Я молчал и думал, и Перейра не слова не сказал, пока я не ответил:
— Я клятвы верности назад не отниму. Ты жизнь мне спас и не однажды. Каков бы ни был ты, мы вместе путь идем и вместе делим беды и удачи. И, если спасенья радости с тобой я разделил, то разделю позор и преступленье.
И Перейра молвил, простерши руку к небу:
— Я — Мартиросса! И всё случилось, как случилось, и ничего исправить я не в силах!
* * *
Вот наступил сезон холодный. Ветер тучи рвал и их обрывки бросал с дождем и снегом в лицо идущим. Но в шкуры теплые одеты и сыты дичью свежей и плодами щедрыми земли, мы дошли до поселения людского. Там люд был разношерстный, искатели удачи всех мастей из всех стран Света Старого. Благодаря деньгам и силе, и отваге, мы были приняты в сообщество живущих. Никаких законов в сем поселенье не имелось.
Срубили мы зимовье на всю ватагу нашу и со всеми вместе от индейцев стали жилища наши охранять. Там были женщины, и много наших в драке отнимали чужую долю, и добыча сильнейшему была наградой. А те, кому нехватка вышла, отправились на поиски подруг в селения индейские и с помощью волшебных зелий, на которые индейцы очень падки, где купили, где украли, а где обманом увели свои вторые половины. Лишь я и Мартиросса, который для всех по прежнему Хосе Перейрой оставался, согласно своему желанью, мы не имели жен.
Зима прошла и только земля оттаяла от снега, мы в путь сорвались и многие детей с собой везли и жён на лошадях, которых на порох и вино мы поменяли у индейских племен. Не все зиму перенесли, потери были в рядах у нас от зимних стуж, от индейских стрел, от хищников. И шли мы медленно, поскольку поклажи было на каждого помимо лошадей возложено. И женщины с детьми отряд наш оглашали криками и суетой.
Недобрым глазом Мартиросса смотрел на это скопище, но молчал, поскольку все мужи мечтали о радостях семейной жизни. Иначе само сокровище им было бы не нужно.
Однажды, напав на небольшой испанский форт, что в пределы крайние влиянья своего забрался, разграбили мы все, что ценность хоть немногую для нас имело. Мне попались запасы китайской тряпочной бумаги, что страшно дорога была и в Старом Свете. А в здешнем крае — дороже золота. А также мне достались чудесные с чернилами бутыли. С таким добром уединившись, я начал летопись вести. Слова, сложенные мной за долгие скитанья, старательно гусиным я пером на дивной той бумаге выводил.
Весна была в разгаре, когда на нас во время отдыха на переходе напали воины-индейцы. Мы защищали свои жизни. Но порох кончился, мушкеты бесполезны. Мечи — слабая защита против тучи стрел. Застали нас в открытом поле, и трупы лошадей служили нам укрытием. Многие лишились жен и детей и жизней своих. И противник дикий многих волосы погибших унес с собою вместе с кожей головы.
Когда собрали разоренное мы войско наше, то тридцать с небольшим мужчин осталось и женщин около десятка, и восемь орущих и зовущих мамок младенцев.
— Перейра, это совсем не то, о чём мечтали мы в пути своем. Мы не роптали, мы верили тебе, мы шли за золотом, что ты нам обещал. Но мало мы его видали, хотя ты пел нам песни про города — кубышки, про дворцы, которые ларцам подобно переполнены богатством, которое всё наше, только руку протяни! Скажи, куда твой путь ведет? Ведь кроме племен индейских здесь нет уж далее богатых городов. Где же золото?
Так вопрошали его, и нельзя их упрекнуть ни в трусости, ни в алчности и ни во лжи.
Молчит Перейра и лишь смотрит неспокойными глазами своими на побратимов, на плачущих их жен, на мертвые тела своих друзей, на разбросанные тюки. Я рядом встал, чтоб не ему лишь одному за все ответ держать.
