Лидия

Меня обрадовало только одно — то, что мой земной отпуск, наконец, завершился.

Однако уже на Сфенеле, когда мы проходили предполётный инструктаж, я вдруг вспомнил обо всей скуке и рутине своего первого полёта. Главный пилот говорил что-то, кривляясь и подмигивая мне, как старому другу, а я думал только о том, что поменял одну бесцветную тюрьму на другую.

На орбиту нас снова собирались выводить с Земли.

Пилот долго обсуждал что-то с центром по коммуникатору, а потом с видимым раздражением отключил связь, ударив ладонью по кнопке на приборной панели — так, словно прихлопнул таракана, забравшегося на его терминал.

— Опять погода нелётная? — спросил я.

— Не знаю, что у них там... — пробурчал пилот. — Вечно что-нибудь напридумают... Ладно! — добавил он громче. — Идём на поводке, так что всем расслабиться. И получать удовольствие.

— На поводке? — спросил кто-то.

Я вздохнул и закрыл глаза.

— Волнуешься? — спросил меня первый пилот.

— Да иди ты! — сказал, улыбаясь, я.

29

На Сфенеле я летал шесть раз.

После шестого рейса мне поначалу объявили, что я, скорее всего, пока останусь в прежней команде — позиций на других кораблях не было, и повысить меня не могли. Я уже смирился с тем, что моя карьера так и закончится в этом межпланетном автобусе, где мне приходилось разносить пассажирам энергетическое молоко и собирать вакуумной трубой комки плавающей рвоты, однако спустя неделю после возвращения, которую я вновь безвылазно провёл в заросшей пылью квартире, мне неожиданно позвонили.

Я лежал на диване и смотрел старый фильм о венерианском конфликте, когда суазор, оставленный на столе, сердито завибрировал и слетел на пол, как лист бумаги под дуновением ветра. Я поднял экран и отряхнул его от пыли. Потом коснулся пальцем пульсирующей кнопки 'Ответить'.

— Алексей? — спросил деловитый голос и тут же повторил моё полное имя, фамилию и отчество.

— Да. А кто это говорит? — сказал я, забыв посмотреть на номер.

— Федеральное агентство космонавтики, — прозвучал ответ.

Мне предложили повышение. И перевод.

График, правда, обещали напряжённый и плотный — вместо семи месяцев на Земле мне оставалось лишь три, да и то большую часть времени я должен был потратить на курсы переподготовки, на которых обучали новой версии нейроинтерфейса.

Так я стал оператором третьего разряда, специалистом по работе защитных систем.

Мой новый корабль назывался Гефест и относился к категории среднетонажных. Он занимался транспортировкой грузов между Землёй и Марсом, а также между Марсом и Меркурием.

Я не решился спросить, куда летал этот корабль раньше.

Больше не было нужды возиться с пассажирами, отводить их в туалет и выслушивать их крикливые жалобы, однако полётные программы теперь составлялись совершенно иначе — баржи летели быстрее, а перегрузки во время разгона и торможения зачастую превышали 5G. Вместо обычных эластичных комбинезонов, как на Сфенеле, нам приходилось надевать противоперегрузочные костюмы, в которых я едва мог дышать. Также перед каждым полётом всем делали инъекции руптора — прозрачной невесомой жидкости, которая полностью растворялась в крови и помогала перенести тяжёлый полёт.

Мой новый первый пилот оказался старше меня лет на пятнадцать — невысокий, кряжистый, с седеющими волосами, он был похож на военного, списанного за выслугу лет в гражданский флот. Вёл он себя подчеркнуто официально, как по уставу, и меня не раз посещали серьёзные подозрения о его бывшей военной службе, однако спросить я так и не решился.

Ускорение теперь занимало всего пять с небольшим часов.

