Нъенна спросил у Къятты — они, прислонившись к стволу большого дерева, стояли в стороне, дальше прочих зрителей:
— Почему не хочешь выйти? Ты ведь можешь — тебе раз плюнуть разгадать его намерения.
Тот отмахнулся:
— Хватит с меня северян.
— Твой младший не удержался бы, — весело сказал Нъенна. — Странно, что рана открылась и так долго не желала затягиваться. На твоем месте я бы ваших целителей...
— Поблагодарил, — спокойно ответил Къятта. — И попросил лечить подольше. Причин для тревоги не вижу, а только тут его еще не хватало. Кстати, он просил меня поучаствовать, когда понял, что его самого никто сюда не отпустит.
— Да? И что ты сказал? — жадно спросил Нъенна.
— Попросил не лезть в это больше. Надоело, честное слово. Еще сказал — ты сам не знаешь, чего хочешь, этому крысенку все равно не выжить, после ты сам его убить намерен или как? На этом мы разговор закончили. А ты, если хочешь, иди сам, только если победишь — не заикайся потом о победе у нас дома.
— Нет уж, не хватало еще в ваши братские споры лезть, — в голосе прозвучала досада.
— Ну и забудь тогда.
Солнце ползло, словно тянуло за собой огромный груз. Солнцу очень хотелось обратно в тучи, но его не пускали собравшиеся возле площадки люди, занятые нелепыми спорами и попытками выяснить, кто лучше на этот раз.
Айтли все же дали передохнуть, понимая, что могут лишиться зрелища. Он очень устал, дрожала каждая мышца, в ушах звенело, но он стоял — и в сотый раз обводил глазами собравшуюся толпу. Напряженно вглядывался в лица.
Может быть...
Час назад радовался, что из рода Тайау все еще нет желающих выйти в Круг. Теперь мысль мелькнула — ведь после праздника Силу его и Кайе связала какая-то ниточка, пусть не толще паутинки. А значит, хоть и призрачный, но есть шанс одолеть. На этом поле Айтли сильнее, это он понял тогда, когда привел Кайе в чувство. Если бы только... а после такой победы и умереть не стыдно. Только бы он сам вышел, не старший брат, не кто-то еще — ну почему его нет, ведь так ненавидел еще на днях?!
Но по сигналу гонга появился другой — его недавний гость.
Выглядел он расслабленно и почти дружелюбно, однако то ли знак Рода, то ли еще какое чувство заставило не обольщаться мирным видом и разговором.
Ийа Арайа — так назвал распорядитель в Круге. Интересно, кто дал ему это имя — искра, безобидная... ой ли? Или та, что вызывает пожар в засуху?
Поэтому Айтли решил использовать сразу все, что имел — неслышный темный звук, вызывающий ужас, отвод глаз и, на закуску, то, чего еще не делал — попробовал вызвать у противника мушки в глазах, злые, атакующие.
Дал подойти на половину расстояния. Сейчас этот, с золотым ихи, шагнет еще раз, и северная защита обрушится на него.
Ийа больше ни шагу не сделал. Он быстро поднес руку к поясу и затем поднял ее — с чем-то блеснувшим, невольно вынуждая Айтли глянуть в ту сторону. Почудился метательный нож, хоть заверили вроде, что оружия нет!
Юноша ахнул, зажмурился, ослепленный, и лишь когда зрение вернулось, когда чужая рука уже обхватила его запястье, понял — зеркальце это было. Ийа поймал солнечный зайчик и направил Айтли в глаза.
Тебе никогда не понять южан, говорил себе Айтли. Но все искал знакомое лицо... еще недавно ненавистное и пугающее до слабости в теле.
А потом понял, что поединки и впрямь закончены. Понял несколькими мгновениями раньше, чем распорядитель круга громко объявил — северянина передают Роду Арайа. Когда победитель вновь остановился подле него, Айтли уже был готов. И даже почти не испытывал волнения.
Ничего не случилось, даже не почувствовал чего-то особенного. И свечения Айтли больше не видел — не только вокруг Ийа, вообще. И единственного было жаль — этого невесть откуда взявшегося умения.
