"Иной путь"

Вчера им это удалось, и сегодня Костя хотел отыграться — да и давно не развлекался.

— Здравствуй, родная, здравствуй, — улыбнулся он, медленно расстегивая пуговицы пиджака — он только мешать будет.

— Здравствуй, Костя, — девушка подняла голову.

— Ты знаешь, как меня зовут? — удивился он.

— Я все о тебе знаю, Костя. И как ты мальчишкой у матери деньги вымогал, и как бандитом стал, и как "бизнесом" занялся... И про то, как девчонок мучил насмерть, я тоже знаю, — грустно, и почему-то очень светло улыбнулась она.

В голове зашумело, перед глазами поплыли какие-то темные пятна — Костя схватился за косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Ему внезапно показалось, что он — женщина, в одиночку растящая сына, потом — мелкий предприниматель, владеющий ларьком, потом — хозяин небольшой фирмы, жену которого зверски убили из-за его долгов, потом — неудачливая проститутка, в мучениях умирающая под ножом садиста...

Он в два шага преодолел разделяющее их расстояние, остановился перед жертвой, внимательно посмотрел в глаза.

— Сука! — рявкнул Костя, с размаху ударив девушку по лицу. — Что ты сделала?!

— Ничего, Костенька, ничего, — она вновь улыбнулась разбитыми в кровь губами. — Это не я сделала, это ты сделал.

Он бил ее долго. Очень, очень долго бил, потом насиловал, потом опять бил, руками, ногами, плетью, стеком, просто палкой... Потом опять насиловал, потом начал резать на куски, и снова насиловал... а она улыбалась. Он резал ее на части — но она все равно улыбалась, он чувствовал это.

Он видел эту светлую, полную боли и грусти, но все равно светлую улыбку, закрывая глаза. Она улыбалась, когда он мучительно ее убивал.

И ей было бесконечно жаль его.

Из последних сил Костя вогнал узкий нож в сердце окровавленного комка плоти, безвольно висящего на стене, и рухнул на пол, теряя сознание.

Открыть глаза было страшно. Но кто-то, невероятно сильный и мудрый, добрый и справедливый, этот кто-то стоял рядом и требовал. Приказывал. И Костя не мог не подчиниться приказу.

Она была еще прекраснее, чем раньше. Тонкая, хрупкая, почти прозрачная, с огромными белоснежными крыльями за спиной. Нечеловечески-синие огромные глаза, с жалостью глядевшие на него, были полны мудрости веков. Легкое, серебристое одеяние — язык не поворачивался назвать это платьем — полупрозрачным облаком окутывало ее точеную фигурку.

— Ох, Костенька... Что же ты натворил? — с болью в голосе проговорила она, опускаясь рядом с ним на колени.

— Я... я... я не понимаю... кто ты такая?..

— Неважно. Пока — неважно. Ты все поймешь... если выживешь. Если сможешь. А пока — смотри мне в глаза.

Обхватив голову Кости руками, крылатая склонилась над ним, ее волосы упали на лицо, оставляя на виду только глаза, и он почувствовал, что проваливается в них, тонет в этих бездонных озерах...

Боль. Это было первое, что Константин ощутил. Странная боль между ног, внутри... и страх. Гогот пьяных моряков - держи ее, ишь, как рвется! Ба, да она целка! Я следующий! Держите, за ноги держите! Ах, сучка, укусила! Я тебе щас!.. Добьем? На хрена? Она и так сдохнет!

Говорите, тошнит? Так неудивительно, вы беременны. Кстати, от кого, вы же не замужем? Ах, изнасиловали? А справочка есть? Ладно, направление на аборт давать? Как нет, рожать будете? Непонятно от кого? Ну, воля ваша...

Да, мальчик! Здоровенький, крупный мальчик. Красивый? Конечно, красивый, вам они все красивые! А назовете как, Костя? Хорошее имя.