И вот заговорил он медленно и через силу:
— Осталось мало нас. И мы в стране чужой, где каждому враги и каждый враг нам. Вы взяли жён, вы завели детей. Значит, жить решили. А раз решили, так — живите. Что толку упрёки мне бросать, много ль выбора у вас? Обидитесь — куда пойдете? Вы взяли на себя ответственность за жизни, так не будьте малыми детьми, ведите слабых сих и позаботьтесь о безопасности тех, кого вы любите. Найдем мы место и построим форт. Здесь много камня и много скал высоких. Индейцы привыкли воевать в лесах и в поле, но цитадель им не по силам. Когда тылы защищены, то можем за добычей мы выходить. И постепенно землю эту приобретем себе в имение. Где видели вы прежде такое множество земли свободной, без владельца — короля, без дани, без налогов? И постепенно будут к нам стекаться люди и будет здесь людское поселенье. И в нем законы установит не король, а вы. И такие, какие вам удобны. И дети ваши будут знатью, когда лет через двадцать, ещё при жизни вашей увидите вы их богатство и почет.
Так говорил он. И расправлялись лица, и утихал надрывный женский плач. И матери, что утеряли детей своих, прижали к груди сирот, что потеряли матерей.
— Так не было и никогда не будет, чтобы без потерь, без горя и без тяжких неудач великие дела вершились в этом мире. Как Рим начался с горстки поселенцев в земле чужой, так зародится здесь, в глуши пустынной Новый Свет.
* * *
Мы снова тронулися в путь, оставив позади могилы и многое из той поклажи, что не смогли с собою унести. Все молча шли, с надеждою оглядывая просторы впереди себя, ища глазами будущий приют и место, достойное для поселенья. Так шли с неделю и падали в траву высокую, едва завидев малое движение. Индейцев опасались и быстрых стрел, несущих смерть.
Вот горы невысокие на пути у нас возникли, и некрутые их вершины нас поманили доступностью своей. Перейра совет держал. Было решено оставить в месте безопасном с охраной женщин и детей. А отряду небольшому пойти разведать путь дальнейший и горные отроги осмотреть, не найдем ли мы жилища временного. Не будет ли где для поселения удобной гавани для измученных людей, плывущих в лодке ненадежной по морю жизни.
Мы трое вышли: Макконнехи, Марвелл и Перейра. Ирландец жены лишился и сына, но не мужества. Он взял к себе жену погибшего датчанина и сына приютил чужого, но им обоим стал он мужем и отцом, каких бы многие желали.
Так налегке мы двигались на север, минуя безлесую равнину, и между гор тропою пробирались. И вот пред нами явилось дивное видение: в лучах блистающих глубин и нежной зелени холмов окрестных мерцало и звало усталых путников большое озеро, словно кристалл гигантский изумруда.
Обследовали мы горы и нашли пещеру глубокую в скале высокой, увенчанной гнездовьем соколиным. Высокий вход углом в скале конической с широким основанием — треугольник в треугольнике, высокий узкий проход в толще камня вглубь и вниз. И там, укрыта в теле гор, была просторная пещера с отростками ходов тупых, где хранить удобно будет запасы на зиму, и норой глухой, с завалом каменным в конце, идущей дальше вниз. От входа открывался вид на озеро, на дальний его берег, на солнечный, на просторы земли. Она будет нашей и детям нашим родиною станет.
Вернулись мы к ожидающим друзьям и новость радостную им принесли. И надеждой усталые их лица осветились. И ликовали, и за здоровье всех мы чашу подняли, и тихий смех журчал меж женщин и детей. Все семьей одной себя мы ощутили.
Был легок переход, никто не помешал нам, никто не появился. Мы решили, что в пустынных берегах озерных, помимо нас, никто себе жилья не приобрел. Никто не покусится на владения наших будущих детей.
В пещере мы обосновались, тепла она была, и сухо даже в дожди там было. Скорее принялись мы за охоту, за которой отряду приходилось уходить на сутки-двое в лесистые края. Ловили и сушили рыбу и мясо вялили и собирали корни. Датчане ножами дерево стругали, что мы добыли и издалека принесли, и делали неловкую, но крепкую нам мебель.
