| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
И передали... Поскольку уже через час я разговаривал с давним знакомым — помощником Романова и моим тезкой, Виктором Михайловичем:
— Григорий Васильевич сейчас в Прибалтике, и вернется примерно через три недели. Ты уверен, что я не могу тебе быть полезен? Поскольку Григорий Васильевич давал указание помогать... если что... — голос Жулебина был доброжелателен, но насторожен.
"Кому охота решать чужие проблемы, да еще под собственную ответственность... Понимаю...".
— Спасибо большое, Виктор Михайлович. У меня все нормально... Просто я побывал в Москве, и хотел бы... э... рассказать Григорию Васильевичу, и... э... спросить у него совета... По возможности, не откладывая в "долгий ящик"...
После такого пассажа Жулебин заверил меня, что обязательно проинформирует шефа, как только тот вернется.
Я повесил трубку и скуксился.
"В Прибалтике он... "Бархатный сезон" в Юрмале ловит... не иначе... Когда-то, в будущем(!), эта любовь к Балтийскому взморью будет ему стоить поста Генсека, карьеры, страны, и рухнувшей жизни...".
Мы сидим вдвоем в квартире Клаймича, на Невском. Лёха на "сутках", Николай с семьёй.
... — Григорий Давыдович, насколько я понял из ваших слов — это морская "загранка", и валюта... а значит, КГБ. Никакая аппаратура не стоит свободы, а тем более — жизни... Вашей... Поэтому берите ту аппаратуру, что есть. Или ту, которую купить безопасно. Это ненадолго. Начнем ездить за границу — купим все, что необходимо! И без запредельного риска...
— Виктор, спасибо за эти слова... Я ценю... Постараюсь без особого риска достать то, что возможно... А дальше будем уже думать вместе. Но пришла пора готовить деньги... Большие...
Клаймич испытующе посмотрел на меня.
— Сколько и когда... — я был невозмутим.
— Если это рубли... — он дождался моего подтверждающего кивка, — то при курсе доллара на черном рынке один к четырем... Пределов совершенству нет, и, к сожалению, только более-менее приемлемый "звук" будет стоить тысяч пятьдесят.
Григорий Давыдович пытливо выискивал у меня на лице реакцию на эту фантастическую для обычного советского человека сумму.
— "Более-менее" нас устроить не может... Нам нужен звук "лучше всех"! — я покачал головой.
— Сто — сто пятьдесят тысяч рублей, и выше. — сразу ответил Клаймич.
— Хорошо... — я спокойно кивнул, — А хорошая студия?
— Примерно столько же... и дороже... — Григорий Давыдович "держал лицо".
— А...
— А процессор эффектов, АКG, свет, всевозможные провода и кабели, хотя бы один Mellotron, а уж если и беспроводные микрофоны... то еще столько же. Короче, чтобы не забивать вам, Витя, голову техническими деталями и конфигурациями компоновок — если будет полмиллиона, то проблем не будет... А будет группа с лучшим оборудованием в стране. — Клаймич откинулся на спинку кресла и задумчиво уставился в невидимую даль.
Через некоторое время, видимо, справившись с нахлынувшими эмоциями и фантазиями, будущий директор "The Red Stars" вернулся "с небес на землю":
— Но такого нет даже у Кобзона... и МВД нам таких денег, конечно, не даст... поэтому...
— Григорий Давыдович, — я перебил Клаймича, — наша основная проблема не где достать полмиллиона, а как его преобразовать в музыкальное оборудование, не вызвав пристального внимания правоохранительных органов!
Опять повисло молчание. Я терпеливо ждал, а Клаймич задумчиво рассматривал свой бокал с коньяком. Григорий Давыдович поднял его до уровня глаз, и легонько покачивая в бокале янтарную жидкость, с легкой рассеяностью наблюдал за остающимися на хрустале разводами.
— Я вот думаю... — его взгляд медленно перешел с коньяка на меня, — а зачем нам вообще что-либо покупать?
Я попытался вопросительно изогнуть бровь, как это виртуозно делал сам Клаймич. Не знаю, насколько получилось, но Григорий Давыдович мою гримасу понял правильно, и принялся мысль развивать:
— Полноценная финансовая помощь от Щелокова, скорее всего, последует только в следующем году. То есть примерно через четыре-пять месяцев. Что мы должны за это время сделать? Выступить на концерте по случаю 60-летия ВЛКСМ. Это еще под вопросом — но с такой песней, которую вы написали, думаю, что так и будет.
— День милиции — две песни. — подсказал я.
— Да. — согласно кивнул Клаймич, — А также День снятия Блокады, и возможно... хотя и очень маловероятно — ваше персональное выступление на Песне года...
Григорий Давыдович опять покачал свой бокал, изучая его содержимое:
— На всех этих официальных мероприятиях вас и так обеспечат аппаратурой самого достойного класса, и сами сделают все необходимые записи, если выступать придется под фонограмму.
