Надежда империи

— А сюда зачем притащил? — хмыкнул Дик.

— Она должна ко мне привыкнуть, — смущенно сказал Недоэль. — Привыкнуть, признать во мне единомышленника...

— Любовника...

— Было бы неплохо! — честно сказал мужчина. — Кровь кровью, но я вообще-то планирую остаться рядом с ней, мой опыт управления государствами ей будет жизненно необходим... на первых порах.

— Угу. А чего тогда здесь сидишь, со стариком болтаешь? Вперед в ее постель, она ждет, сам ведь наверняка заметил ее взгляды? Девочка втюривается в сильных мужчин с лету!

— Мне... тоже надо привыкнуть, — с усилием признал Недоэль. — Я хотел, еще там, в дороге, но... моя Рита все еще перед глазами стоит. Ты ее совсем не знал, а она... она была лучшей женщиной в мире и самой верной подругой по жизни!

— Представляю, — задумчиво обронил Дик. — У меня тоже Рей-рона частенько перед глазами стоит, как живая... Малыш, оставил бы ты ее в покое, а? Пусть занимается своим воздухоплаванием, дай ей денег на эксперименты и исчезни, это будет самым лучшим решением.

— Почему? — не понял Недоэль. — Она — из семьи Ре! Ты же сам создавал их! Ее призвание — править!

— Я ошибся тогда, — просто сказал Дик. — Мы все ошиблись. Посмотри на меня, малыш! Я — бессемейный. И тем самым я — прямое доказательство ущербности идеи генотипов правящего класса. Понял, о чем я?

— Понял, — сказал мужчина уверенно. — Чушь!

Дик улыбнулся, пожал плечами и потянулся к бокалу. Что означало — серьезный разговор окончился, и далее пойдут воспоминания и всякие забавные случаи из жизни простого трактирщика.

25

Она проснулась внезапно и сразу, как просыпалась всю сознательную жизнь. Ну, вот такая особенность психики, что поделаешь. Даже не пожалуешься подружкам на недосып и утреннее раздражение, она всегда поднималась бодрая и полная сил. Впрочем, подружек у нее не было.

А чудеса были. Целых два раза.

Впервые она ощутила необыкновенное состояние прихода чуда, когда поступила в Горную академию. Из глухого поселения, затерянного в северных лесах, в блестящий, пугающе сложный, празднично яркий мир науки. Мир столицы.

И вот снова то же ощущение невозможности произошедшего. Из состояния смертельно уставшей, насквозь промокшей и замерзшей девицы, тупо ожидающей собственной смерти к утру на обочине пригорского тракта — к блаженной неге в гостиничных покоях княжеского класса под покровительством самого богатого, влиятельного и таинственного ученого империи.

И четкий, ясный ум лучшего математика курса поставил правомерный вопрос — за что?

Она всласть потянулась, зевнула во всю немалую ширину нескладно большого, наследственного рта и бодренько уселась. Вопрос поставлен, а это не главная ли трудность любого научного исследования? Она давно убедилась, что в науке главное — поставить правильно вопрос. А ответ... он найдется рано или поздно, научные методики для того и существуют. Главное — вопрос. Главное — понять, что такого необъясненного кроется в привычной картине мира. Вот так она когда-то смотрела на пузырьки в закипающей воде, как они неудержимо рвутся к поверхности, и задалась вопросом — почему? Почему — вверх? И открыла для себя безбрежный мир воздухоплавания, мир свободы и простора...

Итак — в честь чего такое благоволение Стрелкова-Бессмертного? Из жалости?

