Имма застыла, глядя в плясавшее пламя — лицо ее озарял алый свет, а жар был такой вблизи чаши, что непонятно, как женщина это выдерживала.
Илха же в неосвещенном углу казалась не столько фигуркой, сколько темным пятном. Барабан рокотал то громче, то тише, быстрее и медленнее, и голос его сливался с движением языков пламени.
Имма смотрела в огонь — но на самом деле заходила все дальше и дальше на неупорядоченную, недоступную пониманию человеку сторону мироздания, где и брала начало Сила южан. Там не было ничего видимого — только горячие тени. И пустота, наполненная звуками не для человечьего слуха, цветами не для человечьего взгляда, и постоянным движением чего-то, не имеющего названия.
И где-то здесь, в этом ворохе затерялась тень Натиу. Найти ее возможности не было, оставалось позвать: заблудившаяся женщина могла единственно ощутить, что рядом появился кто-то одной с ней природы. И вырваться.
Имма не искала и не звала другую — она жадно вглядывалась в черный горячий хаос, не чувствуя жара на своем лице, позабыв, что разглядеть в Изначальном, Тииу человек ничего не сможет.
Пламя в каменной чаше начало спадать — и барабан отвечал умиранию язычков жалобными гулкими всхлипами.
Когда наконец вся кровь земли прогорела, Илха выбралась из угла, разминая затекшие ноги. Тронула наставницу за плечо, немного напуганная ее неподвижностью. Женщина очень медленно повернула голову, шепча что-то невнятное — вряд ли она успела полностью осознать, что находится уже по эту сторону мира.
— Имма... — начала было девочка, и замолкла, напуганная догадкой — глаза наставницы были слепы.
Как девочка бежала по темному городу напрямик, не придерживаясь освещенных улиц, она и сама не помнила. Стражи, обходящие город, время от времени мерно выкрикивали: все спокойно, они на своем посту.
У дома Ийа девчонка остановилась — легкие горели, дышать она могла только с хрипом. Придя в себя самую малость, она рванулась напрямик через ограду, и завизжала истошно, когда крепкие руки перехватили ее. При попытке зажать ей рот начала истошно кусаться.
— Что за шум? — крикнула женщина из окна дома, и охранник, который уже заставил замолчать девчонку, принялся было просить прощения. В этот миг на дорожке появилась фигура в белом, луч лампы, принесенной кем-то еще, выхватил именно эту фигуру из черноты, будто привлеченный белым одеянием.
— Это ко мне наверняка. Ко мне вечно сваливаются ночные гости. — Голос Ийа прозвучал беззаботно, однако Илха, которую он забрал у охранника и взял за руку, ощутила, сколь велико его напряжение.
— Вчера было новолуние, так? — спросил он, не требуя ответа, когда они с Илхой уже вышли за ворота. Девочка только кивнула. Сутки промаялась ее наставница, прежде чем, отчаявшись, послать за подмогой...
Обратно они шли по улицам светлым, но оказались у дома Инау куда быстрее, чем Илха бежала отсюда за помощью.
Имма сидела на полу, глаза широко открыты, дорожки от слез на щеках уже почти высохли. Друг детства шагнул к ней, убрал со лба нелепо свисавший завиток. Опустился рядом.
— Ничего, — говорил он угрюмо, сжимая ее ладони в своих. — Я все сделаю. А пока Илха о тебе позаботится.
**
Натиу пришла в себя. Сидела, обложенная подушками, мягкими шкурами, чтоб не простыла в сырость. Почти ничего не ела и мало говорила. Кажется, она не рада была вернуться.
Къятта навестил мать, испытывая не то удовольствие, не то досаду — снова Ийа удалось то, что он сам не сумел бы.
Натиу встретила сына без слов, без улыбки, словно ждала обвинений. Исхудавшая, потемневшая, она неожиданно стала казаться моложе. Тяжелобольная девочка. И глаза ее будто сменили цвет — Къятте казалось, они были золотистыми, а сейчас — серо-голубые, непереносимо яркие на темном лице.
Эту женщину он не знал никогда, даже не мог испытывать к ней всю прежнюю обиду и с годами сменившее ее раздражение.
— Плохо мне тут, — сказала Натиу. — Там, на той стороне, разные тропы, долго можно бродить. Там я сама себе хозяйка. Но главное — вам и помочь могу, и охранить, если надо.
— Мы сами себе... — начал Къятта, и осекся, глядя на незнакомую мать с прозрачными глазами.
— Ты так давно вырос, а я и ребенком тебя толком не помню, — сказала Натиу, зарываясь к меховой кокон шкуры. — Ты меня никогда не любил.
— Я тебя любил. Но мне было девять, когда ты оставила меня... а после и его тоже.
Натиу почти совсем спрятала лицо в шкуру. Мех будто дал ей сил говорить, хоть голос оставался слабым, надтреснутым.