Хоть сам Гефест мог бы посоперничать размерами со многими городскими высотками, места для прогулок на нём оказалось куда меньше, чем на Сфенеле — пассажирский отсек на барже отсутствовал, а кубрик для экипажа походил на одиночную камеру, а не на жилое отделение, где должны были размещаться шесть человек. К тому же все помещения зачем-то выкрасили в стерильно-белый цвет, как в больницах, из-за чего корабль действительно выглядел как герметичная медицинская тюрьма. Да и противоперегрузочный костюм по уставу нужно было носить всё время — даже когда отключались маршевые двигатели, и мы входили в дрейф.

Теперь я уже завидовал пассажирам, сидевшим весь путь до Меркурия в электрических креслах.

Я задыхался, мышцы болели, и весь полёт представлялся мне безжалостной пыткой — как будто кто-то ставил над нами бессмысленный эксперимент, пытаясь понять, сколько может выдержать человеческий организм в таких условиях. Пилот советовал больше спать, и в наш рацион даже входило снотворное. Я забирался в кубрик, глотал таблетки, залезал в привязанный к стене мешок, сшитый из странной пористой ткани, вроде сплава резины и полиэтилена, и, зарывшись в этот спальник с головой, быстро стаскивал с себя костюм вопреки всем командным уставам.

Когда мы прилетели к Марсу, я чувствовал себя больным.

На планету мы снова не сели, а пристыковались к огромной орбитальной станции — самой большой во всей Солнечной Системе. На то, чтобы обойти станцию по коридору, мне требовался почти час, однако за те две недели, что я провёл на орбите, даже эта станция превратилась для меня в тесную коробку, которая, подобно гигантскому хронометру, ритмично вертелась в пустоте. Доступ к большей части помещений был перекрыт по каким-то невнятным соображениям безопасности, и все развлечения сводились к прогулкам по круговому коридору и разговорам со своими коллегами о войне.

Впрочем, нет. Были и другие радости.

Целый отсек на станции отвели под зону отдыха, навевающую воспоминания о накопителях на аэровокзалах — там не было ничего, кроме нескольких рядов неудобных кресел, терминалов с сенсорными экранами и панорамного, во всю стену, иллюминатора.

Однако я сидел там часами.

Гравитационное кольцо станции медленно поворачивалось, подражая движению планет, и в определённое время суток из оглушительной пустоты в иллюминаторе выплывал яркий светящийся нимб планеты, всходило над каменными пустынями солнце, вспыхивали огни наземных сооружений, занимались бури, и тут же всё это вновь проваливалось в бездонную темноту орбиты, чтобы потом опять восстать из мрака — через тридцать электрических секунд.

Света всегда не хватало.

Иногда мне казалось, что мы крутимся на уродливой станции вокруг идеально чёрного шара — солнца во время полного затмения, — и лишь в избранные моменты, в особое магическое время, планета восстаёт из пустоты.

Тогда я снова начал вспоминать о Лиде.

Обычно я смотрел на этот механический восход один, никто не садился рядом, никто не пытался со мной заговорить. Помню, как через неделю после прибытия на станцию я торчал в комнате отдыха перед иллюминатором и вспоминал о космическом театре, о солнечном затмении, о свиданиях с Лидой, о том, как впервые её поцеловал.

Меня мутило после невкусного ужина — похожая на молочную кашу суспензия была в тот день приторно-тёплой, и я едва заставил себя её проглотить. От пронизывающего света, преследовавшего меня повсюду — в личном отсеке, в длинном гулком коридоре, в зоне отдыха — у меня разболелась голова, и я даже подумывал о том, чтобы лечь пораньше спать, но продолжал сидеть перед чёрным иллюминатором и смотрел в пустоту.

— Извините, а вы с Гефеста? — прозвучал чей-то голос.

Я обернулся.

Рядом со мной присела девушка в сером приталенном комбинезоне, рукава которого были закатаны выше локтей. Её густые чёрные волосы красиво падали на плечи.

— Да, с Гефеста, — сказал я. — У нас тут, как говорят, долгая остановка... А откуда вы знаете? Мы... встречались?

Девушка улыбнулась и коснулась пальцем нашивки с названием корабля у меня на груди.

