— Ты знаешь, какова численность моих подданных? — задала она новый вопрос.
— Около ста миллионов? — неуверенно спросил я.
— Сто семь. Примерно, — кивнула она. — Только подданных, без марсиан и мигрантов. Вот.
Она взмахнула рукой, выписав ею какой-то жест, и огромный визор вновь ожил. Но теперь вместо изображения он выдавал имена — длинные списки имен, идущих в столбики друг за другом, уплывающие куда-то снизу вверх. Столбик за столбиком, по огромному двадцатитиметровому в диаметре кругу.
— Здесь имена всех моих подданных, их дела, личные карточки. Все данные, со всех служб, от налоговой и пенсионной до гвардии и безопасности. — Она подняла ладони, и, растопырив пальцы, потянула руки вверх. При этом скорость мелькания на визоре увеличивалась, увеличивалась, пока не дошла до того, что вместо букв стали мелькать одни неясные тени.
— Вот, так быстреё. Теперь выбери кого-нибудь.
Я подошел к голограмме и начал обходить её по периметру, пытаясь понять, что хочет мне показать эта женщина. И сейчас конкретно, в данную минуту, и вообще, устроив мне вначале показательную казнь, затем экскурсию на крышу мира. Не придя ни к какому выводу, просто ткнул пальцем в первом же попавшемся месте.
Как и ожидалось, проносящеёся на огромной скорости изображение моментально встало в одной точке, и от масштабов этой остановки у меня даже на момент закружилась голова. Через секунду все имена, кроме того, в который я уперся пальцем, исчезли, а выбранный мною файл раскрылся в несколько подряд идущих изображений, и целый ряд листов с текстовой информацией.
Я отошел назад, чтобы было четче видно, к самому терминалу. Перед нами открылись изображения человека в летах латинской внешности с большой примесью индейской крови — потомок переселенцев из горного Перу или другого похожего места. Красавцем этот человек не был, видимо, даже в юности, но и страшным назвать его язык не поворачивался — кажется, я попал туда, куда надо, в 'среднестатистического венерианина'.
— Мигель Джузеппе Эрнандо Рамос, — прочитала вслух королева. — Санта-Мария-полис, 2389 года рождения. Разнорабчий, монтажник куполов, проходчик. Ныне на пенсии. Трижды привлекался за драку и нарушение общественного порядка, два предупреждения за неправильное вождение транспортного средства, судебная тяжба за наследство. Католик. Вдовец. Отец троих детей. Дети... Достаточно, — заключила королева и вышла из-за терминала. Подошла поближе к главному изображению, размещенному на лицевой части досье. Внимательно всмотрелась в глаза мужчины.
— Как думаешь, Хуан, сколько времени пройдет прежде, чем я отдам приказ его убить и до того, как этот приказ будет исполнен? Я не собираюсь никого убивать, это просто вопрос.
— Не знаю, ваше величество, — меня покоробило от такого 'просто вопроса'. — Час. Может, два. Это же не глава клана, это простой человек.
— Простой человек... — потянула она. — Вот именно, простой. Я могу приказать схватить этого простого человека, доставить любое место планеты и пытать его. Или делать что-то другое. Теоретически я могу сделать с ним ВСЁ, Хуан, и мне это сойдет с рук.
Она развернулась и раскинула руки в стороны:
— Я всемогуща для каждого из них! — Визор вновь подернулся рябью, и вместо досье на Мигеля Джузеппе вновь неспешно поплыли буквы имен подданных Золотой Короны. — Вольна решать вопросы их жизни и смерти! И в отличие от глав кланов, никто, НИКТО не сможет помешать мне! Ты можешь представить себе такую власть, Хуан? Ведь ты, так же, как и он, можешь не выйти из этого дворца просто потому, что мне захочется.
Меня вновь передернуло — таковая ситуация обрисовывалась, когда мы спускались в подземелья.
— Да, ваше величество. Могу.