— Что бы ты понимал... О тебе заботился дед и еще куча народу, и все это богатство вокруг по праву твое еще с тех пор. Не мои же слезы и поцелуи тебе были нужны! А я даже в младшем не могла найти утешения... он родился чудовищем. Только Киаль оставалась рядом, несмотря ни на что. И мой дар ойоль, зелья, которые его развивали.
Натиу вдруг выпуталась из шкур и подушек — те посыпались на пол. Села, обхватив колени руками, ничего медово — тягучего в ней не осталось. И — Къятта ощутил страх — лицо ее, растеряв округлою мягкость, стало еще больше похожим на лицо Кайе — сейчас, когда он тоже не выглядит здоровым из-за клятой раны..
— Мне едва сравнялось пятнадцать... Я была всем чужой, кроме Уатты, а он... таким беспечным. Остальные... не такую они хотели ему жену. Если бы он просто держал меня в доме! Но уже через две луны у меня появился золотой знак. Этого мне так и не простили все в Роду Тайау. А я... испугалась и почти перестала общаться со своей прежней семьей. Они слишком много хотели, слишком много просили. Я думала — начну слишком много говорить о них, и мало ли что. Уатта может меня оставить. А если нет, мало ли... ядовитый плод, случайный укус змеи... Я старалась быть достойной Рода женой, но все равно не вышло из меня ни жены, ни хорошей матери. А твоих женщин... я не видела никогда, — сказала Натиу, и голос прозвучал будто уже издалека. — Я знаю про них, посылала людей. Как-то сама собиралась глянуть, но передумала. Иногда о таких вещах лучше не думать вовсе. Ведь ты никого из них не собирался брать в жены, так что какая мне разница.
Къятта стоял и чуть не впервые в жизни не понимал, что ему делать. Наконец вспомнил:
— Мы с тобой поговорили, остальных... мне позвать?
— Киаль я видела. Кайе... не надо. Он хотел, я просила не появляться. Мои сны... не выдержат его Силы.
Къятта снова ощутил неловкость и даже растерянность.
— Иди, сын, — сказала Натиу. — Знай — что бы ни произошло, я вас не оставлю.
Несмотря на заверения целителей, Натиу вновь ускользнула в сон всего сутки спустя после пробуждения. Целители разводили руками — похоже, она сама так захотела.
— А пошло оно всё, — сказал Къятта, когда Хлау нашел его в покоях. В них было не продохнуть от терпкого дыма шеили, обычно человеку хватает куда меньшего, чтобы не соображать ничего, а тут на полу еще стояла пара опустевших кувшинов из-под вина. Но Къятта не выглядел опьяневшим, лишь глаза из янтарных стали рубиновыми да лицо заострилось и потемнело. Его явно разрывало на части — и выговориться хотелось, и что-то мешало. Так в конце концов он и выгнал Хлау, не рассказав ничего.
**
До обряда, которому Ийа научил Имму, он три дня был доволен всем на свете. Даже позабыл про Натиу и ее сына. Победа в Круге прибавила ему еще веса в глазах остальных Родов, что до своего... а, ладно. Северянин, Айтли, оказался сообразительным и полезным. Он честно соблюдал условия сделки, хоть откровенно старался не сказать ничего лишнего; но и того, что даже секретами не считал, было довольно. Пока довольно, а там еще много сумеет выудить из мальчишки — тот и не заподозрит.
Все было так хорошо, да...
Теперь вот не вылезал из библиотеки — и своей личной, и Дома Звезд, искал, как помочь Имме.
Он знал, что Натиу вернулась из сна, но так и не пришла в себя полностью, а вскоре вновь вернулась на ту сторону. Вместо одной смерти, которая наступила бы обязательно, есть две жизни... и обе — искалечены. Впрочем, до Натиу нет дела, станет ли она прежней или останется наполовину растением. За Къяттой в любом случае долг, причем двойной. Но Имма — дело другое. Слепая, она не сможет многое из того, что составляло ее жизнь — и даже если удастся ее убедить, что вся Сила осталась при ней, что она может по-прежнему чувствовать разные "нити"... не то.
Он всегда держался приветливо в кругу семьи. Старшие это умели куда хуже, но считаться с ним приходилось — благо, у них были свои дома и не мешали друг другу; а девочки — младшие сестры — просто его обожали. Но сейчас он едва сдерживался, чтобы не сорваться на них. Даже любимицу, Райамаль, старался ненароком не встретить лицом к лицу — мало ли.
Голоса сестер доносились из сада. Перед окном на ветке вертелась краснохвостая птичка, насмешливо чирикая.
В голове родничком билось — делать-то что? Мысли выплескивались, будто вода, и так же бессмысленно утекали. Имма, следуя его указаниям, пыталась зайти в изначальное... Она ошиблась или намеренно поступила по-своему. В ее глазах теперь пламя, ничего больше ей не увидеть... но пожар не тушат огнем.
