Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Чьи кони у двери? — поинтересовался он ровно и, поскольку Барбара молчала, явно пытаясь подобрать слова, могущие объяснить происходящее, шагнул ближе, упершись взглядом в увешанный оружием ремень одного из гостей. — Ваши?

— Мои, — согласился Курт столь же сглаженным тоном, видя, как подопечный поджимает губы, дыша словно сквозь них, глядя по-прежнему в стол и прилагая немало усилий к тому, чтобы не вжимать голову в плечи.

Наконец, медлительно, поворачивая взгляд с напряжением, точно груженный углем мешок, тот обернулся к вошедшему, подняв глаза, но глядя мимо.

— Привет, Карл, — проговорил Бруно негромко, и лицо старшего Хоффмайера вытянулось, осветившись всеми чувствами, кроме тех, что должен бы испытывать любящий брат.

— А... что ты тут делаешь? — попыталась вмешаться хозяйка. — Ты ведь должен быть сейчас...

— Я знаю, где я должен быть, — оборвал тот резко. — Что здесь происходит, и что это делает в моем доме?

— Послушай, ну, брось...

— На кухню, Барбара, — повысил голос Карл, и та уперла руки в бока, демонстративно утвердившись напротив.

— Я не твоя жена, нечего на меня покрикивать. И прекрати; это ведь...

— Я не слепой пока, и именно потому я спрашиваю: что этот недоносок делает в моем доме?.. Под конвоем, Бруно? Добегался?

— Я тоже рад тебя видеть, — болезненно покривился подопечный, и даже человек с немалой выдумкой не смог бы принять за улыбку, пусть и напускную, эту нездоровую гримасу.

Вытянувшееся лицо Карла обратилось каменной маской, когда на поясе брата он увидел два узких кинжала, к тому же присутствие вооруженного человека, явно превосходящего его сословием, выбивало из колеи и никак не давало сориентироваться в ситуации, однако то, что Курт продолжал сидеть молча, не вмешиваясь в разговор, все же мало-помалу возвращало уверенность.

— Что ты здесь забыл? — повторил он мрачно. — Ты ему уже успела поведать, Барбара, что его выкрутасы сделали с отцом?

— Перестань...

— С чего бы это? — возразил Карл, приблизясь еще на шаг и остановившись почти вплотную, и Бруно отвел взгляд в сторону, чтобы не смотреть снизу вверх. — Я что-то не слышу, чтобы ты мне ответил; ты в чужом доме и будь любезен уважать хозяина. Или я со стенкой разговариваю?

— Мне вмешаться? — поинтересовался Курт, следя за тем, чтобы голос прозвучал спокойно и даже с некоторой подчеркнутой ленцой; подопечный поморщился, словно его внезапно одолела нестерпимая зубная боль.

— Не надо. Я сам разберусь, — отозвался он тихо; Карл хохотнул.

— "Он разберется"!.. И как же ты будешь разбираться? Ты думаешь так, что, если нацепил железяки, то перестал быть сопливым недоноском, а, Бруно? Ты теперь что же — поднялся, и из беглого деревенщины перекинулся в вооруженные грабители?

Однако, подумал Курт невесело, если так пойдет и далее, придется либо спешно ретироваться, либо и впрямь вмешиваться, послав куда подальше всю конспирацию; как знать, насколько далеко сможет зайти Хоффмайер-старший. Не хотелось бы предавать суду за покушение на инквизитора буйного братца его подопечного...

— Не бери в голову, — тихо попросил Бруно, словно прочтя его мысли, и отодвинулся вместе с табуретом, намереваясь встать. — Я зашел навестить сестру, Карл. И уже ухожу.

— Это — да, — удовлетворенно согласился тот. — Это — по-твоему, это на тебя похоже. Прихватывай своего приятеля и сваливай, знать не хочу, что ты натворил на сей раз. Я о твоих подвигах уже наслушался от двоих солдат, которые пришли в мой дом искать тебя. Что там нам рассказали, Барбара?

— Перестань, — повторила та; Карл криво ухмыльнулся.