— "Под фонограмму"? — мне даже не пришлось изображать удивление. Я-то грешным делом думал, что выступления под фонограмму это изобретение "лихих девяностых".
— Да... В некоторых известных и престижных залах ужасная акустика — речи слушать еще нормально, а музыку... — Клаймич поморщился, и отрицательно покачал головой, — Таким образом получается, что студия и аппаратура нам нужны только для того, чтобы переписать "Феличиту".
Клаймич наконец допил коньяк, поставил бокал на сервировочный столик с бутылками разнообразного алкоголя, и вопросительно уставился на меня.
К чему он клонит, я уже понял — но этот вариант нам не подходил:
— Нам нужно формировать группу — а как набирать музыкантов, если не на чем играть? Как репетировать с солистками, бэк-вокалом и кордебалетом? Кто пойдет в неизвестную группу, если у нее нет ничего своего?
Клаймич немного поразмышлял, и с досадой кивнул:
— Да, вы правы... Но на студию сейчас тратить деньги просто неразумно. Лучше заплатим за аренду, а когда пойдет министерское финансирование — мы и купим все что нужно, и сэкономить сможем... И, самое главное — не будем привлекать недоброго внимания. Завистников и недоброжелателей у нас и так появится немерено, как только будет первый успех.
— Хорошо, — согласился я, найдя доводы Клаймича вполне убедительными, — а как быть с аппаратурой, музыкантами и репетициями?
Григорий Давыдович пожал плечами:
— Если вы, Витя, не хотите переждать эти полгода, то тогда аппаратуру придется покупать... Возможно — временно, чтобы потом поменять на более достойную. Перепродать ее мы сможем без особых потерь. Может, даже и заработаем...
Я отрицательно замотал головой:
— За полгода можно многое успеть, и... многое потерять... И солистки могут разбрестись, и подбор коллектива дело хлопотное, и репетиции требуют немалого времени.
— Хорошо... — Клаймич прихлопнул ладонью по подлокотнику кресла, — Семьдесят пять — восемьдесят тысяч, и у нас будут хорошие инструменты и приличный звук. Но я не учитываю здесь свет. А хороший свет — это дорого.
— Зачем нам свет?! — "изумился" я.
— Как "зачем"? — не понял Клаймич, — Для оформления сцены... для гастролей...
— Для каких "гастролей"? — продолжил я "валять ваньку".
Григорий Давыдович понял — он подался из кресла вперед, и настороженно поинтересовался:
— Мы не собираемся выступать с гастролями?
— Нет. — я обаятельно улыбнулся, — Мы будем готовить отдельные песни, и шоу к ним. И этими отдельными песнями будем "выстреливать" на телевидении, по радио, и за границей... А по стране вместо нас будут "гастролировать" пластинки, "катушки", и кассеты.
Клаймич откинулся обратно в кресло, и улыбнулся мне не менее обаятельно:
— И как же мы тогда будем зарабатывать ДЕНЬГИ?!
— Деньги нам принесут... очень скоро... и намного больше, чем мы сможем потратить... А пока поработаем на имя.
Я встал и прошелся по гостиной:
— Наша популярность на телевидении. И за границей.
— За границей? — эхом откликнулся Клаймич.
— Да, — я остановился около окна, и стал рассматривать залитый дождем Невский, — за границей... И первым делом я хотел бы с "Феличитой" выиграть конкурс в Сан-Ремо.
— Это невозможно, — тут же возразил Клаймич, — я уже... хм... узнавал. По правилам конкурса, композитором песни должен быть итальянец. К тому же, песня должна звучать впервые!
Я обернулся.
— Да мне все равно, кто формально победит на конкурсе. Я хочу в нем УЧАСТВОВАТЬ хоть гостем... хоть "вне конкурса"... хоть дрессированной обезьяной из "Дикой России", которая выучила "великий итальянский язык"... Я хочу, чтобы нас там УЗНАЛИ и ЗАПОМНИЛИ!
Я подошел к столику с алкоголем — "Можно? " — и не дожидаясь ответа, плеснул себе в бокал коньяк, под растерянным взглядом хозяина квартиры.
— Я хочу чтобы все запомнили, что русская "Феличита" была на порядок лучше ИХ песни-победительницы! Я хочу, чтобы три русские красавицы снились итальянцам по ночам! Ну а я снился итальянкам!.. — я засмеялся.
Клаймич даже не улыбнулся:
— Вы думаете, что "фашист" сможет организовать приглашение на конкурс?
Я пожал плечами:
— Я надеюсь. Он отдал мне свой "Ролекс" — для итальянца это невообразимый поступок! Почему-то он был ЧРЕЗВЫЧАЙНО благодарен... И поэтому, скорее всего, свое слово сдержит — и песня в Италии начнет звучать. Если она станет популярной — А ОНА СТАНЕТ — то намек из СССР на Сан-Ремо будет принят очень благожелательно. Надеюсь...
