Словами огня и леса. Часть 1

Из-за камня появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. Он глядел на Огонька пристально и угрюмо, и в глубине значков словно пульсировали красные точки. У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток.

— Я просто шел, — сказал полукровка, отводя взгляд, не надеясь, что будет понят. — Я не враг.

Тут подоспел Седой. Зазвучали их голоса — поклялся бы, что это речь, но неприятной она была, словно дикому велели произносить слова и вот он старается, почти человечьи звуки мешаются со щелчками, свистом и хрипом.

Рыжебровый развернулся и двинулся прочь, но по пути обернулся и смерил Огонька таким взглядом, что тому захотелось оказаться подальше. И вот этот взгляд был совсем человечьим, даже Къятту напомнил.

А Седой вновь поманил мальчишку за собой — в котловину, где копошились силуэты едва прикрытых шкурами дикарей.

Они смотрели, когда подросток проходил мимо... Настороженно, даже враждебно, потом отворачивались и занимались своими делами. Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом.

Дикарей было немного — несколько десятков. Так странно, еще недавно он бы сказал — целая толпа, но после города это горстка...

Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины... с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети, шустрые, смахивающие на зверушек, живущих на ветках, такие же цепкие. Люди они? Или нет?

Взгляд упал на старуху... или не старуху? — что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно, словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет... женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.

Из-за плеча подростка шагнул Седой, подошел к туше, оторвал кусок мяса и дал Огоньку. Что-то сказал женщине, та пошарила за спиной, протянула какую-то луковицу. Рыжебровый буркнул что-то не слишком приветливое, обернулся и крикнул что-то всему племени. Головы вскинулись, потом опустились, и дикари вновь занялись своими делами.

Седой поманил Огонька за собой и указал ему место на краю котловины, пальцем обрисовал круг в воздухе и махнул рукой в сторону покрытых шкурами шалашей, сооруженных над ямами в земле. Вздохнув, Огонек зашагал обратно и принялся ломать ветки, чтобы построить из них собственное жилище.

**

Астала

В этот сезон Къятта наконец-то решил, кого введет в свой дом.

Ему намекали на другой, более выгодный союз, на Алани из Рода Икиари — совсем еще юная, едва в брачный возраст вошла, она была сильной, бесстрашной, словно мальчишка, любила охоту и могла усмирять диких грис — для развлечения, в Астале хватало прирученных.

Не слишком красивая, она запоминалась сразу — дерзким взглядом, манерой откидывать за спину по-мужски заплетенную косу, уверенным широким шагом.

Но, хоть и чувствовал некое любопытство при виде этой отчаянной девчонки, понимал — не будет им жизни вместе. И не союз получится, а ссора двух верхушек Родов. А уж братишка и вовсе не уживется под одной крышей с такой своевольной особой. Так что выбор свой остановил на девушке из Рода Тиахиу — из семьи, почти отпавшей от основного ствола. Улиши — так ее звали — была поистине хороша собой, и, хоть подобная красота никогда не затмевала ему рассудок, все же остаться нечувствительным к чарам Улиши было невозможно. Запястья ее, щиколотки и талия были невероятно тонки, походка дразнящей, а длинные узкие глаза черны, словно спелые ягоды терновника. Жадная до любовных игр, словно самка ихи в период Нового Цветения, она умела привлекать к себе мужчин. Кажется, и каменные изваяния поворачивались вслед ей, сглатывая слюну.

Она не вскрикнула, когда проворные пальцы накалывали знак на ее плече, только улыбалась призывно. Даже напиток — сладкий чуэй с молотым перцем — она пила так, словно в чаше было долгожданное любовное зелье.

Почти ничего не ела — хоть приготовили много птицы, в основном диких уток с различными овощами. Мяса не нужно, только птица, чтобы легкой была совместная жизнь, крылатой.

— Вспорхнула и улетела, — бурчал один из гостей.

Къятта поглядывал на избранницу часто — чаще, чем хотел бы. Подарил ей ожерелье — золотой солнечный диск в окружении сапфировых звезд, как небо.

А Улиши танцевала со змеями. Черное и оранжево-полосатое, змеиные тела обвивались вокруг нее, пасти разевались, показывая ядовитые зубы, тонкие язычки трепетали, и холодное, еле различимое шипение сопровождало танец.

Младший сказал, непривычно для себя задумчиво:

— Почему отец взял в дом девчонку с улицы? Что заставило? Но она дала троих сильных детей Роду. А можно выбирать из множества, и выбрать, но все это будет не то... как Улиши.

А Улиши смеялась, показывая ровные белые зубы; и смотрели злыми гранатовыми глазками, сверкали змеи золотые в ее высокой пышной прическе.

Первые несколько дней Къятта не покидал покоев своей избранницы. А после дал понять — если та понесет ребенка и появится хоть тень сомнения, что дитя не его, Улиши отправится в яму, полную сколопендр и скорпионов.

И плевать на Род Тиахиу — впрочем, они одобрят такое решение.