Она хорошенько, беспристрастно оценила такую вероятность. Припомнила все нюансы их недолгого знакомства. И твердо решила — не может такого быть. Не в жалости причина, в чем-то более важном и серьезном. Из жалости... для начала для существенной жалости она не дотягивает по фактуре. Это красивенькую институтку с великокняжеских Женских курсов можно вот так пожалеть и пригреть, их для того среди простолюдинок и набирают таких хорошеньких и привлекательных, что вроде и не проститутки, а во всем оных превосходят. А она кто? Лошадь, не более. Лошадь можно из жалости довести до стойла, из великой жалости — до хозяина. Так что если б жалость, то дал бы ей Стрелков-Бессмертный горсть хрусталитов на проезд до столицы и забыл через стандартный час. А тут — позвал за собой, обещал необыкновенную судьбу, осенил покровительством, поселил в гостиничных покоях княжеского класса на полном пансионе... Тут крылась какая-то тайна, и ее следовало разгадать. А разгадка любой тайны начинается со сбора информации, то всякому ученому известно.

Она легко поднялась. Мышцы после испытаний дорогой уже не болели, только напоминали о пережитом приятным томлением, как после усиленной тренировки на академическом игровом поле. Один взгляд на неопрятную горку одежды, и она досадливо поджала губы. Надевать на чистое тело ЭТО не хотелось категорически. Нет, когда-то ЭТО было женским нательным бельем очень приличного качества из очень приличного столичного салона одежды, но то когда было? То-то и оно. А сейчас ЭТО — жалкие тряпки.

Она поколебалась, потом махнула рукой и решительно направилась к окну как была, лишь в том, что дано природой. В конце концов, она в покоях княжеского класса, ей многое позволено! Тем более что прогулка голышом приятно возбудила и породила определенные мечты, что вдруг да войдет внезапно и без стука некий таинственный ученый... а она ах и в обморок. Главное — упасть покрасивше.

Окно, прорубленное в теле скалы, узкое и глубокое, не позволяло высунуться наружу, да и она того не желала, не настолько ж была бесстыдной. Основное и так вполне можно разглядеть. За окном разгоралось утро, поднимались дымы из многочисленных труб Пригорского промышленного района, доносились мерные удары часовых колоколов. И еле заметно тянуло запахом сгоревшего угля, привычным запахом фабричного производства, запахом прогресса и новой жизни. Рабочий народ проснулся и тянется уже к проходным. Следовательно, и в гостинице кто-то да работает уже, несмотря на отсутствие постояльцев. И этого кого-то можно расспросить...

В лицо отчетливо потянуло из окна сквозняком, словно кто-то за спиной открыл дверь. Она обернулась. В дверях стоял хозяин гостиницы и внимательно ее рассматривал. Она буквально кожей почувствовала, как взгляд скользит по ее лицу, спускается ниже, оценивает все ее тело юной, не только не рожавшей, но еще и не познавшей мужчины девицы, и, как ни странно, остается довольным увиденным. Она внезапно осознала, что стоит обнаженная перед глубоко неприятным ей мужчиной, и разозлилась — совсем как княжна разозлилась, без чувства смущения, с четким желанием отправить мерзавца каторжником на рудники.

— Стучаться надо, — холодно заметила она.

— То, что спала в великокняжеских покоях, еще не сделало тебя принцессой, — сказал чернобородый откровенно, почесал за ухом и добавил задумчиво:

— Пока что не сделало.

Мужчина без всякого стеснения прошел по спальне, положил стопку одежды на прикроватный столик.

— В княжеские покои стучаться строго запрещено, — сообщил он равнодушно перед уходом. — Чтоб не тревожить благородный сон, понимаешь? А с такими, как я, общаются слуги в проходной комнате. Но у тебя слуг нет, понимаешь? И если понимаешь, то одевайся да спускайся в зал, завтракать будем.

