Дергается, пытаясь высвободиться из моего захвата и сделать вдох.
Держу крепко.
Минут через десять перестает сопротивляться, лишь смотрит мне в глаза.
— Мертвые не дышат. И ты тоже.
Отпускаю, когда во взгляде остается только обреченность.
Пытается что-то сказать, но сбивается на кашель.
Его тело еще не привыкло к существованию в новом качестве.
— Первое, что ты должен сделать — успокоить. Второе — убедить, что он мертв, — поясняю Апрелю. — Самое легкое — показать, что ему не нужно дышать.
— А потом?
— А потом можешь дать ему имя. Хотя можешь и не давать, дать позже.
Смотрю на новорожденного.
— Ветер.
— Что — "ветер"? — не понимает Апрель.
— Его будут звать Ветер.
Новоиспеченный Ветер смотрит на нас, глупо улыбаясь.
Я беседую с Апрелем на русском.
А новичок пока говорит только на бенгали.
— Тебя зовут Ветер, — говорю.
— Нет, сахиб, — возражает. — Меня зовут...
— Тебя раньше так звали, — перебиваю. — Твое прежнее имя осталось там, где осталась твоя жизнь. Ты вошел в Ночь. И тебя зовут Ветер.
— Слушаюсь, сахиб...
Стискиваю зубы.
— Называй меня "Старший". И никогда не говори мне "сахиб".
— Слушаюсь... Старший.
— Ему было бы лучше быть слугой, — замечает Апрель.
— Но он — наш собрат, — смотрю на стоящего в услужливой позе Ветра.
— Чем, интересно, руководствовался Аугусто, обращая его?
— Какая уже разница!
Оба птенца вздрагивают.
Кажется, это было громко.
— Какая разница... — повторяю тише.
— Не выпускай его наружу, — говорю Апрелю. — Я приду на следующую ночь. Отвечай ему на все вопросы, но аккуратно. И следи, он может предпринять попытки "самоубийства"
— Какие?
— Самые разные. Кто-то головой о стенку бьется, кто-то с высоты прыгнуть хочет.
— Или на обрывках одежды повеситься? — хихикает.
— Именно. Сам понимаешь, скучать некогда.
— Сделаю, Старший, — отвечает на бенгали.
В глазах Ветра — интерес.
* * *
Остаток короткой, почти летней ночи посвящаю охоте.
Но жертву на этот раз не убиваю.
Цепь в подвале по-прежнему крепкая.
* * *
Готовлю Андрею завтрак — творожную запеканку, два бутерброда с колбасой и кофе с молоком.
Помогаю держать тарелку. Ложкой управляется сам.
— Как себя чувствуешь?
— Лучше, чем в больнице. Курить охота.
Лезу в шкаф, достаю из кармана куртки начатую пачку и зажигалку.
— Держи.
— Вы не против?
— Не против, — слегка улыбаюсь. — Я не дышу.
— Простите, забылся, — чиркает колесиком зажигалки.
— Ничего страшного. Кстати, у тебя есть пожелания, как должен умереть виновник аварии?
Давится дымом.
Терпеливо жду, пока прокашляется.
— Вы серьезно? — выдавливает из себя, наконец.
Киваю.
— Абсолютно.
— Я... Не знаю.
— Думай. Я исполню.
На лице отражается напряженная работа мысли.
* * *
Пленника тоже нужно накормить.
Для таких случаев я использую деревянные тарелки. Железные миски можно наточить, а керамические хорошо бьются на осколки.
Кладу в тарелку остатки запеканки и пару кусочков колбасы, достаю из холодильника небольшую бутылку с водой. Готовить что-то отдельно не вижу смысла.
Спускаюсь в подвал.
— Ты знаешь, кто у меня отец?! — встречает меня "объект" вместо приветствия.
— Знаю, — отвечаю равнодушно. — А ты знаешь, кто я?
— Кто бы ни был, ты уже труп! Он тебя из-под земли достанет!
Ставлю на пол тарелку, подвигаю движением ноги.
— Знаю.
Швыряет еду в мою сторону. Уклоняюсь, тарелка ударяется о стену, разбросав вокруг куски завтрака.