Я залпом опрокинул коньяк, и взял с блюдца дольку лимона.
— В конце концов, я сделал все что мог... Теперь только остается зарегистрировать песню в ВААПе, записать ее группой, и надеяться, что все просчитано правильно.
— Даже не знаю, что сказать... — как-то растерянно произнес Клаймич после минутного молчания, — Витя, а вы играете в шахматы?
"Понятно... Перегнул я сегодня со своей "подростковой гениальностью". Даже для Клаймича это было уже чересчур."
— Нет. Умею, но не люблю — неинтересно. Зачем двигать неживые фигурки по правилам, если можно двигать живыми людьми, как хочешь? Григорий Давыдович, если я стал вас раздражать своими комбинациями — вы скажите мне... Я пойму.
Клаймич от изумления даже руками всплеснул:
— Виктор! Вы с ума сошли?! Что значит — "раздражать"?! Да мне все это безумно интересно! Мне НИКОГДА не было так ИНТЕРЕСНО! — почти по слогам произнес он.
Клаймич вскочил из кресла и тоже налил себе коньяк:
— Да, я подчас поражаюсь тому, как ПО-ВЗРОСЛОМУ вы мыслите, как манипулируете людьми, и даже тому, как вы... извините, Витя... врёте... НО! Мне безумно интересно, чем все это закончится. И если все закончится успешно, то... ТАКОГО мне не сможет предложить никто иной.
Он замолчал, и вопросительно смотрел на меня.
Что тут скажешь? И нужно ли говорить... Я подошел к столику и вновь заполнил бокал, затем развернулся к "своему директору":
— Закончиться все должно нашей ПОБЕДОЙ. Другой вариант для меня неприемлем. Да, вы правы... ТАКОГО больше никто предложить не сможет.
Я поднял бокал и улыбнулся:
— За победу!.. За НАШУ победу!
Клаймич узнал цитату, и немного нервно засмеялся.
Хрустального звона не получилось — наполненные бокалы стукнули глухо.
"Не беда... Главное, я чувствую — ДЕЛО СДВИНУЛОСЬ С "МЕРТВОЙ ТОЧКИ".
* * *
Этой ночью я долго не мог уснуть.
Мысли... Много мыслей...
Но они не путаются. Мозг функционирует холодно и ясно... Пропали эмоции и чувства... Глаза открыты, но темнота не помеха. Я вижу счеты...
СЧЕТЫ ЖИЗНИ.
Костяшки судеб и событий, поступков и смертей, подвигов и мерзостей... Они равнодушно скользят перед моим внутренним взором. Они просто отмеряют меру. Костяшка туда, костяшка сюда...
И снова ничего не предопределено. Костяшки могут лечь, как уже легли, а могут и в новой конфигурации. Им все равно.
Мой мозг, с щелчками загонямых в магазин патронов, перебрасывает костяшки слева направо: СССР — щелк, ПОБЕДА — щелк, БАМ — щелк, СЧАСТЬЕ — щелк...
А теперь костяшки пошли в обратном направлении. Только сейчас их щелчки больше похожи на стук молотка в гробовую крышку. Афганистан — тук, Предательство — тук, Перестройка — тук, Ненависть — тук...
И снова слева направо: Брежнев — щелк, Щелоков — щелк, Романов — щелк...
И обратно: Андропов — тук, Горбачев — тук, Иуды — тук...
Мама — щелк, Дедушка — щелк, "Red Stars" — щелк, Леха — щелк...
Соблазн — тук, эгоизм — тук, слабость — тук, уныние — тук...
Костяшки гуляют влево и вправо... Я решаю и приговариваю, я судья и палач, я горд собой и презираю себя, я сын своей Страны и своего Народа...
Да, я догадываюсь о ЦЕНЕ. Я догадываюсь, ЧТО мне придется СОВЕРШАТЬ. Я понимаю, кем мне придется СТАТЬ.
Я считаю... пересчитываю... примеряюсь...
Я не могу ошибиться. Не имею права. Мы все уже один раз ОШИБЛИСЬ...
Или на "той стороне" трудились более опытные и знающие СЧЕТОВОДЫ. Какая теперь разница... Все в моих руках. Теперь на "этой стороне" Я.
Я — последний солдат погибшей Империи.
Солдат, который волей НЕВЕДОМОГО видел, к чему привела победа ЗЛА. Солдат, который желает победы ДОБРА. Но не нашел другого способа его достижения, кроме еще БОЛЬШЕГО ЗЛА.
Чувства вернулись.
МНЕ СТАЛО ПО-НАСТОЯЩЕМУ СТРАШНО.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
