Евангелие от Егория

Вер­ные же уче­ни­ки Ии­су­со­вы, уви­дев, как скру­ти­ли Ии­су­са и по­ве­ли, бе­жа­ли в па­ни­ке. Один Петр сле­до­вал за Ии­су­сом в от­да­ле­нии, дой­дя до са­мо­го дво­ра пер­во­свя­щен­ни­ко­ва, а за­тем, вой­дя внутрь, сел со слу­жи­те­ля­ми, что­бы ви­деть, чем все за­кон­чит­ся. Страш­но ему бы­ло, но еще силь­нее бы­ло чув­ст­во со­стра­да­ния к Ии­су­су. Ведь он был без­за­вет­но, и к то­му же без­дум­но, пре­дан Ии­су­су.

Вве­ли Ии­су­са в зда­ние, где со­бра­лись толь­ко те, кто имел пра­во су­дить. Пер­во­свя­щен­ни­ки, ста­рей­ши­ны и весь си­нед­ри­он, все они ис­ка­ли, в чем бы пре­ступ­ном об­ви­нить Ии­су­са, что­бы пре­дать его смер­ти, но не на­хо­ди­ли. И спро­сил его пер­во­свя­щен­ник Каи­а­фа:

— За­кли­наю те­бя Бо­гом, ска­жи нам, ты ли Мес­сия, или Хри­стос, Сын Бо­жий?

Ии­сус от­ве­тил ему в обыч­ной сво­ей ма­не­ре, ос­тав­ляя за со­бой все­гда лю­бое воз­мож­ное тол­ко­ва­ние ска­зан­но­го:

— Ты ска­зал, не я ска­зал.

Оз­ве­ре­ли чле­ны си­нед­рио­на, взи­рая на спо­кой­но­го и не­за­ви­си­мо ве­ду­ще­го се­бя че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го они дав­но уже счи­та­ли опас­ным го­су­дар­ст­вен­ным пре­ступ­ни­ком: ведь он под­ры­вал ос­но­вы их ре­ли­гии, а к то­му же, го­во­ри­ли, объ­я­вил се­бя и ца­рем Иу­дей­ским. Ста­ли они пле­вать Ии­су­су в ли­цо, от­ве­ши­вать под­за­тыль­ни­ки, а кто и бил его но­га­ми. Спо­кой­ст­вие же, с ко­то­рым Ии­сус пе­ре­но­сил по­бои и ос­корб­ле­ния еще бо­лее вы­во­ди­ли из се­бя со­брав­ших­ся. Ведь тол­па — все­гда есть тол­па, из ко­го бы она ни со­стоя­ла: из вель­мож ли, или из ку­ха­рок, или же из под­вы­пив­шей чер­ни.

Ме­ж­ду тем, ра­бы и слу­жи­те­ли, раз­ве­дя огонь, по­то­му что бы­ло хо­лод­но, стоя­ли и гре­лись. Петр так­же сто­ял с ни­ми и грел­ся. Он скор­бел за Ии­су­са, му­ча­ясь, что ни­как не мо­жет по­мочь сво­ему учи­те­лю.

Тут од­на ра­ба-при­двер­ни­ца, уви­дев его си­дя­ще­го у ог­ня и всмот­рев­шись в не­го, ска­за­ла:

— А я ви­де­ла те­бя с этим Га­ли­лея­ни­ном, ко­то­ро­го до­пы­ты­ва­ют ста­рей­ши­ны. Не один ли ты из уче­ни­ков его?

Но Петр вски­пел и на­орал на жен­щи­ну, го­во­ря:

— Не знаю я, о чем ты го­во­ришь, глу­пая ба­ба!

С сим он по­спе­шил — от гре­ха по­даль­ше — по­ки­нуть двор. Но ко­гда вы­хо­дил он из во­рот, уви­де­ла его дру­гая жен­щи­на, сто­яв­шая в тол­пе зе­вак, со­брав­ших­ся, не­смот­ря на очень ран­нее вре­мя — ночь ед­ва толь­ко ста­ла уми­рать на не­бе: "Ба­бонь­ки, глянь­те на то­го пей­са­то­го. Ей-ей я ви­де­ла его свои­ми гла­за­ми с Ии­су­сом На­зо­ре­ем, ко­гда тот нын­че из­го­нял бе­сов из Лиз­ки дур­ко­ва­той!"

Петр, слы­ша сло­ва те, опять от­рек­ся с клят­вою, что не зна­ет ни­ка­ко­го На­зо­рея и ни­ко­гда не ви­дел его, кро­ме как нын­че.

Од­на­ко тут же по­до­шли дру­гие сто­яв­шие там зе­ва­ки и за­та­ра­то­ри­ли: "Точ­но, точ­но! Ты один из тех, кто хо­дит по стра­не и на­во­дит сму­ту: речь твоя об­ли­ча­ет те­бя!"

То­гда Петр на­чал ис­то­во кля­сть­ся и бо­жить­ся, что не зна­ет он то­го, ко­го пы­та­ют цер­ков­ни­ки.