А так — был совершенно спокоен. И разум, и чувства находились в полной гармонии — он проиграл, и проигрыш надо принять достойно. Разве не в спокойном достоинстве, не в здравом рассудке сила Севера? Он хоть и по глупому в итоге, но именно проиграл, а не просто позволил распоряжаться собственной жизнью тем, кто захочет ее потребовать. Он одолел четверых. Отцу не будет стыдно за сына, а Юг... Юг его запомнит хоть ненадолго.
А тучи снова затянули солнце, будто у них с Ийа был договор.
**
Кайе узнал о поединках, о том, как северянин бросил вызов в Круге. И к кому он попал в итоге; ладно бы к тугодумным Питонам, или колючим, но разумным Лианам — а теперь поздно, и в Круге нет никого, песок давно заровняли. Оставшись один, смотрел на стену перед собой. Круг пуст, и солнечный луч лежит на холодном песке, перечеркивая площадку.
Кайе обхватил себя руками за плечи, сидел на кровати, на покрывале из шкуры, не поднимая лица.
— Я вернул его в Асталу...
Къятта ждал этой сцены, надеялся ее избежать, и теперь хотел прекратить как можно скорее:
— Именно что. Это сделал ты сам. Думаю, нашли бы его в любом случае, но ведь ты не рассчитывал, что его тут будут кормить медовыми лепешками в благодарность за побег?
— Я же не знал тогда, что они решат.
— А что они, по-твоему, могли решить после смертей в Долине Сиван и побега девчонки? Да над нами бы все дикие племена потешались, не говоря о людях, оставь мы его в живых.
— Я думал... о нашем Роде. Ведь из-за меня все произошло. Если бы не Тарра, все бы узнали.
— Тогда не забивай себе голову. Свою ошибку ты исправил. Да что с тобой, в конце концов! Думал, мы уже обо всем договорились с тобой.
— Самому бы понять, — сказал он тоскливо. — Будто я мог что-то сделать... и струсил. Мог выйти сам.
— Да прекрати наконец. Или напомнить тебе, как ты сам забавлялся? Ведь хотел его смерти.
Кайе вскинулся, выбросил руку вверх, к брату, сорвал золотую тесьму с его волос.
— Не знаю. Хотел. И мог бы... Уходи!
Къятта забрал из сжатых пальцев тесьму, возвел глаза к потолку, но после заговорил иным тоном:
— Знаешь... Ты ведь не сумел бы помочь, даже выйди ты в Круг. Северянин не был бойцом, у него было другое оружие. А ты даже "щит" против чужой Силы не ставишь почти никогда. И эта рана... Он справился бы с тобой.
Къятта надеялся, что его слова отвлекут, пусть даже разозлят брата. Но тот лишь глухо сказал:
— Может, и так... А может, он бы не стал защищаться, позволил его забрать.
— Это еще с какой стати! Тебя он уж точно считал врагом. Думаешь, ему не сказали, кто помог его отыскать при побеге?
— Жаль, я не поговорил с ним тогда. Сбежал... Я пойду к Ийа, — Кайе вскочил. — Узнаю, чего он хочет...
— Даже не думай! — рявкнул Къятта. Повторил уже тише, досадуя на несдержанность:
— Я расскажу тебе после. Пока просто поверь — этого делать нельзя, и не из-за нашей вражды.
— Но я не могу оставить его этим подонкам! Не Роду Арайя же!
— В любом случае прошло несколько часов. Его уже поздно спасать, даже если он жив. А ради того, чтобы просто добить... слишком дорого это встанет нашему Роду.
— Почему? — не спросил — потребовал тот.
— Как смогу — расскажу.
— А дед знает?
— Нет. Не советую его этим беспокоить.
— Но... — Кайе прикусил губу. Однако остановился на пороге, сминая в пальцах ткань полога.
— Не думай про все это. Твоей вины тут нет.
— Ты говорил так когда-то, — откликнулся шепотом.
Къятта помедлил, произнес неохотно:
— Тогда я должен был так сказать. Сейчас я говорю правду.