Она проводила его задумчивым взглядом. Как много, оказывается, можно сообщить парой фраз. И как легко, оказывается, спустить ее с небес на землю. Не княжна она, для чернобородого точно не княжна. И даже не ее служанка. Ничего для хозяина гостиницы протекция Стрелкова-Бессмертного не значит, это очевидно. И почитает он ее не более, чем любую из своих дворовых девок, это тоже очевидно. И как только в постель не завалил, непонятно, по взгляду видно было, что хотелось, и сильно хотелось, и вроде ничего не препятствовало, однако сдержался. Почему сдержался? Голая девица, без сопровождения, без статусной защиты, одна в покоях, в пустующей гостинице, делай с ней что хочешь, а хотел он явно много чего... Такое желание мужчины оказалось неожиданным и не совсем объяснимым, от того, что она раздетая, привлекательности не добавляется, а ровно наоборот, ей ли не знать. Тем не менее — чуть не оказалась в интересном положении, он явно ее возжелал, сволочь похотливая. Возжелал, но сдержался. Почему? Ничто же не препятствовало. Он сказал, что она пока что не стала принцессой. Пока что. Это — ключевые слова. Значит, у нее есть шанс стать... ну, кем-то. Более важной персоной, чем безденежная и безработная горнянка на обочине пригорского тракта. Так. Вот так дела... А чего тогда вламывается, скотина?!

Одежда, принесенная хозяином, как его там, вроде бы Диком, оказалась женским нательным бельем. Очень хорошего качества бельем, новеньким, как бы не из столичных салонов одежды. Причем — точно угаданное по размерам, хотя с размерами она и сама частенько ошибалась, с ее-то нестандартной фигурой. Такое подношение очень подозрительно смахивало на подарок любовнице. Одеть покрасивее, чтоб, значит, потом с удовольствием раздевать... Она поколебалась немножко, но потом горько усмехнулась и оделась. Она — и любовница?! Не смешите рогачей, как говорят в простом народе. Скорее всего, Стрелков-Бессмертный приказал хозяину гостиницы обеспечить бедную горнянку всем необходимым, и денег на то дал с запасом. Очень простое допущение, все объясняет. Кроме одного. С чего такое внимание к ней?

В коридорчике царил сумрак. Она осторожно спустилась по древним, вытертым ступеням вниз в пиршественный зал и поморгала, привыкая к яркому сиянию светильников. Хозяин гостиницы простецки махнул ей рукой от стола, мол, присоединяйся. А вот Стрелкова-Бессмертного не было видно.

Она подошла и решительно устроилась за огромным, на две дюжины персон, столом. Кушать после долгой голодовки в дороге хотелось постоянно и остро, так чего стесняться? Осталось сообразить, как вызвать хозяина гостиницы на разговор. Хотя чего соображать? Он должен ей ответить за наглое вторжение!

— Я, конечно, не дочь одного из великих князей, — заметила она холодно, расправившись с солидной порцией мяса, тушенного с овощами в горшочке. — Но и не нищая бродяжка из трущоб Эль-Порто. Я горнянка. И как выпускница Горной академии по статусу благородная в первом поколении. К тому же нахожусь под покровительством отца домашнего учителя великокняжеских детей. А ты — простой трактирщик. Если я обращусь за защитой в местное управление стражи Пригорского промышленного района или в службу безопасности Имперской Горнорудной компании, ты за наглое поведение не штрафом отделаешься, а загремишь на исправительные каторжные работы. На пару лет, но тебе хватит. Теперь быстро скажи мне причину, почему я не должна этого делать. Учти, прекрасная еда таковой причиной не является. Слушаю.

И она пододвинула к себе следующее блюдо.

На самом деле она не ожидала от трактирщика внятных объяснений или извинений, нагляделась она на таких в столице. Наглый мужлан, не более. Таким прямой путь на каторгу, чтоб уровень наглости в народе держался на приемлемо низком уровне. Так что она уничтожала прекрасного качества жаркое и спокойно прикидывала, как добраться до ближайшей конторы Горнорудной компании и какое именно заявление там писать. И еще поглядывала, чем навернуть чернобородого по башке, если он вознамериться препятствовать ее уходу.

— Н-да, кровь не водица, сказывается! — усмехнулся чернобородый без всякого страха. — А причина есть, как ей не быть, не вламываются обыкновенно простые трактирщики к благородным девицам. Даже если они беднее бездомной бродяжки из трущоб Эль-Порто.