— Мы не встречались, — сказала она. — Не совсем. Просто я видела вас тут раньше — вы всегда приходите один и долго здесь сидите... Но вы, наверное, меня не видели, да? — добавила она, забавно поморщив лоб. — Меня, кстати, зовут Анна, — и протянула мне свою длинную тонкую кисть.

— А я — Алексей, — сказал я, пожимая ей руку.

— Рада знакомству, — сказала девушка.

— Анна... Красивое имя, — сказал я.

Нашивка с названием корабля на её комбинезоне была почему-то оторвана.

— А вы с какого корабля, Анна?

— Фиест, — сказала девушка. — Слышали о таком? — И тут же сама ответила: — Наверное, нет. Не удивлюсь, если о нас вообще уже забыли на Земле. Кстати, давайте на 'ты'?

Я кивнул головой.

— А долгая остановка — это сколько? — спросила Анна.

— Ну вот, — сказал я, — уже неделя прошла, и ещё столько же ждать. Зачем, почему — непонятно.

Девушка рассмеялась, и я посмотрел на неё с недоумением.

— У меня уже третий месяц пошёл, — объяснила она. — Я от этой миссии скоро с ума сойду, сначала с Земли на Юпитер-2, потом на Марс, потом должны были лететь на Землю с новым грузом, но увы... Что-то там поменяли в расписаниях... и ничего же не объясняют.

— Юпитер-2? — сказал я, прикидывая в уме среднее расстояние от этого спутника до Земли. — Да, ничего себе миссия! И ещё три месяца на орбитальной станции. Я даже не знал, что такое бывает.

— Бывает, — сказала девушка. — Но потом отпуск — минимум год и гарантия следующего назначения. Ну, и шансы на повышение...

— А вы тоже оператор? — спросил я и тут же поправился: — Извини, ты...

— Ну, а кто же ещё? — рассмеялась Анна. — Или ты имеешь в виду не пилот ли я? Нет, — она быстро мотнула головой. — Пока ещё не пилот. А ты?

— Я тоже пока ещё... — ответил я.

Голова моя по-прежнему болела, от искусственного света слезились глаза. Я попытался представить себе — каково это, провести чуть ли не год в космосе — на выброшенных в темноту орбиты станциях, на летящих с чудовищным ускорением кораблях.

Девушка, высокая и худая, выглядела как космическая странница, которая выросла в невесомости и ни разу в жизни не ела ничего, кроме энергетического молока. Она сидела рядом, виновато улыбаясь, и потирала свои тонкие голые руки так, словно зябла от холода.

— А ты куда потом? — спросила она.

— На Землю, — сказал я. — А вот потом — не знаю. Гарантии следующего назначения у меня нет, пока всё складывается неплохо, но... Наверное, придётся какое-то время снова торчать на Земле.

— Торчать на Земле? — удивилась девушка. — А я только и думаю о том, как бы вернуться. Что ты так? Или...

Она не договорила.

— Ну, — протянул я, — мне особо не к кому возвращаться. Хотя... На Земле я только и жду, когда же начнётся следующий полет, а когда лечу...

— Ждёшь, когда вернёшься на Землю? — рассмеялась девушка.

— Не совсем, — сказал я. — Просто, по большому счёту, не такая уж во всём этом большая разница — на Земле ты или летишь. Ведь и там, и там... Ну, ты понимаешь.

— Не понимаю, — сказала девушка.

— Ладно, — я махнул рукой. — Не буду тебя грузить... В общем, у меня всё замечательно — короткие полёты, стабильная карьера. Всё, о чём только можно мечтать.

Мы замолчали. Девушка потупила взгляд и принялась разглядывать свои тяжёлые потёртые ботинки.

Из темноты в иллюминаторе выплыл сияющий горизонт Марса.

— Давно уже летаете? — спросила она. — То есть, летаешь?

— Седьмая миссия уже.

— Ого! — уважительно протянула Анна. — Да ты прямо ветеран! Наверное, и до первого пилота уже недалеко?