— Ни суд, ни гвардия, ни даже журналисты не спасут от моей воли. Как не спасли того человека в подвале. Это не будкт тайной: об этом будут знать некоторые службы да и просто сведущие люди, но никакого шума не поднимется.
— Потому, что я — королева, — закончила она. — И вольна наказывать нерадивых подданных, переступивших черту.
— Ты возразишь, скажешь про закон? — Она кисло скривилась. — Закон есть. Но есть то, что находится над законом, что контролирует его исполнение. Контролирует правила игры...
— И потому вы не сделаете этого, — отрезал я, вновь перебивая монарха. — Никогда и ни с кем, кроме таких, как ваш Рамуальдо...
— Раймундо, — автоматически поправила она.
— Потому, что то, что 'над' законом, не может клониться ни на одну из чаш весов, ни на 'праведную' сторону, ни на 'неправедную'. В этом ваша функция, как монарха и королевы. При нарушении этой функции вас свергнут, плевав на традиции.
Она отрицательно покачала головой.
— Ты понимаешь, но не до конца. Я говорю не про функцию, а про отношение. Отношение к людям. Я не сделаю этого, но не сделаю Я. Но я МОГУ сделать это, и никто мне не запретит. Во всяком случае, кто-то другой на моем месте сделал бы. Перешагнул через людей, наплевав на них, как на несущественную мелочь. Понимаешь?
— Как ваш сын, сбивший десяток человек на машине, и которому ничего за это не было, — огорошил я, внезапно поняв, к чему она так долго и нудно клонила. — На его месте могли быть и вы.
Есть, попал — королеву аж передернуло. Но я озвучил именно то, что она пыталась сказать, потому возражений не последовало — она лишь лаконично вздохнула и прошлась вдоль одной из колонн.
— Да, как мой сын. К сожалению, таких, как он, много, особенно, среди детей тех, кто правит этим миром.
Пауза.
— Эдуардо — моя проблема, моя ошибка, головная боль. Я упустила его сама и не дала отцу в нужное время воспитать его. Теперь расхлебываю. Но пример удачный — я могла быть на его месте и нисколько не раскаиваться. Потому, что я — повелительница. Богиня для каждого из них. Богиня, имеющая право быть жестокой и беспощадной. Это власть, Хуан, власть немаленькая.
Она жестами отключила все экраны, все визоры.
— Я — плохая правительница, это не секрет. Я недостаточно умная, чтобы придумать, как можно выйти из надвигающегося кризиса, как укрепить королевскую власть. Я недостаточно смелая, чтобы воспользоваться идеями других людей, разрабатывавших подобные сценарии, и недостаточно доверчивая, чтобы доверить эту реализацию кому-то другому. А еще я пытаю людей, ты это видел. Необходимость — это отговорка, на самом деле это устоявшаяся задолго до меня процедура, а я, как королева, не пошевелила пальцем, чтоб её исправить. И кроме неё я НЕ сделала много вещей, которые не характеризуют меня с хорошей стороны...
...Но я никогда не сделаю так, как поступил Эдуардо, — закончила она с жаром. — Я никогда не прикажу убить кого-то вроде сеньора Рамоса или Октавио Феррейра. Не потому, что боюсь — не боюсь. А потому, что главное, Хуан, самое главное для правителя, быть мудрым. Не умным, не сильным, не добрым, а мудрым. И первая мудрость, заключается в том, что правитель должен ЛЮБИТЬ своих подданных.
Взмах руками. Вновь активировался визор, и на нем лихорадочно замелькали, но теперь уже не строки с именами подданных, а раскрывающиеся картинки, накладывающиеся одна на другую. Сотни мелькающих лиц реально существующих живых людей.
— Мигель Джузеппе может быть республиканцем, противником королевской власти как таковой, а соответственно, и меня. Он может не любить меня лично, считая глупой развратной шлюхой. Он может просто так ненавидеть меня, без причины, или презирать. А может и любить меня, уважать. Таких, как он — десятки миллионов, и все они разные. Я же должна всех их только любить. Любить и заботиться. Защищать. Несмотря ни на что.