Мы стали обживаться, и дети наши стали подрастать, а вход мы укрепили дверью и заложили камнем. Никто не вспоминал о золоте, здесь оно ценности не представляло Простые вещи надобны для жизни.
Джеронимо, в пути весь исхудавший и стройностью на юношу похожий, из скитаний принес нам зерна странные, цветом походящие на золото, о котором никто давно не говорил. И вот весной мы посадили их в землю, что средь скал в полянках небольших, но солнцем щедро освещаемых, в себя их приняла. И вырос стебель и плод диковинный принес. Индианки, что в женах были среди нас, назвали плод его маисом.
Так переживши зиму, в трудах мы и заботах приживались в новом месте. Но зима в пещере трудна и дымом от огня прокоптилась пещера и запасы прогнивали от тепла. Вот взялись мы перед пещерой строить дом из камня. Возвести с каминами и окнами из тонких кварцевых пластин, пока мы не сумеем стекла освоить плавку. И в металле была нужда, поскольку иззубрились мечи и затупились копья. И стали делать каменные стрелы и знатным оружейником средь нас был Торосс Синеглазый. А в подмастерьях у него служил волынщик шотландский Стюарт. Такие луки мастерили они, такие стрелы! И лучником отменным наш Сакс Старлейк оказался.
Диких коз сумели привести Датчане. В загоне, сложенном из камня и жердей, с запасом сена зимовало наше молоко. И детям нашим жизни сохраняло. Но тут нужда неодолимая была, которую ни мужество, и ни труд упорный преодолеть не помогли бы: соли не было у нас.
Шел пятый год как жили мы в жилище горном нашем. В доме просторном места стало мало и мы второй этаж из дерева надстроили. В пещере же запасы хранили и убежищем она должна служить нам в случае прихода врага. Торосс ловкий подружился с соколиной парой и стали пернатые друзья нам стражами.
И снарядить решил Перейра небольшой отряд в поход за солью — в отряде этом были он да я. И в путь обратный налегке, с оружием лишь, в пути все добывая, мы двинулись. И был Перейра, оторвавшись от каждодневной заботы о женщинах и детях, лёгок, весел и быстроног, хоть седина уже пробилась на чёрных волосах его. И в пути отбили мы от стада одичавших лошадей двух жеребцов. Перейра их объездил. В занятье молодецком он годы сбросил с плеч своих. Силён он был, и время не касалось его своей мертвящею рукой. Лишь седина висков была той малой данью, что отдал он годам прошедшим.
Мы научились ездить без седел и без упряжи, как ездят на конях индейцы. И мчались по равнинам и горам, по тем путям, где шли мы годы назад, друзей теряя и надежду. Равнинный ветер нас освежал, и радость бытия нас посетила, о которой мы забыли за годы блужданий. И Перейра о золоте заговорил, и никто его не прерывал, никто не рвал у песни его крыльев.
На два голоса мечтали о богатстве мы и грезили о блеске и о славе. И летели над землей, держась ногами за бока коней и раскинув в полете руки, словно две свободных птицы! И пели, и кричали небу, солнцу и горам о страсти о своей, о жажде и мечте! И ночью у костра, стреножив лошадей, смеялись, лежа на земле, прогретой солнцем, и не могли наговориться за годы, проведенные в молчанье.
* * *
Мы добыли соль, отнявши у друзей у наших, у испанцев. Нагрузили на их же лошадей, а также случайно прихватили порох, изъятый у небольшого отряда разведчиков, что новой искали для себя поживы в дебрях леса. Нагруженные и довольные, в высоких испанских седлах мы возвращались тем путем, который пролетели. И вот пришли в убежище в горах.
