов, помимо перемещения и вращения как в обычном пространстве. Крутильницу всегда видно издалека: огромные шишки размером с три человеческих роста торчали из оврага. А бедные лягушки, случайно проделавшие над собой конформное преобразование, вывернулись причудливыми кривулями.

— Аккуратнее идите, — посоветовал Фил, решивший осторожно пробраться мимо нелепы и поискать стабило за оврагом.

— Действительно, — подтвердил Павел, тяжело дыша. — А то проделаете над собой случайно произвольную деформацию, а потом обратное преобразование не получится.

Он некоторое время бормотал что-то насчёт аффинных преобразований, геометрий Клейна, эрлангенской программы и о том, какие интересные в овраге законы механики, в которой разрешены любые геометрические преобразования, но надоевшего философа уже никто не слушал.

За оврагом путешественников ожидал новый сюрприз. Сначала в десятке метров промелькнула переносилка. Не успел Павел рассказать, что эта нелепа спонтанно переносит явления в пространстве и времени и части внутри целого, как за переносилкой пронеслась группа всадников, закованных в латы. Впереди отряда скакал знаменосец с сине-красным флагом. Путешественники присели за шерстяными кустами. За всадниками, прячась за стволами деревьев, проследовали какие-то бородатые люди в стёганках и с автоматами ППШ наперевес. Переносилка надёргала этих воинов из разных эпох и миров.

Фил, выждав время, повёл путешественников дальше, но тут дорогу перегородила кругота. Павел искоса глянул на определ и вполголоса прокомментировал:

— Кругота закручивает цепочно-структурные категории. Целое замыкается на часть, следствие на причину. Можно попытаться отрегулировать количество "звеньев" в цикле...

— Вот и иди молча! — ругнулся Гусаров. — А то замкнёшься на себя и окажешься в собственной заднице!

Круготу нельзя было обойти: справа возникло уравняло, которое, как объяснил Павел, приравнивает категории: целое к части, содержание к форме, время к пространству. Слева пройти мешала отделилка, отделяющая причины от следствий, сущности от явлений и свойства от объектов.

Наверное, часа два путешественники метались в поисках места для привала. По расчётам Фила уже давно должен наступить вечер, но солнце застряло на небе и никак не хотело закатываться. Казалось, что вся местность утыкана нелепами: то типичница обнаружится, то замерье вылезет, а то и хвалило разбросается на полкилометра. Куда ни ткнись, нелепа на нелепе: то на местоклад наткнёшься, то на закипь, то на неприятный ребусник.

Наконец, измученная выкидонами Нелоги группа нашла довольно большое стабило с алогией около семи баллов. С облегчением скинув рюкзаки, путешественники сели в тесный кружок, тем самым устроив себе нормальное местечко в океане нелепостей. Костёр разводить не стали из осторожности: как знать, во что может превратиться открытый огонь в этом нестабильном мире. Оперативник Павлу запретил курить. Пообедали холодными консервами. Гусаров лично покормил пленного Фила, предварительно примотав ему свободную руку к туловищу. Павел, сильно покраснев, потчевал связанную Элину.

— Через три-четыре часа выберемся на Землю, — планировал оптимистичный оперативник. — Аборигенов с собой захватим, дома допросим, как следует. На Земле сообщим, что Миоген готовит масштабное вторжение...

— Кто поверит? — усомнился философ.

— Поверят! — заверил его Гусаров. — Я к начальству пойду, по знакомым силовикам пробегусь.

— А воевать кто пойдёт? — уныло промолвил Павел. — Наши жирные обыватели, трусливые и ленивые? Которые дня не могут прожить без чипсов и орешков?

— Наёмников привлечём из воинственных миров.

— Из наёмников плохие вояки, — упорствовал философ. — Увидят состар или плоскач, разбегутся. Я уж про онтронику молчу.

Павел, поёрзав, убито добавил:

— Игнат не рассчитал, что маятник так быстро качнётся...

— Какой ещё маятник? — вскинулся Гусаров.

— Теория маятника, — пояснил философ, глядя на прислушивающегося Игната. — Любое общество всегда стремится к противоположному строю. При демократии люди жаждут диктатуры и порядка, при диктатуре — наоборот, свободы и демократии. Мы быстро построили в Миогене потребительское общество, а оно качнулось в сторону фашизма, то есть орбизма — ответная реакция, всё нормально.

— Ну и почему так резво всё произошло, умник?

— Тут вообще всё быстро происходит. Раньше организации сами конфигурировались. А общество — очень большая организация, которая в момент переконфигурировалась в потребительское общество. И так же быстро — в фашистское. Вообще, потребительство и фашизм — две стороны одной медали, капитализма...