Я глупая стерва, использующая на полную катушку свое окружение, но стерва мудрая. И пока я люблю свой народ, свою планету, каждого, кто живет здесь, я непотопляема. Это главный закон власти, Хуан, главный её постулат. Любовь. Можно быть суровой и несправедливой, но нельзя быть не любящей.
— Мать не всегда хорошо относится к детям, но всегда любит, — зачем-то добавил я прочитанную где-то ранеё мудрость. — Даже самая жестокая и суровая.
Королева выдавила улыбку.
— Достаточно, Хуан. На сегодня с тебя хватит. Думаю, это не последняя наша беседа, остальное позже.
Она картинно задумалась.
— Мне нужны люди, верные и преданные. Но главный критерий, по которому я отбираю, ты теперь знаешь. Иди.
Я развернулся и медленно побрел к лифтовой кабине, словно придавленный. Она права, далеко не все на планете хорошо о ней отзываются. Но даже те, кто не считает её идеалом правительницы, встанут за неё горой. Потому, что ЭТА любовь взаимна.
Итак, я дорос до главного постулата власти. Мне приоткрыли ставни, показали мир с высоты, причем совсем не столько в прямом смысле, сколько в переносном. И я все больше и больше приходил к мысли, что умереть за ТАКУЮ королеву — не так уж и плохо. В случае, если показанное мне — истина, а не хорошо поставленная комедия, конечно же, а в последнем мне придется разбираться весь оставшийся вечер и, возможно, ночь. Д-а-а-а-а!
Кабинка. Палец без участия мозга нажал цифру '6', затем 'Закрыть'. Створки медленно встали на место. Кабина плавно отправилась тот же путь, что прошла каких-то двадцать минут назад, но в обратном направлении.
Есть, не ошибся, тот самый зеленый коридор. Меня встречали сеньора Гарсия, четверо хранителей и Мишель, взволнованная, с хмурым лицом.
— Все в порядке? — спросила она, когда я вышел. Главная наказующая проводила меня оценивающим взглядом и шагнула в лифт, створки за ней начали смыкаться.
— Да, — выдавил я через силу.
Мишель взяла меня за рукав и потянула прочь, туда, где по моим расчетам были ступени — спуск вниз, на первый этаж.
* * *
Я и не заметил, как все вошли и начали рассаживаться по местам. Я по-прежнему сидел на столе председателя, этой невозможной сеньоры, в поведении и целях которой не разобрался, и под её сухим взглядом поднялся. Она села и указала рукой на 'точку'.
— Прошу.
Я неохотно вздохнул и выполнил требуемое — церемониал нужно соблюдать.
— Мы тебя слушаем, Хуан, — раздался её мягкий елейный голос. Сама доброжелательность. Но обмануть им меня было нельзя — за каждым словом, как и прежде, пряталась сталь.
— Я готов, сеньора, — начал я с жаром, которого не ожидал от себя сам. — Готов служить её величеству. Вы правы, у неё есть изъяны, и их не может не быть, пока она — человек... Но я...
— Готов, — перебила она. — Что ж, понятно. А готов ли ты, Хуан Шимановский, к тому, что тебя могут бросить, подставить? Пожертвовать тобой ради 'Великой Цели?' — скривилась она.
Мне стало не по себе. Эта сеньора занималась тем, что вскрывала нарывы со своего заведения. Сдирала подсохшую кожицу, выпуская гной, выставляя его напоказ. Она вела себя неадекватно с точки зрения логики: как председателю Совета ей нельзя ни поступать так, как она обошлась со мной, ни устраивать акты антирекламы. Но она преследовала какую-то четкую иную цель, болеё важную, и все её эксцентричные выходки четко вписывались в общую схему. Вопрос — что за цель?
— Тебя ведь УЖЕ предали, — продолжала бить она. — Уже сдали. Человек, которому ты верил. И тоже ради 'Великой Цели'. И ты все равно хочешь идти?
— Да... — прошептал я. Тихо-тихо. Но в помещении царила гробовая тишина и все меня прекрасно слышали.