— Ну, как недалеко, — сказал я. — Пока третий разряд, да и то — первая миссия в этой должности. Медленная у меня карьера получается. С другой стороны...

— С другой стороны, работа есть! — закончила она за меня. — Сейчас это важнее всего!

— Тоже верно, — согласился я. — Просто я долго на одном корабле летал, пассажирском. Шесть полётов. А там как-то особых перспектив не было.

— На пассажирском? — спросила Анна. — Слышала я... Говорят, достают эти пассажиры?

— Ну, их тоже можно понять, — сказал я. — Столько времени на привязи. К тому же — комфортный полёт, небольшие перегрузки.

Анна игриво толкнула меня в плечо.

— Ты как будто не рад был перевестись! — сказала она. — Комфортный полёт, перегрузки... Неудивительно, что не повышали.

— Вообще я был рад, да, — сказал я, и мы рассмеялись.

Огромный иллюминатор снова заливала темнота.

— Значит, так и проводишь свободное время? — спросила Анна. — Любуешься видом?

— Что-то вроде, — сказал я. — А ты?

— Ну... — Анна пожала плечами. — По-разному. Кстати... — Она задумалась на секунду и посмотрела на меня исподлобья. — По поводу того, как мы проводим свободное время... У меня есть бутылочка скотча в отсеке.

— Что? — не поверил я. — Скотч? Откуда?

— Ну, — сказала она, игриво сощурив глаза, — у тех, кто отправляется в дальнее плавание есть свои преимущества.

— Вот как... — хмыкнул я.

— Любишь скотч? — тихо спросила она.

Её личная комнатка на станции была точно такой же, как у меня — узкое, похожее на кладовую помещение с маленьким круглым иллюминатором и сводящим с ума светом, который нельзя было полностью отключить самому — лишь приглушить с помощью сенсорной панели у двери.

На стене, вокруг тёмного глазка иллюминатора, висели стереоскопические снимки.

Земля. Старинные города с узкими улочками и мощёными дорогами, крепости на взгорьях, небо ванильного цвета, утренняя дымка над рекой. Почти на всех фотографиях была Анна, хотя я даже не смог узнать её с первого взгляда — волосы её стереоскопическая копия всегда закалывала в пучок, лицо выглядело полнее и руки не казались такими тонкими. На некоторых снимках она позировала одна, улыбаясь невидимому фотографу, но на большинстве была вместе с кем-то — с другими девушками примерно её лет, с мужчинами.

Я не стал ни о чём спрашивать.

— Так, скотч... — сказала Анна, когда мы только зашли в её отсек. — Сейчас...

Она приоткрыла дверцу небольшого шкафчика на стене, раздосадовано покачала головой и повернулась ко мне, виновато улыбаясь и поджав губы.

— Боюсь, со скотчем я... поторопилась, — сказала она. — Уже нет. Извини.

— Да ничего, — сказал я.

Анна захлопнула шкафчик и стала как-то нервно приглаживать свои длинные чёрные волосы.

— Можем просто поболтать о чём-нибудь... — предложила она. — Кстати!

Она подошла к узкому иллюминатору и заглянула в него, склонив голову набок. Её лицо отражалось в толстом стекле.

— Интересно, — сказала Анна, повернувшись ко мне, — а отсюда видно планету? Я никогда и не задумывалась...

Она стояла совсем близко — я даже чувствовал её дыхание, неровное и частое, как будто она была больна.

— Вид отсюда мне нравится больше, — сказал я.

— Правда? — улыбнулась девушка.

— И на самом деле... — Я убрал локон с её лба; она взволнованно вздохнула, и её щёки слегка порозовели. — На самом деле я совсем не люблю скотч.

— Я тоже, — сказала она.

Анна коснулась нашивки с названием корабля на моей груди, потом медленно провела рукой по моему правому плечу. Взгляд у неё затуманился, как у пьяной.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она.

— Нравишься, — сказал я.