— Может, оставим тут Игната? — предложил Гусаров, прервав рассуждения философа. Дилапер тут же вздрогнул. — Пусть он подилапит немного и переконфигурирует орбизм во что-нибудь более мирное.

— Теперь вряд ли получится, — нахмурился философ. — Миогенцы отказались от самоконфигурации. Сейчас тут всё стабильно: вождь, партия орбистов, институты, армия...

Павел, глядя в землю, уныло профилософствовал:

— Это только в тупых боевиках герои спасают мир. Наш мир уже не спасти, Василий. Мы сами себя погубили жаждой потребления и развлечениями...

— Заныл, моралист! — возмутился оперативник. — Как всякую дрянь придумывать типа обонточки, так ты первый. "Мне нужен домик", "в нём хорошо думать"... Наворотили дел с Игнатом, век не расхлебаешь! Как говорят в народе, ели мёд да редькой отрыгнулось!

— Я хотел как лучше, но не получилось, — попытался оправдаться Павел и не без ехидства добавил: — Как говорят у философов, не та возможность стала действительностью.

Философ замолчал, представляя себе события недалёкого будущего. Миогенцы открывают многочисленные вещеводы, через которые их войска устремляются на Землю. Храбрые миогенские бойцы, характеры которых скопированы с Гусарова, наводят ужас на разучившихся воевать землян. Немногочисленную армию наёмников разгромят в первые же часы. Следом за миогенскими войсками в наш мир заявится Бурая гвардия. Возле крупных земных городов вырастают отстойники, в которые, как скот, сгоняют деморализованных землян. И все проклинают его, Павла, который помог миогенцам в разработках оружия. А орбисты будут очень злы на философа, что он сбежал во время эксперимента. Пощады от них не жди, и в уютном домике на берегу озера не спрячешься.

Наверное, безопаснее остаться здесь, в Миогене и продолжать работать на орбистов. Лар похлопочет перед комиссией по расовой чистоте, и Павла признают полноценным миогенцем. Но для этого нужно предать своих земляков: быстро развязать Фила или Элину, которые со своей слоновьей силищей быстро скрутят Гусарова. Но философ побаивался оперативника с его дьявольской изворотливостью. Если Василий выпутается, то Павлу каюк. И развязать пленных будет затруднительно, ведь дальше до Изобры придётся идти тесной кучкой — алогия вырастет ещё на полдесятка баллов. Гусаров втиснется между философом и аборигенами — попробуй доберись до связушки Фила или Элины, тем более когда вокруг бушует море абсурда. Онтология мира связана с логикой, подобно физическим законам, связанным с геометрией континуума. Изменение онтологии влечёт за собой изменение логики. А если онтология выписывает абсурдные кренделя, то и ничего логического в окружающем мире не остаётся. И, главное, непонятно, почему так происходит.

Но это и не удивительно. Аборигены пользуются дарами Изобры, не зная её природы и внутреннего устройства. Всё, как у людей. Все знают, что одноимённые заряды отталкиваются, но никто не догадывается, почему. Дилаперы пользуются смежными мирами, но не знают их природы; то ли это параллельные миры, то ли наслоение трёхмерных миров в четырёхмерном пространстве, то ли ещё что. Но философ верит в людей. Ведь когда-то люди не знали причин возникновения молнии, ветра и дождя. Теперь знают. Значит, и Изобра познаваема. А, познав её, можно выведать ещё столько интересного, по сравнению с которым онтроника покажется детским лепетом. Изобра... По Либре она занесена в этот мир господом Лепестом. Снова, как тогда в лаборатории, философу показалось, что он близок к какой-то очень важной разгадке.

Неожиданная мысль, озарившая Павла, заставила того вскочить.

7

Гусаров немедленно осёк Павла:

— Ты чего скачешь? В нелепу захотел угодить?

— Это не Врата!! — закричал Павел. — Это горловина вещевода!!

Оперативник быстро огляделся:

— Какая горловина?

— В Либре сказано, что Лепест пришёл из Врат и принёс в этот мир Изобру. Так вот, я почти уверен, что он пришёл через вещевод!

— Нам-то что с того? — недовольно спросил Гусаров. — Нам собираться пора, до Изобры чуть-чуть осталось.

Но философ его не слушал, разгорячённый своими мыслями, которые он высказывал вслух:

— Лепест не бог, не создатель. Он — такой же забредыш, как и мы! Он прибыл сюда из невероятно развитого мира. Может, цивилизация в том мире поднялась выше разума, как разум у нас на Земле поднялся над жизнью, а жизнь — над неживой природой. И Изобру он подарил аборигенам, как какую-то мелочишку, как зажигалку или огрызок карандаша. Или просто выронил.