— Ах, да, я припомнил. В университет он ушел учиться... Выучился? Нет, он не выучился; бросил. Так, недоносок? А почему бросил?

— Прекрати, — выдавил теперь уже Бруно, по-прежнему глядя в сторону.

— Потому что как ты был бесхребетной соплей, так и остался, вот почему. Деревенская потаскушка пустила слезу, и ты пошел горбатиться на ублюдка, которого она прижила неизвестно от кого...

Бруно поднялся с места одним резким движением, и упавший табурет загромыхал по полу сухим старым деревом; Барбара рванулась вперед, но замерла, сделав шаг. Курт продолжал сидеть, где сидел, готовясь, случись что, выдернуть его из-под этой туши и следя за тем, как каменеет теперь уже лицо подопечного.

— Что за взбрыки? — с умилением осведомился Карл, рассматривая его, точно заморскую диковинку. — Кинешься в драку за свою дохлую хрюшку? Хотелось бы на это посмотреть.

— Смотри, — тихо произнес тот.

За тем, что происходило в течение следующих секунд, Курт пронаблюдал с удовольствием; каждый из нанесенных его подопечным ударов был узнаваем, проведен четко, фактически без помарок, и как преподаватель он мог бы собою гордиться. То есть, придраться, само собою, было к чему, однако же, как учили еще в академии, главное — это результат...

— Господи... — выдавила Барбара, глядя на раскинувшуюся по полу у стола тушу неверяще и испуганно; кровь, сбегающая из носа туши, неотвратимо марала пол.

— Вообще, — заметил Курт, поднимаясь и аккуратно переступая через неподвижную руку, — удар в колено должен был быть чуть сильнее и немного правее.

— Тогда это перелом, — откликнулся Бруно, пытаясь держаться спокойно, однако нельзя было не уловить едва заметной дрожи в нарочито невозмутимом голосе. — А ему семью кормить... Прости, что так вышло, Барбара.

— Уходи, — попросила она почти с мольбой. — Я очень рада была тебя увидеть, правда, только иди. Уходи, пока не очнулся, ради Бога.

— Очнется он не скоро, — возразил подопечный и, склонившись, неуклюже чмокнул сестру в макушку. — Но мне правда пора. Теперь... не знаю, когда свидимся.

— Понимаю; иди, — повторила Барбара, буквально выпихивая его за дверь, и довольно сильным толчком направила Курта следом. — Идите. Прощай, Бруно.

— Прощай, — выговорил он уже закрытой створке и, вздохнув, развернулся к лошадям, терпеливо дожидавшимся у двери.

— Все прошло не так, да? — вместо него отметил Курт спустя несколько минут, когда низенький домик остался далеко; помощник снова разразился вздохом, неопределенно дернув плечом.

— "Так" оно пройти и не могло, — откликнулся Бруно негромко. — В этой семье всегда все было не так.

— Особенно для тебя, верно? И сёстры — ведьмы, и братья звери...

— Касаемо одного из них я не ошибся, ведь так?.. Черт, всю жизнь об этом мечтал, — вдруг выдохнул он, неловко улыбнувшись, глядя на свою чуть подрагивающую руку с удивлением, словно все, что этой рукой было сотворено, произошло помимо его власти над нею. — А с духом собрался, только когда проглотить было уже нельзя.

— И когда сумел, — докончил Курт наставительно. — А иначе смысл? С достоинством огрести по сусалам?

Тот наморщился, потирая локоть, врезавшийся в переносицу Карла, и осторожно покрутил рукой.

— Кажется, я повредил сустав, — пожаловался Бруно со вздохом. — Болит.

— А как общее самочувствие?

— Хочу быть сиротой, — пробормотал подопечный; Курт скосился в его сторону, покривив губы в непонятной гримасе, и молча тронул курьерского шагать быстрее.