Кайе хмуро кивнул и скрылся во второй своей комнате, по дороге взмахнув рукой: не мешайте никто, и близко не появляйтесь.
**
От песчаного круга Айтли уехал верхом на грис, снова в замкнутом браслете. Любопытных из простонародья разгоняли, все было как-то буднично, а сам он слишком устал. Теперь удивлялся, что продержался так долго.
Потом его привели в очередной дом, такой же большой и богатый, как у Шиталь, успев вовремя — с неба вновь хлынули потоки воды.
Ничего страшного не произошло с ним, просто сидел на скамье у выложенной мозаикой стены и ждал, ничего не испытывая, и не чувствуя отдыха. Потом быстрыми легкими шагами вошел Ийа. Его волосы и одежда были мокрыми, и Айтли вспомнил, что он отстал в пути, о чем-то говорил, кажется, с родней. Значит, он от дождя не успел укрыться, или не стал.
— Я наблюдал за тобой в Круге, — сказал Ийа, остановившись напротив. — Ты бы мог и еще продержаться, они не поняли до конца, с чем имеют дело. Но если бы вдруг кто-то сообразил, что ты не просто едва оперившийся птенчик, могло бы кончиться плохо. Твоя защита выглядела эффектно — мне жаль, что пришлось вмешаться. Не подумай, что я как-то хочу принизить тебя. Но изучить, как ты поступил с охраной, я успел... а ты уже начал думать, что мы все одинаковы.
— И что теперь? — спросил Айтли.
На четком, словно из бронзы отлитом лице отобразилось понимание, почти сочувствие.
— Твоя жизнь мне не нужна. Но меня интересует Север, и ты, кажется, в состоянии кое-чем поделиться.
— Я не собираюсь выдавать наши тайны.
— Этого и не прошу. Но, думаю, у нас будет, о чем поговорить. Хоть что-то всяко лучше, чем ничего. Тебя здесь никто не тронет. Потом, когда придет время, я сумею отправить тебя домой.
— Ты этого не сделаешь, — равнодушно произнес Айтли. — Я знаю, что решил Юг. Тарра сказал.
— Тарра, да и Ахатта мне не закон, и решение о твоей судьбе я приму сам. Как разберусь с остальными, уже мое дело.
— Лица твоей родни я видел тоже. Не держи меня совсем за дурачка.
— И что же тебя убедит? — спросил Ийа с живым интересом. Айтли впервые засомневался.
— Сними браслет, — сказал неуверенно.
— Нет. Говорить мы можем и при закрытом. А я не собираюсь постоянно ломать голову, ты мне все еще доверяешь или снова решил бежать.
— Я тебе не доверяю...
Ощутив его колебания, Ийа поманил его за собой. Вскоре они оказались в небольшой комнате: Айтли с удивлением увидел множество книг — и новых, и старых свитков, заботливо уложенных так, чтобы легко достать и не повредить. Комната была живой, не запыленной, и книги лежали хоть ровно, но не слишком — их читали, а не просто расположили красиво.
Ийа подошел к одной из полок:
— Здесь то, что ты сам мог видеть в детстве — я получил эти записи из Тейит в обмен на древнюю статуэтку. Возможно, тебя многое заинтересует из всего этого, — он кивком обозначил все книги в целом.
Затем протянул руку ладонью вверх:
— Ты сам решишь, что готов мне рассказать. Можешь спрашивать; если я смогу ответить — отвечу. Когда ты решишь, что больше мы ничего дать друг другу не в силах, отправишься на север. Живым и здоровым. Договорились?
Айтли помедлил, кивнул и коснулся протянутой ладони кончиками пальцев.
**
Лес недалеко от реки Иска. Семь весен назад
Дожди зарядили на много-много дней. В хижины не затекала вода — Тахи распорядился построить их на каменном фундаменте развалин. Мужчины работали, не покладая рук, создали лагерь уверенно, подняли его на руках, словно отец ребенка: без материнской нежности, но со спокойной силой.