Игнат приподнялся и заинтересованно промычал. А Павел не унимался:

— Можете себе представить мир, в котором существуют миллионы, миллиарды устройств, подобных Изобре?! Каждое из которых способно производить нечто вроде онтроники? Только такое, что мы себе и вообразить не можем! А, быть может, Изобра — это станок, звено какой-то грандиозной технологической цепочки из мира Лепеста, которое мы используем не по назначению. Всё равно, что токарный станок разбираем на винтики-онтронику и используем их, не зная о возможностях самого станка. На самом же деле Изобра с миллиардами других изобр составляет гигантский производственный комплекс, создающий такие вещи, которые...

Не подобрав нужное слово, Павел только махнул рукой. Оперативник уже набрал воздуху, наверное, чтобы окрикнуть болтливого философа, но его удержал за рукав Игнат.

— Это ж грандиозное открытие, Вася! — с жаром произнёс толстяк, дрожа от возбуждения. — Если одна только Изобра способна на чудеса, то производственный комплекс мог бы такое!.. Ведь, по сути, онтроника управляет онтологией мира, то есть существующей материей. Но я же говорил, что отрицание, по здешней философии, всегда множественно. Материя, бытие — это то, что есть, существующая объективная реальность. Всё остальное мы по глупости считаем единым небытием, забывая о множественности.

Странно, но Гусаров по обыкновению не пресёк болтуна. А тот не унимался, забыв обо всём на свете. Он предположил, что небытие — не единое целое, а совокупность инобытий. Странные загадочные несуществующие инобытия вспухают в небытии и исчезают в нём, примерно как в физическом вакууме возникают и гибнут иные вселенные с другими физическими законами.

— Да и вообще любая вещь рождается и умирает в окружающем мире, который для неё является субстанцией, — разглагольствовал философ, словно находился не в двух шагах от абсурда, а на кафедре онтологии и гносеологии в университете. — И наше Бытие, и другие инобытия — все они тоже как бы рождаются и умирают в объемлющей субстанции — небытии. Для нас инобытия не существуют, так как их псевдоонтологии сильно отличаются от нашей онтологии. А, быть может, есть и иные бытийные формы: полубытие, надбытие, подбытие, антибытие, квазибытие...

Игнат с интересом покосился на оперативника, который, казалось, впал в транс от высокомудрой болтовни Павла. Философ же, обрадованный, что его не прерывают, рассказывал, что небытие, скорее всего, тоже относительно и "вложено" в ещё более общую субстанцию. И вообще, по выводам Павла, для любой субстанции есть границы, за пределами которых она становится акциденцией ещё более субстанциональной субстанции. Онтология — раздел философии, который изучает бытие, а для изучения инобытий нужен обобщающий надонтологический раздел — всеведение, панология. Изобра даёт людям онтронику, управляющую онтологией, а придуманная Павлом производственная цепочка, вероятно, порождает какую-нибудь пантронику, способную управлять инобытийными категориями и свойствами.

Когда до Изобры осталось около километра или семи, абсурд начал превращаться в сумбур. Нелепы начали смешиваться, складываться, вычитаться и обрушиваться на окружающий мир двойной и тройной мощью алогий. Их уже невозможно распознавать и классифицировать. Стреноженный Фил вцепился в направу, стараясь не потерять направление в царстве почти сумбурного абсурда.

Идти дальше пришлось плотной кучкой, тесно обнявшись — так повышалась суммарная мощность нормальников. Возле Изобры алогия достигнет максимума — двенадцати баллов, полный сумбур. По некоторым гипотезам, внутри Изобры алогия зашкаливает за максимум и, возможно, равна двадцати, тридцати, миллиону баллов, перейдя в новое качество — заабсурдное.

— Абсурд в обычной логике может быть совершенно неабсурдным в расширенной, — сказал Павел, морщась от бушующего вокруг сумбура. — Квадратный корень из отрицательного числа абсурден в поле действительных чисел, а в поле комплексных — нормальное явление.

— Нормальное явление, — подтвердили часы, идущие за путешественниками.

— Нормальное явление, нормальное! — захихикали ржавые рельсы, уходящие в небо.

— Абсурден в поле комплексных чисел, — сказал Бел, вышедший из-за сосны.

— Всё в мире комплексно, — сказал мудрец и выпил бокал машинного масла. — Сначала придумывают нечто, потом расширяют его до натурального ряда, затем придумывают нулевое значение, потом отрицательное, дробное и — венец творения — комплексное поле этого нечто.