Кайе отнесся к новому члену семьи на редкость спокойно. Но не дружески. Угрюмо склоняя голову, проходил мимо избранницы Къятты, и Улиши впустую тратила улыбки, пытаясь покорить и его. Синие глаза темнели, становились мрачными, и он не отвечал юной женщине на приветствия и вообще едва ли обменялся десятком слов.

Киаль с любопытством следила за усилиями младшего брата приспособиться к чужому человеку. На всякий случай предупредила Улиши: не заходи на его часть дома. А сама лукаво спросила младшего брата неделю спустя после свадьбы, когда тот был настроен совсем благодушно — в последнее время счастье необычайное:

— А тебе из девушек Асталы никто не по сердцу?

— Многие хороши, — рассмеялся. — Жаль, не все доступны.

— Если бы ты дал себе труд думать о девушке, а не о себе...

— Зачем? Если какая-то недостижима, хватает других. Хотя... — глаза мечтательно поднялись к потолку. — Слабые — не интересны, но есть и...

— И думать не смей! — резко встала Киаль. — Девушки других Родов для тебя запретны! Даже их служанки, даже простые девчонки с окраин!

— Ой ли? Кому до таких-то есть дело?

— До тебя есть! Но их ладно, еще простят, а если тронешь какую из семи Родов — много крови будет в Астале!

— Дура ты, — насмешливо прищурился, гладя рукой золотистую шкуру. — Думаешь, такими словами можно меня остановить? Крови я, что ли, боюсь? Хотя, может, ты считаешь, я так и не запомнил, по каким вы законам живете. Ну и я по ним живу, разве нет?

— Не уверена... — девушка повернулась и начала сыпать зерна птицам. — Я совсем перестала понимать, что ты думаешь на самом деле. Ты бываешь... таким хорошим. Но редко.

— А что есть хороший? Тот, кого можно вести на тонкой цепочке и гладить против шерсти?

— Я не знаю, — растерялась Киаль.

— Спроси Къятту, — он тоже поднялся, в упор поглядел на сестру. Самую чуточку выше, глаза угрюмые, а черты сейчас никто не назовет мягкими — и весь натянут, словно кожа на барабане. — А если он не объяснит, запомни — для себя я достаточно хорош!

**

Лес

В стойбище было грязно.

Часто он уходил и валялся на траве, среди зарослей высоких цветов с мелкими розовыми головками и сладким соком стеблей. Порой, откидывая за спину тяжелую неряшливую косу, жалел — нечем ее отрезать... и как следует вымыть, расчесать тем более нечем. С водой в котловине были куда хуже, чем в Астале — там повсюду каналы, а тут лишь один источник, тонкая струйка, сбегающая по глянцевому камню, до блеска вылизанному этой струйкой за долгие годы. Если не подставить пригоршни или сосуд, большая часть уйдет под землю, останется лишь неизменная лужица в камнях. В такой не искупаться...

А вот голодать здесь не приходилось. Мужчины племени оказались хорошими охотниками, и немного мяса перепадало даже Огоньку. Он же приносил в племя то, что здесь добывали женщины — коренья и клубни, сочных жуков и личинок, подсохшие прошлогодние ягоды, если удавалось найти.

С удивлением понял — у рууна были свои духи: и леса, и много чего еще. Их Огонек никогда не чувствовал и толком о них ничего не знал. Лишь понимал по едва уловимым признакам — вот этот камень у обитателей стойбища на особом счету, а эта фигурка вырезана из дерева не просто так.

Дни одновременно мчались и стояли на месте. Жизнь в племени была бы куда тяжелей, если бы не Седой, опекавший Огонька, даже принесший несколько шкур для его шалаша, и смешная девчонка, которую подросток прозвал Белкой. Ростом по пояс мальчишке, с волосами цвета глины, корявая с виду, но проворная, с пальцами, цепкими, как паучьи лапки. Она почти все время молчала, лишь изредка издавая резкие птичьи звуки, и хвостиком таскалась за Огоньком. Старшие женщины гнали ее работать, но Белка вжимала голову в плечи и упрямо держалась "хору", шустрая и любопытная.

Еще с пяток дикарей поглядывали на него с интересом, и враждебности он не чувствовал. Остальные чужака едва переносили, Рыжебровый особенно. Что уж такого сказал ему Седой, ради чего он смирился с присутствием нежеланного гостя, Огонек не мог понять.

А вот уйти он мог, вряд ли догнали бы и убили, но... не хотелось. У Белки ли заразился любопытством, или просто привык быть не один, только хотелось побольше узнать про этих созданий. Кому еще выпадала такая возможность?

Память больше не приоткрывала новых картинок, спасибо хоть не вернулись кошмары. Но вспоминал то птичку серебряную, то теплый женский голос, то другие мелочи, в которых не было смысла, но все равно это были его сокровища, как порой у детей — связка зерен, красивый камешек... В привычку вошло, засыпая, прислушиваться к далекому, и, наверное, выдуманному семечку тепла и света. Словно помнят об Огоньке. Где-нибудь...