Как звали отца? Не знаете? Как так не знаете? Ах, изнасиловали... А справочку из милиции? Ну, хорошо, а как записывать мальчонку-то? Ладно, так и запишем: Константин Александрович. Фамилия ваша какая? Чайкина? Ну, пусть будет Чайкин. До свидания.

А вы как думали? Вы постоянно "по уходу за ребенком" отпрашиваетесь, так чего удивляетесь, что вас увольняют? Нам надо, чтобы вы работали, а не за так деньги получали.

Костенька, сынок, все хорошо будет. Я люблю тебя, мы прорвемся, мы справимся.

Ты же хотел джинсы...

Кольцо? А, я его потеряла.

Костя, не связывайся ты с ними, не доведет до добра!

Не надо! Не бей, пожалуйста, я тебе все деньги отдала, честное слово!

Ну что же ты... даже попрощаться не пришел...

Прости меня, Костенька, прости...

Я люблю тебя, сынок...

Боль и страх. И ничего кроме. Боль — от того, что любимый сын, в которого всю душу вложила, которого выходила наперекор обстоятельствам, даже попрощаться перед смертью ее не пришел. Страх — за него, любимого... Ведь в опасные дела впутался, с дурными людьми связался...

Константин кричал. Кричал от страха и боли своей матери, которую уже давно забыл. Он бился в судорогах на полу пыточной камеры, а крылатая девушка, склонившаяся над ним, сжимала его виски, посылая новую волну.

Владельцы ларьков и продавцы. Разные люди, хорошие и плохие, и просто люди. Боль и страх. Снова боль и страх. Всегда — боль и страх.

Не надо, не бейте, я все отдам... Отпустите меня, я заплачу... Возьмите деньги, только не трогайте меня... Пожалуйста... не надо...

Снова крик и судороги. Снова ослепительные глаза. Снова провал...

Не трогайте Катеньку... Верните мою дочь, я заплачу! Где моя жена? отпустите детей, они вам ничего не сделали... пожалуйста, верните мою сестру! Где мой брат. я принес деньги... что значит: "поздно"?

Боль и страх.

"...не надо, не делайте этого!"

"...я хочу жить!"

"...что это за место?"

"...мы об этом не договаривались..."

"...это за отдельную плату..."

"...я заплачу, только не делайте этого..."

"...мне больно... ...нет... ...не надо, пожалуйста..."

" ...убери это!"

"...больно!!!"

— Все эти несчастные девочки хотели жить, Костенька. Не их вина, что они стали проститутками. Твоя мать — она заслуживала лучшей судьбы, но она положила свою жизнь на то, чтобы поставить тебя на ноги. Ты знаешь, скольких ты убил? Смотри же и ощути их боль...

"Я не знаю вас, — безмолвно кричал Костя. — Я не знаю вас, я не убивал вас! Я вас даже никогда не видел!"

"Это те люди, которых убили по твоему приказу, — звучит в голове голос крылатой. — Это те люди, которые умерли в результате твоих действий. Это та девочка, которая умерла с голоду из-за того, что ты и твои приятели искалечили ее отца, торговавшего в ларьке. У этой женщины случился сердечный приступ, когда твои люди убили ее дочь, муж которой должен был тебе денег. Это те люди, которых убил ты".

Глаза... много глаз. В них — страх и боль, сменяющиеся обвинением.

— Ты! Ты! Ты! Ты! Убил... убил... убил нас... нас... убил... нас... ты... убил... зачем... за что... ты...

Симпатичная шатенка с пухлыми губами и еще по-детски округлым личиком. Его первая жертва.

— Что я тебе сделала? За что ты меня убил?

Мать.

— Костенька, ну зачем ты так со мной?.. Я же тебя люблю...

Боль и страх. Только боль и страх. Везде, на каждом шагу. Широким шлейфом — на всем жизненном пути. Только боль и страх.

Он чувствовал их всех. Он теперь знал, каково быть изнасилованной, изрезанной на куски, каково, года тебя бьют арматуриной, каково, когда тебе присылают в коробочке кисть твоей дочери десяти лет от роду, каково... Он на своей шкуре испытал все то зло, которое принес в мир.