— Зря, — пожимаю плечами. — Будешь голодать.
Воду ставлю на пол. Захочет пить — достанет.
Выхожу из подвала под обещания всевозможных способов расправы. Надо будет рассказать Андрею, вдруг заинтересуется.
* * *
Смотрю на птенцов.
Апрель и Ветер сидят в разных концах схрона.
— И что у нас на этот раз? — говорю вместо приветствия.
— Он мне не верит, — отвечает Апрель.
В голосе — нотки усталости.
— Бывает.
— Я весь день пытался его удержать от побега. Даже ожидание в моменты восхода и заката его не убедило.
— Летать не пробовал?
— Пробовал. Он сказал, что я достиг просветления.
Протягиваю руку Ветру.
— Пойдем. Ты же хотел наружу.
Встает на ноги.
Подхватываю под мышки и вылетаю из пещеры.
— Это Кришналока? — спрашивает, когда мы зависаем над городом.
— Нет, это Хабаровск. Город в России. Мы рядом с ним.
— Так значит... Это правда?
Разворачиваюсь обратно.
— Что правда?
— То, что говорил... сахиб Апрель.
— Не "сахиб". Просто Апрель, — поправляю. — Да, правда.
Приземляемся на склоне у входа в схрон.
— Значит, тот человек меня убил. Отравил.
— Да.
Замолкает, погружаясь в свои мысли.
Из пещеры показывается старший птенец.
— Почему он Ветер? — косится на новичка.
— Потому что ветром надуло.
Фыркает, оценив шутку.
— Ты всегда даешь имена по этому принципу?
— Не всегда, — пожимаю плечами. — Первое время старался дать нечто героическое, типа Геракла, но они не выживали. Поэтому я перестал уделять этому особое внимание. Что первое в голову приходит, так и называю.
— Я думал, это мне одному так "повезло", — смотрит на Ветра.
— Не бойся, ты не одинок в своей печали.
— Тьфу на тебя.
* * *
— Как ты? — интересуюсь у слуги.
— Так себе, — откладывает в сторону электронную "читалку". — Скучно.
— Еще несколько дней, прежде, чем кости срастутся, и ты сможешь встать хотя бы с подпоркой.
— Знаю, — кивает. — А как у вас дела?
Задумываюсь на секунду.
— Не очень, — признаюсь. — Мой прежний птенец, Аугусто... Ты о нем, может, слышал — он обратил Апреля... Так вот, Аугусто обратил еще несколько птенцов.
Поднимает брови.
— И где они?
— Некоторые еще не пробудились.
В глазах непонимание.
— Между обращением и пробуждением проходит сто лет. Я же говорил.
Смущается.
— Простите, я забыл...
— Ничего страшного, — качаю головой. — Эти сто лет будущие птенцы проводят в схроне — темном месте без доступа солнечного света. Только проблема в том, что Аугусто обратил слишком много птенцов. И передо мной остро встает проблема ухода за ними. У меня просто не хватит рук и сил на них всех.
— А где сам Ау... эм...
Запинается, вспомнив о правиле имен.
— Если бы я знал, нашел бы и прибил, — горестно вздыхаю.
— Может, я смогу помочь с птенцами?
Усмехаюсь.
— Нет, не сможешь. Тебе вообще от них лучше держаться подальше. Пока они не проживут хотя бы лет десять, их нельзя подпускать к обычным людям. Они как дети — не контролируют свои инстинкты, и на правила им плевать. Сожрут и не заметят. И метка тебя не спасет.
Ежится, представив себе эту картину.
— И что теперь?
— Не знаю. Позавчера проснулся первый, завтра-послезавтра проснется второй. Первые пару месяцев с ними надо находиться неотлучно. Пока с ними сидит Апрель, а мне приходится "жить на два дома". Днем у тебя, ночью — там. Оставить тебя одного — я не могу. К тому же ты еще не решил, что делать с твоим обидчиком, поэтому нанять тебе сиделку я тоже не могу.
— Почему?
— Потому что сиделка не поймет присутствия в подвале человека, посаженного на цепь.
— Какого человека?!