Глава 16

Ланц отыскался не с первой попытки в одном из трех трактиров под двусмысленным в данной ситуации названием "Молящаяся мышь", впрямь не на шутку усталым и понурым, и его оживление при появлении младших было по большей части напускным; лишь теперь Курту пришло вдруг в голову, что жалобы на страдающие в тумане суставы могли быть не совсем притворными — о далеко не юношеском возрасте старшего сослуживца он частенько забывал при виде его обыкновенной бодрости и беззаботности, к тому же, на фоне Вальтера Керна любой житель Кельна казался мальчишкой. Сейчас Ланц был бледен и сонен, однако новости были выслушаны с вниманием и тщанием, предложение навестить упомянутого Барбарой святого отца встречено с готовностью, а просьба дать и вновь прибывшим время на короткий завтрак отвергнуто с издевательским равнодушием.

Расположение домика отца Юргена Бруно припомнил с некоторым усилием, и когда вся троица добралась, наконец, до приземистого строения, долго ожидать его появления, как того опасались вначале, не довелось — даже уходящий из церкви последним священник уже давно, по словам дородного не по летам служки, пребывал дома и изволил вкушать. Троих пришельцев впустили в дом тут же, не интересуясь целью визита и именами — служка оказался еще и не по возрасту сообразительным, печенкой чуя того, кто может в ответ на все его вопросы выразиться коротко, предельно ясно, но обидно, и, судя по всему, эти наблюдения не преминул изложить своему духовному отцу, ибо к гостям тот вышел немедленно. На предъявленный ему Ланцем Знак он взглянул обреченно, вмиг побледнев, и тяжело вздохнул.

— Ну, а вот и вы, — выговорил отец Юрген с понурым удовлетворением, и Курт непонимающе нахмурился:

— Прошу прощения?

Священник вздохнул снова, оглянувшись на плотно прикрытую дверь, за которой скрылся сообразительный служка, и издал третье воздыхание — по тяжести превышающее оба первых, вместе взятых.

— Не сказать, чтоб я ожидал вас, — понизив голос, продолжил он, осторожно подбирая слова, — даже, сказал бы я, сомневался в такой вероятности или даже в необходимости такового вашего появления...

— Однако появлению этому не удивлены; так? — уточнил Курт, мельком переглянувшись с Ланцем; отец Юрген повторил его взгляд, на миг замявшись, и, перейдя почти уже на шепот, согласно кивнул:

— Если вы здесь ради... простите, если мои слова окажутся глупостью, и вы прибыли не для того... но если... Если ради того, чтобы узнать о Крысолове...

— Поразительно, — невесело усмехнулся Ланц. — Отчего-то вам давно ведомо о нашем скором появлении, хотя мы сами узнали о нем же лишь час назад; вы провидец?

— Стало быть, я не ошибся, — подытожил святой отец. — Это действительно свершилось.

— Вот с этого места подробнее, если можно, — оборвал нетерпеливо Курт. — Поскольку мы с первых слов сравнительно явственно поняли друг друга, и нет необходимости в долгих объяснениях — прошу вас перейти прямо к делу. Не хотелось бы показаться неучтивым, однако времени у нас мало, и мы спешим.

— О да, майстер инквизитор, понимаю, — закивал отец Юрген с готовностью, полуразвернувшись к порогу, и широким жестом повел рукой впереди себя. — Прошу вас за мною. Я, — продолжил тот, когда за ними закрылась дверь маленькой, однако довольно уютной комнаты, — служу в этом городе, видите ли, по семейственному, так сказать, преемству — еще мой двоюродный дед пребывал на месте священника в Хамельне; после него здесь блюл паству брат моей матери, и затем уж я заместил его... Прошу вас, господа дознаватели.

— О вашем предке, собственно, мы и намеревались побеседовать, — кивнул Ланц, усаживаясь к массивному столу, повинуясь очередному пригласительному жесту хозяина дома. — Если услышанное нами верно, единственный относительно достоверный свидетель существования упомянутого вами Крысолова — это он. Или все же сия личность не более, нежели легенда?