Когда Константин очнулся, в камере было пусто. Не было ни изуродованного трупа в цепях, ни крылатой синеглазой девушки. В камере было пусто... а в душе горел невыносимо жаркий огонь. Он прекрасно помнил все.

Костю вывернуло наизнанку. Его рвало, рвало так, что он задыхался. Его рвало от отвращения к самому себе, от осознания, какой же скотиной и мразью он является. "Простите меня, простите!" — билось в голове. И в то же время захлестывало понимание: нет прощения, и никогда не будет. Таких не прощают. Такого — не прощают. Никогда.

Встать. Подойти к бару. Достать бутылку. Налить виски в стакан. Убрать бутылку, вернуться со стаканом к столу. Сесть в кресло. Закурить. Отпить половину из стакана. Докурить. Допить виски. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку...

Алгоритм, отработанный за ночь до автоматизма. И пистолет, заряженный пистолет на столе. Снят с предохранителя, патрон в стволе. Просто взять, приставить к виску и нажать на курок.

Все так просто. Но что-то мешало. Нет, Константин не боялся смерти. Скорее, он уже жаждал ее — но что-то мешало. Он уже ничего так не хотел, как собственной смерти, его корчило от невыносимого омерзения и ненависти к самому себе — но что-то просто не давало ему взять пистолет, приставить к виску и нажать на курок.

Простейший алгоритм. Встать. Подойти к бару. Достать бутылку...

Виски кончился.

Взгляд в зеркало.

— Как же я тебя ненавижу, — сказал он отражению. Отражение смотрело с ответной ненавистью.

Умереть было не страшно. Но — умереть было слишком мало. Таким — нет прощенья. Таких — не прощают. Никогда не прощают.

Смерть — это слишком просто. Это слишком малое возмездие за все, что было сделано.

На следующий день Константин перевел все дела на своего заместителя, оставил немного денег на личном счету, купил билет на поезд в Питер и покинул Москву навсегда. Почему он поступил именно так? Он не знал. Но что-то внутри подсказывало: так будет правильно.

В купе не было никого, кроме него — Константин не мог, просто не мог находиться столько времени с кем-либо наедине, и потому просто выкупил купе полностью. Он сидел на нижней полке, смотрел в окно, за которым метался снег, и ни о чем не думал. В душе была пустота, и ничего, кроме пустоты.

Тихо зашуршала, отодвигаясь, дверь купе. "Неужели я забыл ее закрыть на защелку?" — мелькнула мысль. И тут же исчезла — на пороге стояла хрупкая, светловолосая девушка с огромными синими глазами.

— Здравствуй, Костенька.

Все было правильно.

Все только начиналось.

V. VI.

Вместе — мы инструмент Земного оркестра,

Тот, кто сегодня понял это,

Чувствует силу каждой струны.

— Это все? — тихо спросил Стас. Азамат как-то понуро опустил глаза.

— Еще Вика, ее Алик как-то притащил. Она на кухне прячется, боится с тобой пересекаться лишний раз...

Ветровский медленно обвел взглядом собравшихся. Уже упомянутые Алик и Азамат, Женька, на чьей квартире проходило собрание, Виктор Галль, нервно терзающий гитару в углу, Алиса, Саша Годин с первого курса юрфака и его девушка — худенькая, некрасивая блондинка, тоже Саша, Антон Петренко и Инга Куприянова с экономического. Вместе с Викой — десять человек, не считая самого Стаса. А ожидалось девятнадцать.

— Что остальные?

— Кто как, — Зулкарнов пожал плечами. — Кто-то нелепо отмазывался, кто-то честно сказал, что это слишком далеко зашло, кто-то еще что-то. Побоялись и разбежались, проще говоря. Да, Стас... все знают, что было там. В кабинете Витценко. И что ты говорил, все тоже знают.

Юноша незаметно прикусил губу. Ну и как теперь объяснить? Хотя они же ребята умные, должны понять, зачем он такое говорил!

— Я не буду спрашивать, откуда.