По ночам всматривался в лохматый рисунок созвездий. До того, как попал в Асталу, названий звезд не знал — придумывал свои. Потом Кайе показал некоторые, но свои все равно были ближе.

Глаз Лисички, Шершень, Острие копья...

Он привык говорить сам с собой. Живя в лесу раньше, все больше молчал... а после южан отчаянно нуждался в обществе. Но дикари на роль собеседников подходили мало. Они общались друг с другом набором звуков — поначалу Огонек сильно напрягал слух, чтобы различить в их потоке что-либо членораздельное, но постепенно стал выделять отдельные слова, если это можно было назвать словами. И пытался их воспроизвести — всегда неудачно, его жесты были для дикарей куда как понятней. Седой сперва не понимал, чего хочет чужак, а потом сообразил, начал показывать, терпеливо повторял раз за разом, поправлял Огонька.

Чащу они называли — хэрра, дождь — уру, огонь — шши.

А еще эти дикие существа никогда не смеялись...

Открытием для полукровки стало, что они способны рисовать. Не все — лишь трое-четверо, и картинки у них выходили странные. Углем и глиной — на плоских сторонах камня, и, хоть мало нарисованные звери и птицы походили на настоящих, дрожь пробирала при взгляде на них. Набор корявых линий... но без труда понятно, как движется зверь, ясно, что вот это — медведь встал на дыбы и с грозным, хоть и неслышным ревом отгоняет врага, а вот это — умирающий олененок... пытается подняться на ломких ногах, но сил не осталось. Порой ему казалось, что эти немудреные рисунки красивей мозаик и фресок Асталы.

Подросток бродил мимо камней, рассматривая — намалеваны творения дикарей были без всякого порядка. Сзади Седой подошел. Все еще жутковато было, когда дикарь вот так становился рядом, и то ли на камень смотрел, то ли на самого Огонька, в затылок.

— Кто это? — Огонек тронул пальцем очередную картинку. Неприятный рисунок... существо похоже на энихи, но морда напоминает человеческую...

Почти членораздельно прозвучало:

— Харруохана.

Огонек глянул Седому в глаза, а тот кивнул, и повторил слово. Указал пальцем на небо, черное и прозрачное. Потом указал на плотный, слегка шевелящийся лес. Мальчишка вспомнил, что уже слышал это слово от Седого в день встречи, но тогда не понял ничего.

Слово... насколько научился разбирать их немудреную речь, оно состояло из слов "ночь" и "нести". Огонек вновь вопросительно поглядел на рууна. Тот постучал темным пальцем по изображению, потом вновь указал на лес, потом очень живо изобразил зверя, разрывающего человеку горло.

Очень нехорошо стало — и мальчишка пододвинулся к огню, озираясь. Потом наконец рассмотрел — у изображенного зверя глаза были синими... пятнами давно высохшей голубой глины.

С трудом сглотнул — и смотрел, не отрываясь, на грубый рисунок. Потом нашарил за спиной лист папоротника, сорвал и прикрыл изображение. Челюсть как онемела — рот не открыть. Но выдавил сипло:

— Да, ты прав... Его имя — Ночь, и он приходит, когда пожелает. Значит, он бывает и здесь...

Седой ничего не понял — шумно выдохнул и ушел.

Открытие не порадовало. Что ж, на что Огонек рассчитывал? Недалеко. Что бы ни сказал там, в Астале, Къятта своему брату, тот, видимо, решил отпустить игрушку. Но, появившись тут — что он сделает?

Нет, вслух сказал Огонек, тряся головой, чтобы отогнать видение. Дважды видел его зверем... и первый случай запомнит на всю жизнь. Но сколько можно бежать — и куда?

**

Найденыш хору сумел поладить со многими в племени — он умел вовремя оказываться рядом, когда надо было помочь. Толк от его помощи был только для детей и женщин, но те рассказывали об этом своим охотникам. К тем, кто его не выносил, найденыш не приближался.

Рыжебровый сердился, видя такое — он все еще хотел убить этого хору, но опасался, что половине племени это не понравится, и на это тоже сердился. Будь жив еще один "трехглазый", никто бы не слушал Седого, но прежний сорвался с камня и разбился дожди и дожди назад, а нового не появилось. Рыжебровый начал говорить другим — это из-за Седого. Тот занимает чужое место, пока не уйдет, так и останется племя глухим на одно ухо и слепым на один глаз, такие там три!

Он все чаще ссорился с Седым — в конце концов швырнул в него тяжелым камнем и велел убираться.

Седой не был удивлен. Он знал, что прав. Нельзя трогать того, на ком печать харруоханы. Убьешь — и конец всему племени. Да и убивать такого — зачем? Он смешной, и, хоть довольно высокий, правда еще совсем детеныш. И пускай в племени Рыжебрового даже малыши больше чувствуют мир вокруг, он все же не боится леса и кое-что понимает. Помогает еду собирать.