Он не сводил глаз с птички. Девочки прыгали возле дерева, приманивали ее крошками.
Дар. Что можно подарить изначальному огню? Так, чтобы он мог взять?
Губы вздрогнули, сжались. Есть возможный выход — все-таки в Тевееррике ведали многое, утерянное при разделении. Жаль только знаний уцелело так мало.
Этот северянин, Айтли, сказал кое-что важное. Сам не понял, насколько важное — да сам Ийа в тот миг не понял, и уж точно не планировал, что пригодится так скоро.
После ливней стены башни были мокрыми, но человек сейчас не думал об этом. Стоял в проеме, прислонившись спиной к неровным камням, смотря на закат — находясь между Хранительницей и остальными миром.
Оранжево-красное зарево — небо расплющило тяжестью вытянутые вишневые облака. Так и камни, к которым прикасается он, давят на землю.
Старая башня... не столь древняя, как горы, и даже постройкам прежних городов уступает в числе прожитых весен. Но она стоит на крови — и кровь состарила ее за век, если не раньше. Хранительница — рука, протянутая из мира людей к изначальному Хаосу, мост, по которому трудно идти — ведь он скользкий от крови.
Слово листом сорвалось с губ:
— Имма... — и, тихо-тихо, в закат: — Какая же ты дура...
Айтли уже несколько суток сидел в покоях один и не знал, беспокоиться или же нет. С ним по-прежнему обращались отлично. Мало ли какие дела у его нынешнего... как бы назвать, покровителя? Уж искренность Айтли чувствовать умел, а тот был искренним, говоря, что хочет только знаний, а потом пусть бывший заложник отправляется на север, пожалуйста.
Но вот раздались легкие шаги, полог отодвинулся в сторону: Ийа пришел наконец. И он был... другим. Замкнутым, отстраненным и очень усталым. Чутье подсказало — не надо заговаривать первым.
Позвал за собой.
Они вышли из комнаты, прошли еще через несколько, свернули в какой-токоридор, наклонно уходящий вниз — видно, в подвалы. Но тут все еще было светло, лампы на стенах горели, и, похоже, бывали тут часто.
Айтли шел впереди; ему было тревожно, но не настолько, чтоб не рассматривать исподтишка мозаику на стенах и полу. Все совсем не такое, как у Шиталь — тут силуэты зверей, а у Шиталь были цветы и листья. Вскоре лампы сменились факелами, стены стали темнее, мозаика поблескивала, будто глаза ночных хищников.
— Стой, — раздалось сзади, и юноша остановился. Он начал сильней ощущать тревогу, и запретил ее себе. Что бы ни было... хватит с него уже страха. Последний оставил там, на мокром песке. Рассматривал стену. Стена была темной, но неровные отсветы факела вытаскивали из тьмы то одну, то другую трещинку. Хорошая кладка, прочная. Пятно-завиток в виде смешного зверька... лисенка? Пусть будет лисенок. Когда на него падает свет — почти рыжий... А выпуклость рядом — горка, за которой так хорошо прятаться...
Ледяные сухие пальцы нажали какую-то точку у него на шее и еще одну — за ухом. Айтли ощутил, что тело не слушается, хоть и не валится на пол. И даже это не испугало.
Он услышал шорох и сдавленный звук — не стон, не крик, нечто похожее на всхлип и до одури неприятное. Шорох. Легкие шаги. Руки и ноги уже начинали понемногу слушаться, но обернуться Айтли пока не мог. Еще немного, подумал. Что немного, не додумал — голова сама повернулась, непослушные мышцы подчинились усилию мысли.
Потом увидел, что скрывалось за спиной.
Помещение было другим.
На плите лицом вниз, раскинув конечности, простерлась фигурка. Подросток, младше Айтли, судя по телу — лица не было видно. Зато и в полутьме разобрал — кровь, мальчишка лежит в луже собственной крови — и она стекает по желобу в черную чашу.
Больше ничего не успел рассмотреть — сильная рука намотала на кулак его волосы, оттянула голову назад. Тут понял, что это действительно всё, но лишь ощутил удивление. Нет, подумал он, я же есть, я дышу... я не могу умереть. Даже когда нож полоснул по горлу, несколько мгновений не верил. Попытался вглядеться в алое-алое небо (откуда оно в подземелье?), но не успел.
— Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, — шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель — полый... что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?
Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше — копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.
Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.
Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками — из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам — но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее — в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка — разверстый рот.
Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.
В тот же вечер судорога свела землю Асталы, много весен не знавшую землетрясений. Много домов покосилось, но устояло. На основании Хранительницы появилась черная трещина, похожая на рваную рану.
**
— Ты посмел сделать то, что запрещали еще наши предки по ту сторону гор!
Да... чудом Астала выдержала, не была сметена вырвавшимся бесформенным вихрем. Чудом ли? Ахатта почувствовал горький, вяжущий привкус во рту. Чудом ли... или Ийа удержал этот вихрь?!