Она еле заметно дрогнула. Разговор пошел вдруг совершенно не по предполагаемому пути, это было очень странно, обычно она настолько не ошибалась в оценке ситуации. И — прав трактирщик, реально прав. Побаивается низкое сословие благородных, ибо за благородными сила государства. Значит, действительно имелась веская причина такого бесцеремонного поведения. Только она вот так, с ходу, не могла представить себе ни одной.

— Ты — наша, это во-первых, — сказал трактирщик негромко. — И это — главное. Ты ведь исследовательница, пытливая исследовательница, одна из нашей ученой братии, потому и отношусь я к тебе приятельски, а меж приятелями многое простительно. Что касаемо высокого покровителя, то он умотал поутру в столицу и бросил некую девицу на мое попечение, так что ныне я по факту твой покровитель, хочешь того или нет, а покровителю простительно еще поболее, чем приятелю. Это во-вторых.

— Имеется и в-третьих? — язвительно бросила она, не придумав сразу, что сказать поумнее.

— И в-третьих, и в-четвертых, все есть, — хладнокровно отозвался чернобородый. — Ты знаешь, что такое "старые деньги"?

К своему стыду, она не знала. Хотя, когда училась, считала, что знает все.

— "Старые деньги" — это деньги основателей государства, — благожелательным тоном хорошего преподавателя пояснил трактирщик. — Может, они и невелики по сравнению с новыми богатствами, но вложены в коренные государственные институты, ими пропитаны структуры, принимающие решения. Потому потомки основателей государства имеют власть, несоизмеримую с внешним богатством. В нашем случае это значит... ты знаешь, что "Надежда империи" — самая первая гостиница в этих землях? И никогда не меняла хозяина?

Она угрюмо кивнула, уже догадавшись о продолжении.

— Умница. Да, многие местные начальнички — моя родня. Или поднялись на моих деньгах. Хотя об этом иногда и не подозревают. Да, меня может арестовать горная стража. Даже успеют пару раз сунуть в зубы. Но потом информация пройдет по цепочке, достигнет нужных ушей, к начальнику горной стражи прибежит посыльный с грозной запиской, и меня выпустят с извинениями и компенсацией материального ущерба. А тебя выкинут из Пригорского промышленного района на обочину Объездного тракта. В лучшем случае. Это в-третьих. А в-четвертых — ты очень напоминаешь мне погибшую супругу. Я... наверно, я все же ее любил, если так и не смог забыть.

Она глубоко задумалась. Да, в сказанном имелся смысл. Когда женщина нравится мужчине, всякие несдержанные заходы в спальню понятны, объяснимы и... и простительны. Но... она — и нравится?!

Я — не твоя жена, — напомнила она сухо.

— Так будь, — просто, коротко и абсолютно серьезно предложил трактирщик.

Она растерянно открыла рот и замерла. Совсем как тупая бродяжка из трущоб Эль-Порто, увидевшая в грязи под ногами хрусталит.

— Куда мы лезем и зачем мы туда лезем?! — пропыхтела она получасом позднее, когда ошеломление слегка прошло.

Трактирщик поднимался перед ней по крутой лесенке с возмутительной легкостью, словно это он считался лучшим спортсменом Горной академии, а не она.

— Надо подняться на утес. Пришлось выкупить это место и устроить городской парк со зверинцем, чтоб чужие сверху во двор гостиницы не заглядывали. И вообще чтоб не заглядывали. Там по обрыву очень высокая и надежная ограда.

— И зачем нам в твой зверинец?

— Взять средства передвижения, надо наведаться кое-куда, пешком далеко.

— Дик! — угрожающе сказала она.

— Малыш просил о тебе позаботиться, — бросил трактирщик не оборачиваясь. — Ты же хотела летать? Вот, съездишь, познакомишься с мастером, который сделает тебе оболочку воздушного шара.