— Легенда... — повторил отец Юрген, продолжая перетаптываться напротив стола, словно намереваясь вот-вот сорваться с места и метнуться прочь. — Скорее — проклятие. Нет, вы правы; мой двоюродный дед собственными глазами видел и лично знал человека, известного в нашем городе... и, как я теперь вижу — за его пределами также... известного как Крысолов; многие, даже большинство, полагают его сказкой, выдуманной для непослушных детей... Каюсь, уж и сам я стал думать, что это так и есть, хотя стал он преданием не только Хамельна, но и нашего семейства собственно...

— Расскажите, — коротко приказал Курт; отец Юрген вздохнул, неловко улыбнувшись, и качнул головою:

— Нет, майстер инквизитор, пускай лучше вам все расскажет мой дед; уж тогда, ежели вопросы у вас останутся, я с готовностью окажу всяческое содействие вашему расследованию.

— Дед, — уточнил Ланц, глядя на святого отца с настороженностью, и священник спохватился, замахав руками:

— Нет, что вы, я неверно понят вами; не лично, разумеется — всего лишь в нашем семействе передаются от него некие записи, сделанные им после тех печальных событий. Если вы обождете минуту, я принесу их вам.

— Сейчас выйдет за дверь, — со вздохом произнес Курт, когда святой отец удалился, — а после — за другую дверь, а после... Пойти, проверить, что ли?

— Только не надо гвоздить по святому отцу, — предупредил Ланц самым серьезным тоном. — Не дай Бог бедного старичка прижмет выйти по нужде, а ты ему болт вдогонку... Сиди; никуда он не денется. Порадовался б лучше — ты снова попал; временами мне кажется, что в вашей академии прохлопали твою главную способность: по каким-то невнятным и чаще глупым пустяковинам выводить дело... Знаешь, абориген, у моего соседа внезапно кот издох третьего дня; может, займешься? Вдруг малефиция.

— И тебя по тому же месту, — огрызнулся Курт, напряженно следя за дверью. — Нам повезло, всего лишь. Не будь с нами Бруно...

— Которого, кстати, тоже тебе вздумалось приволочить в Конгрегацию. На твоем месте кто другой сдал бы его куда следует.

— ... и не будь он родом из Хамельна...

— Тут, натурально, повезло, — согласился Ланц покладисто. — Однако ж, от своих слов не отрекаюсь: старику не пришло в голову его даже выслушать, а ни я, ни Густав на его оговорку и вовсе не обратили внимания, забыв уже через минуту. Посему — на твоем месте я бы раздулся от гордости.

— Раздуюсь, когда увижу, как полыхает тот, кто затеял все это, — возразил он хмуро. — Надеюсь, ему хватит духу сопротивляться, и мы сможем выдвинуть обвинение в покушении на инквизитора — тогда ему обеспечено полдня над углями. В этот раз высижу весь процесс до конца — до пепла.

— Боюсь, такого удовольствия ты не получишь: сейчас в Кельне уже казнили одного убийцу — мясника; помнишь? Если горожан это удовлетворило, если они в это поверили, выставлять еще одного обвиненного было бы глупо — тогда они заподозрят, что есть еще и третий, и, может, четвертый даже, и лишь мы этого не говорим... Скорее всего, если нам снова повезет, если мы сумеем взять главного виновника, Керн велит тихонько прирезать его в подвале, а то и придется делать это нам самим, на месте — если окажется слишком опасным, чтобы перевозить его через половину Германии. Посему, абориген, на твоем месте я бы не питал особых надежд насладиться зрелищем — сжигание трупа не столь увлекательно.

— Жалость-то какая, верно? — тихо буркнул Бруно; Курт покривился:

— Любителям вареной морковки дозволяю зажмуриться и заткнуть уши.

— А если ты такой охотник до жареного мясца — попросту заглядывай почаще в кельнские коптильни; удовольствие получишь, и следующего расследования дожидаться не надо.

— Для того, кто час назад своротил нос родному брату, весьма редкостное человеколюбие... Что? — уточнил Курт, когда тот умолк, насупясь. — Он это заслужил — ты ведь так сейчас подумал? И ты сам признал, что получил несказанное удовольствие от произошедшего. И я — также имею право насладиться справедливым воздаянием.