— Почему, Хуан? — разочарованно воскликнула она. — Ты что, дурак?
— Нет, сеньора. — Меня начала разбирать злость...
И вдруг я впервые почувствовал силу! Она давила меня, все это время, эта 'штандартенфюрер'... (Кстати, интересное слово! Где я его раньше слышал? Вот-вот, совсем недавно) Давила морально, подавляла. А теперь магия её харизмы вдруг действовать перестала. Давно следовало разозлиться!
— Нет, я не дурак, — продолжил я, чувствуя, как глаза мои заблестели холодным блеском. — Вы предлагаете мне не идти туда, где плохо. Где бьют, унижают, могут предать. А вы можете назвать альтернативу? Хоть одну альтернативу в нашем гребанном мире, где можно не пресмыкаться перед какой-нибудь мразью, а служить? Честно служить, на благо Родине, народа и королевы? Я искал такие места, сеньора, но, к сожалению не нашел. — Я красноречиво посмотрел на сеньору Сервантес, главу ДО, которую видел в школе. Та меня поняла и опустила глаза. Нашу зрительную дуэль не могли не заметить остальные, и так же все поняли.
— Ваш корпус — единственное место, где, как я считал, можно сделать это, — продолжил я с новой силой. — Жесткий устав, маленькая община, вековые традиции. Здесь никому не дадут вылезти вверх так, чтобы тот топтал окружающих. Чтоб необходимо было лизать его сапоги, чтобы выжить. И королева... Да, повторюсь, она не святая. Но она любит свой народ и готова ради него пойти на жертвы, а это такое... — я сбился. Вздохнул, выдохнул. Меня не перебивали. — ...Это такое качество, какого я не видел нигде. Ни в ком! — закончил я, подобрав слова.
— Я готов рискнуть и поставить ва-банк, сеньора. Оно того стоит. И ваш гребанный корпус со своими законами, и королева Лея.
Сеньора усмехнулась себе под нос.
— Ты общался с ней всего несколько часов, но уже сделал такие далеко идущие выводы?
— Я верю своим ощущениям, сеньора. Я верю своей интуиции. А она говорит, что за её величество стоит умереть. И да, я прекрасно отдаю себе отчет, что обратной дороги нет. Нет — значит нет.
Повисло молчание. 'Кивалы' даже не пытались лезть в этот разговор, не их уровень. 'Решающие' же думали. Анализировали. Взвешивали. Включая Катарину, которая, несмотря на статус 'бедной родственницы', была в теме. Но больше всего думали сеньора 'штандартенфюрер' и её высочество — последняя даже смотрела на меня как-то не так, словно впервые увидела диковинное животное.
— Она может предавать, причем самых дорогих людей, — потянула сеньора председатель, скривившись, вспоминая что-то свое, личное. 'Кивалы' после этих слов принялись активно... Ну, не отворачиваться, но искать глазами другие цели, как бы демонстрируя, что они ничего не видят и не слышат. — Твоя интуиция тоже не святая.
Да, скореё всего так и есть. Этой сеньоре я верил. Что-то у них было с королевой, какой-то напряг, и она не может забыть ей этого. Но себе, своим ощущениям, я верил больше. Потому поднял голову выше, улыбнулся и пожал плечами:
— Но я все-таки рискну.
Она медленно-медленно кивнула, признавая за мной такое право, после чего с облегчением выдохнула и хлопнула в ладоши.
— Так тому и быть! Ты сделал свой выбор.
Такой же облегченный вздох повторили все 'решающие' и большая часть оставшихся офицеров. К моему удивлению. То есть, все серьезнеё, чем я думал. После чего все снова начали подниматься и расходиться.
'Тест пройден, Шимановский! — обрадовал внутренний голос. — Ты рад?'
'Это был не тест, — возразил я ему. — К сожалению'.
'А что же?'
Я задумался, но четко сформулировать термин, чем же являлся сегодняшний концерт, так и не смог.
'Точка невозврата. Просто точка невозврата. С тяжелой сигнальной артиллерией'.