Там новость нас ждала. В углу пещеры дальнем взялись за возведение стены из камня, чтобы зимние запасы от тепла и дыма уберечь, случись нам прятаться там от врага. И камни для постройки брали из завала в конце пещеры. И вот, раскидав порядком каменных тяжелых глыб, вдруг уловили воздуха движение, шедшее из-за камней. И с интересом принялись разбирать и дальше каменные глыбы. Вот постепенно освободился проход и ветер холодный потянул из глубины его.
Все догадались, что человек тут потрудился, а не слепые природы силы навалили так ровно каменный завал из глыб! И решено отряду с факелами спуститься и осмотреть тот путь, которым ровный ветер дул. А это означало, что путь в глубины будет долог.
Мы взяли факелов большие связки и запаслись оружием и, наскоро простясь, пошли втроем по зеву темному горы, спускаясь в глотку самой преисподней. Ступени вскоре появились, и спуск тот стал крутым, но ровным пол был, без камней, без ям и без порогов. И ветер дул навстречу непрерывно и пламя факелов трепал, хоть просмоленное тряпье ему угаснуть не давало. Так шли мы час за часом, и ни конца не видно было, ни начала. В молчании мы совершали путь свой и вот услышали тихий, нежный звон, словно тысяч тысячи далеких колокольчиков, едва колеблясь, трепетали и звоном неземным тьму и пением тончайшим наполняли.
И вот заколебалась темень впереди, и светом таинственным озарились стены, мерцающим и слабым, и звон над головами нашими привел нас в изумление. Но, сколько ни светили мы своими факелами, сколько ни смотрели вверх, глубокая тьма без малейшего просвета скрывала от нас источник звука.
И мы пошли на свет, таясь и прячась, двигаясь на ощупь, факелы оставив позади. Обшаривая руками поверхность стен, нашли мы кольца, в которых оставались остатки факелов.
Был обитаем некогда тот коридор, которым двигались мы. И вот приблизясь вплотную к концу прохода, в котором мы скрывались, уперлись пальцами своими в решетку узорчатую. Она сверху донизу перекрывала наш коридор. И свет от факелов, что за решеткой в стене напротив, неровным светом своим преграду нашу осветил. И пальцы наши на золоте лежали!
Так долго просидели мы за преградой золотой, но ничто не нарушало нашего уединенья. Лишь треск от факелов горящих, да дивный и немолчный звон невидимых нам колокольчиков. Потом решились встать и в путь обратный отправились в молчании, от увиденного в изумленье, с глубоко потрясенною душой! Возвращались долго и вот, когда у выхода в убежище наше мы почти были, осветил светильник мой то, что не видели мы ранее, когда в дыру спускались. У подножия ступеней двоился коридор. Но мы вернулись наверх, чтобы товарищи все наши от беспокойства перестали изнывать.
Там, вне себя от потрясения, выслушивали молча братья наш рассказ. Глаза Перейры блистали, словно две черные звезды, когда он говорил о золотой решетке, и торжество его во взорах слушателей утопало. Тут Торосс поискал в кармане и вынул то кольцо, что из стены он вырвал пальцами крепкими своими. И никто не удивился, когда увидели блеск золота под копотью и пылью вековою.
И решили тут же второй пройти мы коридор, который факел мой в момент случайный выхватил из тьмы. И вот отправились опять Перейра, я и Макконнехи, и Мбонга черный. И снова шли, и долог был наш путь, и этот коридор был так же длинен. И так же тихо пели колокольцы, вызывая священный ужас у Мбонги, что вращал глазами дико в глазницах, и в возбуждении зубами щелкал.
И снова завиднелся свет неясный, как в коридоре, что остался в стороне от нашего пути. И снова мы приблизились, уж думая, что встретим снова мы решетку золотую. Но не было решетки, проход свободен был. Все наготове держали оружие, поскольку не горят там факелы в стенах, где нету ни души и где не ходят люди. Но просмотрели мы, когда возник пред нами один из обитателей убежища. Лишь Мбонга черный пантерой бросился вперед и горло вырвал у него своими белыми зубами так, что ни вопля и ни звука несчастный не успел издать, когда залился он своею кровью и мертвым наземь он упал.