Дождь — с неба стекали реки, не капли. Все запахи забивал запах воды. Но связанные пучки травы, покрытые широкими перистыми листьями, составили прочную крышу в хижинах. Три хижины распорядился ставить Тахи — одну отвел для себя с женой и сыном, другие — Утэнне и молодой северной паре. Места вдоволь, зачем тесниться.
— За дождями — Время Нового Цветения, — задумчиво говорила Соль, время от времени чихая и вытирая слезящиеся глаза — дым от очага ползал по хижине, в ливни лишенный возможности уходить вверх. Но Соль беспокоилась не из-за дыма — после дождей родится дитя у Киуте.
А ей самой до сих пор по ночам снился город, словно соты горных пчел, аккуратные дома с плоскими крышами, друг подле друга, множество уровней и переходов, а меж ними — широкие площади. Из того города так близко было до неба, где летают орлы. И не деревья неохватные внизу, а равнины, поросшие высокой травой, а порою и тростником со стеблями толщиной в два пальца Соль — и сочной мякотью сердцевины, из которых в Тейит готовят хмельной напиток... Мать, Лиа, варила его для соседей на праздник, сладко— терпкий запах окутывал весь их домик... а здесь они праздников не отмечают.
Река невдалеке бурлила, переполняясь небесной водой, и всерьез грозила выйти из берегов. Но это не пугало — поляна с хижинами располагалась заметно выше.
Черный ибис порой подлетал к поляне, сидел на ветке, несмотря на дождь, и смотрел. Нихалли и есть, говорил Тахи, лениво наклонялся и бросал камень или кусок толстой палки в птицу. Та с шумом разворачивала крылья и улетала.
Больше ничто их не беспокоило, разве что — дичи было мало. Хорошо, неподалеку обосновалась толстая йука с выводком. Мясо детенышей, нежное— нежное, прямо таяло во рту. Рыба зато хорошо ловилась, ее вялили или коптили в дыму костра и складывали в надежное хранилище из камней, завернутую в листья пахучего папоротника — от муравьев.
А потом вновь солнце проглянуло, и словно пар пошел от поляны, так быстро сохла трава.
Кусты расступились, пропуская ребенка.
— На! — протянув матери горсть крупных орехов, невесть в каком дупле уцелевших.
— А это Киуте, да? Я потом отдам?
— Да! Ты же весь в соке, Тевари! — она целовала малыша и смеялась, проводила ему по носу стеблем вьюнка.
Тахи окликнул ее, улыбнулся при виде растрепанного сына. Черные длинные волосы мужчины были стянуты в хвост, жилетка из шкуры делала человека похожим на принявшего человечий облик поджарого хищника. Нес детеныша дикой свиньи; сбросил на траву, принялся ловко снимать шкуру большим ножом с волной изогнутым лезвием. Повел рукой над хворостом, сложенным для костра, встряхнул кистью раз и другой, подержал ее неподвижно — и ветки занялись, а скоро появилось настоящее пламя, округлое, синеватое поначалу. Стало устраиваться поудобнее, разрастаясь и потягиваясь.
— Мы как дикари живем, правда, Тахи? — вновь рассмеялась молодая женщина, отпуская сына к очередным развлечениям. Тот мигом юркнул в кусты, и, судя по треску, с упоением кого-то ловил.
Тахи с усмешкой оглянулся. Радужка его глаз отливала золотом в свете костра, придавала взгляду диковатую насмешливость. Глаза уроженца Асталы, и не простого земледельца или ремесленника. Точка на мочке уха — давно заросли дырочки для серег, не для леса подобные украшения.
— Будем вождями лесного племени...
— Нет уж, я дичать не намерена! — прозвенел голос Киуте, и сама она показалась из хижины-шалаша — маленькая, одни глаза на треугольном лице. Присела рядом с подругой, положила ладонь на живот. Огляделась, чуткой настороженностью еще больше напоминая лесного зверька. Кажется, вот-вот и уши ее вздрогнут, повернутся в сторону опасности. Но сама она улыбалась.
— Тихо так...
— Ничего, появится маленький, станет громко!
— Страшно. Он будет кричать... а звери услышат.