— Обидчика твоего. Он больше суток уже в подвале отдыхает.
— Отдыхает?!
На лице — изумление.
— Я же обещал. Так что решай, как он умрет.
Пытается почесать голову рукой в гипсе, но вместо этого ударяет себя по лбу твердой повязкой.
— А... я могу его увидеть?!
— Можешь, он ведь твой.
— А... как?
Вместо ответа поднимаю его на руки.
После аварии сильно похудел, и даже с гипсом весит немного.
Дышит в ухо, обхватывая за плечи.
...— Ай... М-м-м... Больно-то как...
Подхожу к Тому.
Сидит на земле. Нога неестественно вывернута.
— Ай, ай!
Трогает рукой перелом, отдергивает.
— Руку убери, — говорю.
— Больно...
— Ага, — подтверждаю, вправляя кости.
Заходится в крике, но я уже впиваюсь ему в предплечье, убирая боль.
Открывает слезящиеся глаза.
— Спасибо, хозяин.
Просовываю одну руку ему под колени, вторую под спину, поднимаю.
— Да вы бы палку нашли какую... — возражает. — Я бы встал...
— И упал. И я бы снова тебе кость вправлял бы. Тебе понравилось, что ли?
— Нет, спасибо... Я буду аккуратнее ездить в следующий раз... Если позволите.
Прижимается теплым телом.
— Позволю.
Следом за нами трусит пегая кобылка, стряхнувшая с себя всадника четверть часа назад...
Открываю дверь, спускаюсь по четырем ступенькам. Помогаю Андрею сесть на шатающийся старый стул.
Ощущаю, как спину буравит настороженный взгляд.
Воздух прелый и спертый.
Встречаются глазами.
— Это, правда, он?! — наконец, выдавливает из себя мой слуга.
— Он. Правда.
— Совпадений не бывает...
— Бывают, — киваю.
Мой пленник — тот самый человек, которого когда-то упросил отпустить Андрей.
— Послушайте... Что вам надо?
Голос звучит хрипло.
— Твоя смерть, — коротко отвечаю.
Андрей молчит. Все еще не может скрыть удивления.
— Мой отец... он заплатит за меня, сколько скажете...
— Заткнись, язык отрежу, — перебиваю.
Испуганно замолкает, безоговорочно поверив в мою угрозу.
Правильно делает.
— Если бы я знал... — в голосе моего слуги — приторная горечь. — Если бы я знал, что оно так будет...
— Ты не знал. Но для тебя это урок.
— Я никогда не буду больше вам перечить, хозяин... Ведь если бы я... Лена осталась бы...
По щекам пробегают блестящие дорожки.
— Если бы ты тогда меня не уговорил, то Лена осталась бы жива, да, — подтверждаю. — Но ты не знал, что этот человек ее убьет. И я не знал.
— Простите, хозяин... Делайте с ним, что хотите.
— Прощаю... — вздыхаю. — Но сейчас он твой. Я сделаю то, что хочешь ты.
Объект нашего обсуждения забивается в угол, смотря на нас затравленным взглядом.
Андрей молчит, лишь смотрит на испуганного человека.
Молчу и я, жду, что решит мой слуга.
Вынести приговор — сложно. Особенно человеку нынешнего времени, видящем смерть лишь по телевизору, и то редко настоящую.
Понимание того, что в его руках чья-то жизнь, ломает в моем слуге какие-то внутренние преграды.
Это тяжело. И больно.
— Хозяин... — наконец, произносит бесцветным голосом. — А вы можете его ... выпить?
— Могу.
— И... я хочу это видеть, можно?
— Можно, — соглашаюсь, вглядываясь в его лицо.
С этим Андреем я еще не знаком.
Пленник настороженно вслушивается в разговор, не понимая, о чем речь, но догадываясь, что с ним будут что-то делать, что ему может не понравиться.
Подхожу к прикованному мужчине, смыкаю пальцы на запястье. Пытается вывернуться из захвата, но безуспешно.
Сдвигаю рукав, изменяю лицо.
Запах ужаса привычно бьет в нос ватной подушкой.
Делаю глоток...