— А можно я все равно отвечу? — неожиданно вклинился Женька. — Это, в общем-то, моя сомнительная заслуга. Когда за Викой пришли инспекционщики, я как раз хотел к ней зайти. Меня не заметили или не придали значения, а я слышал, куда ее повели. Ты же знаешь, у нас в универе большая часть помещений под видеонаблюдением. Так вот, взломать центральный сервер института — не самая сложная для меня задача. Я снял с камеры запись событий в кабинете. Показал Виталику. Я не заметил, что он скопировал ее к себе! А потом Виталик показал эту запись всем остальным. После этого они и ушли...

Стас неопределенно кивнул, медленно опускаясь в кресло.

— Жень, все в порядке. Ты... наверное, ты правильно сделал. А те, кто не понял и ушел — что ж, значит, не так уж и надо им это было. Только скажи, они и правда все испугались проблем или было что-то еще?

Алфеев помялся, но все же ответил.

— Некоторые просто поверили в то, что ты там говорил, и перестали верить в то, что ты говорил раньше. Виталик тут распинался. Мол, ты недостоин возглавлять Орден, ты подлец и обманщик, ты нас всех используешь... Я ему в результате на дверь указал раньше, чем Алик вскочил бить ему морду.

— Вот и хорошо. Жень, не переживай. Все в порядке. Алик, пожалуйста, приведи Вику. Нам всем нужно серьезно и откровенно поговорить...

Заплаканную и наскоро умытую, Алик усадил девушку на диван между Алфеевым и Алисой, которая посматривала на подругу с явным неодобрением.

Стас тяжело вздохнул и начал объяснять. Говорил он недолго, четко и ясно объясняя свои действия, но не вдаваясь ни в подробности, ни в эмоции. Как ни странно, ему даже дали договорить

— Стас, когда и где ты научился врать так складно? — очень тихо спросила Виктория, подняв наконец глаза на командира. — Ты сказал, теперь позволь, скажу я. Я присутствовала в том кабинете, если помнишь. Да, мне безмерно стыдно, что я поддалась на угрозы отчисления и сказала ректору, откуда у меня книга. Если бы я знала, чем это обернется — я бы промолчала, несмотря ни на что. Стас, я тебе верила. Верила полностью. Но... прости, я видела твои глаза, когда ты вымаливал пощаду у скотины Витценко, я видела, с каким пылом и искренностью ты поливал грязью те идеи и идеалы, которые буквально за день до этого называл своими принципами и своим мировоззрением. Я слышала, как ты говорил, что просто используешь все и вся, слышала, как ты убеждал Витценко в том, что просто "набираешься практики для создания собственной компании". Ты был очень убедителен. Как никогда раньше. Ты и об Ордене говорил с жаром и блеском в глазах, с уверенностью в правдивости твоих слов, но никогда ты не был настолько убедителен, как сегодня в кабинете. Я всей кожей ощущала, что ты говоришь правду.

В комнате повисла тишина. Стас медленно достал сигарету из пачки, и тупо уставился на нее. Он не знал, что и как возразить Вике. И он видел, что многие начали колебаться, выслушав ее рассказ.

— Мне нечего тебе ответить, — наконец, заговорил он, медленно и осторожно подбирая слова. — Я могу поклясться чем угодно в том, что я лгал Витценко и не лгал вам. Но если вы мне уже не верите, то моя клятва тоже едва ли будет иметь для вас хоть какой-нибудь вес.

— Я тебе верю, — тихо проговорил Женя. — И чего бы там не почувствовала Вика, я тебе буду верить. Потому что если не тебе, то кому?

— Аналогично, — коротко отозвался Виктор.

Алиса молча кивнула.

— Херню вы тут разводите! — ругнулся Алик, раздирая на клочки салфетку. — Я бы сказал, как оно все на самом деле было и как оно все на самом деле называется, да вы ж все равно понимать не захотите!

— Почему ты так в этом уверен? — поинтересовался Саша. — Если тебе есть что сказать — скажи.