...Прокусываю предплечье.
Добыча дергается в последний раз, обмякает.
Но меня отвлекают.
Поднимаю голову.
— Я тебя чую. Не прячься.
Том боязливо выглядывает из-за угла.
— Хозяин... Я...
— Я тебе что велел?!
— Хозяин... Я посмотреть... Краем глаза...
— Дай поесть спокойно! — рявкаю.
— Слушаюсь! Простите! Все, меня здесь нет... — доносится вместе со шлепками босых ног по земле.
Возвращаюсь к прерванному процессу...
Краем глаза наблюдаю за реакцией Андрея. Бледен, но держится хорошо.
— Это все? — спрашивает, когда я отпускаю бездыханное тело.
— Все, — киваю. — А что ты еще хотел?
— Не знаю... А почему он не сопротивлялся?
— Потому что я ввел ему парализующий компонент. Мне не нужно, чтобы меня били во время еды. К тому же, я мог испачкаться.
— А ему было... больно?
— Ему было очень страшно.
— Страшно?
— Да. Андрей, как, по-твоему, должен чувствовать себя человек, из которого медленно выпивают кровь? Причем он знает, что умрет. И умрет от клыков жуткого монстра, его детского страха из фильмов ужасов?
Передергивает плечами, неловко стукает ногой в гипсе о пол.
— И каждая из ваших жертв... Так себя ощущает?
— Не каждая, — успокаиваю, ничуть не солгав.
Некоторые удостаиваются быстрой смерти.
* * *
В схроне меня встречают трое — Апрель, Ветер и еще один птенец.
Когда-то он был китайцем.
— Ты дал ему имя? — спрашиваю Апреля, когда он рассказывает в подробностях процесс пробуждения.
— Эм... Нет, я подумал... Я не придумал, в общем.
Смотрю искоса на испуганных новичков, забившихся в самый дальний угол пещеры.
— Второй.
— А? — переспрашивает Апрель, но я обращаюсь к новичку.
— Тебя зовут Второй, — говорю второму по-китайски.
Надеюсь, он понимает северный диалект.
— Простите, господин, но меня зовут...
— Мне плевать, как тебя звали раньше, — перебиваю. — Твое прежнее имя осталось в твоей прошлой жизни. Теперь тебя зовут Второй.
Этот диалог повторяется каждый раз, за редким исключением.
...— Привет, Маркус.
— Меня зовут Шеш, — помогаю пробудившемуся птенцу подняться на ноги.
— А куда делся Маркус? — улыбается своей особенной улыбкой.
— Мое истинное имя — Шеш. А Маркус... Я сменил это имя лет пятьдесят назад.
Смеется.
— Наверное, мне тоже надо сменить имя.
— Аугусто.
— Аугусто?
— Тебя будут звать Аугусто.
— Почему?
— Потому что от твоей улыбки мне делается так же тепло, как в тот август, когда мы познакомились.
Своды пещеры отражают заливистый смех.
— Ты хитер, как змей, бывший Маркус.
— Мое имя и обозначает — Змей. На одном из древних языков.
Смеется еще громче.
С потолка раздается подозрительный шорох, и мне на голову падает камень величиной с кулак...
— А где твой вопрос "Почему ты его так назвал?" — спрашиваю по-русски у Апреля, стоящего за спиной.
— Шеш, я, может быть, и глуп, но не до такой же степени!
Фыркаю.
— Мне вот что интересно, — добавляет, — а как они между собой общаться будут?
— Пока никак, — пожимаю плечами. — Потом русский язык усвоят. Но пару месяцев на пальцах общаться будут.
Вздыхает.
* * *
Приглашенной мною сиделке — лет пятьдесят. Маленькая, сухонькая женщина с волосами, выкрашенными в ядовито-рыжий цвет. Договариваюсь об оплате, об условиях.
Неплохой вариант. Даже есть медицинское образование.
— И где наш больной? — заглядывает в комнату.
Андрей смущенно улыбается.
— Ох, ты! — оглядывает гипсовые повязки. — Совсем замуровали.
— Твоя нянюшка на ближайшую неделю, — киваю в сторону женщины.