И вдруг раз­да­лось пер­вое гром­кое "ку-ка-ре-ку!" и с ужа­сом вспом­нил Петр сло­во, ска­зан­ное ему Ии­су­сом: "Пре­ж­де не­же­ли про­по­ет пе­тух, три­ж­ды от­ре­чешь­ся от ме­ня". И по­бе­жал он прочь от мес­та то­го. И пла­кал он горь­ко, осоз­нав всю глу­би­ну сво­ей тру­со­сти и под­лос­ти: ведь от­рек­ся он от Ии­су­са, ко­то­ро­го чтил за Учи­те­ля.

СМЕРТЬ ИУ­ДЫ

Ко­гда же на­ста­ло ут­ро, все пер­во­свя­щен­ни­ки и ста­рей­ши­ны на­ро­да име­ли со­ве­ща­ние об Ии­су­се, что­бы пре­дать его смер­ти, а по­том, свя­зав его, от­ве­ли к рим­ско­му про­ку­ра­то­ру Иу­деи — Пон­тию Пи­ла­ту.

Иу­да, на­хо­див­ший­ся в это вре­мя ря­дом с про­ку­ра­тор­ским двор­цом, уви­дел, как по­ве­ли Ии­су­са со свя­зан­ны­ми ру­ка­ми, и как лю­ди, ко­то­рые толь­ко еще вче­ра смот­ре­ли Ии­су­су в рот и по­лу­ча­ли от не­го ми­ло­сти, на­смеш­ни­ча­ли, пле­ва­ли на не­го и би­ли его, чем по­па­ло. "Мерз­ко пле­мя че­ло­ве­че­ское, — по­ду­мал Иу­да, — вче­ра воз­но­си­ли на ру­ках, а нын­че по­пи­ра­ют в прах. И вот ра­ди них-то мы с Ии­су­сом и жерт­ву­ем со­бой? Не страш­но уме­реть, но оп­рав­да­на ли жерт­ва на­ша? Ведь это­му быд­лу толь­ко и на­до, что на­бить пу­зо, на­ла­кать­ся ви­на да грап­пы, а по­том по­ще­ко­тать се­бе нер­вы ка­ким-ни­будь зре­ли­щем!"

Про­тис­нув­шись сквозь тол­пу лю­бо­пыт­ст­вую­щих, ко­гда Ии­су­са про­во­ди­ли ми­мо, Иу­да встре­тил­ся с ним гла­за­ми. Он до­тя­нул­ся до Ии­су­са, кос­нул­ся его ру­кой и ска­зал: "Му­жай­ся, брат мой! Про­сти, что вы­брал я для се­бя лег­кую смерть, а те­бя по­сы­лаю на не­че­ло­ве­че­ские му­че­ния... Про­щай!" На се­кун­ду ос­та­но­вив­шись, мол­ча, толь­ко од­ни­ми гла­за­ми от­ве­тил Ии­сус сво­ему вер­но­му дру­гу. Страж­ник гру­бо дер­нул за­меш­кав­ше­го­ся Ии­су­са, и его по­ве­ли даль­ше под улю­лю­ка­нье тол­пы. И тут ка­ж­дый из них по­те­рял из ви­да дру­го­го, ибо гла­за обо­их ста­ли влаж­ны от не­воль­но на­бе­жав­ших слез...

Иу­да, по­няв, что Ии­сус бу­дет осу­ж­ден на смерть, по­шел прочь из го­ро­да. Он брел, как по­ло­ум­ный, не гля­дя под но­ги, не раз­би­рая до­ро­ги, спо­ты­ка­ясь, па­дая, вновь под­ни­ма­ясь... Он шел и шел, идя на­встре­чу сво­ей смер­ти, ко­то­рую вы­брал доб­ро­воль­но и нис­коль­ко не ко­леб­лясь. Бы­ло у не­го од­но лишь со­жа­ле­ние, что не мо­жет он при­нять на се­бя му­ки Ии­су­са, ко­то­рые ожи­да­ли то­го.

Ему опять ста­ло не­стер­пи­мо боль­но, что друг его, луч­ший из лю­дей, ко­то­рых он ко­гда-ли­бо встре­чал, об­ре­чен на му­чи­тель­ней­шую казнь. Не­воль­ные сле­зы со­стра­да­ния тек­ли по его ще­кам, но он не за­ме­чал это­го. Ред­кие по­па­дав­шие­ся ему по пу­ти про­хо­жие с удив­ле­ни­ем смот­ре­ли на пла­чу­ще­го че­ло­ве­ка, бре­ду­ще­го буд­то в со­мнам­бу­ли­че­ском сне: "Ви­дать, у че­ло­ве­ка боль­шое го­ре: мо­жет, по­те­рял мать или от­ца, мо­жет, бра­та лю­би­мо­го..."

Иу­да шел по пыль­ной до­ро­ге, по ко­то­рой обыч­но кре­сть­я­не ез­дят в не­боль­шую ро­щи­цу на­брать су­хо­го хво­ро­ста, да маль­чиш­ки бе­га­ют осе­нью по лес­ную яго­ду.

Он на­шел чуть в сто­ро­не от до­ро­ги креп­кое де­ре­во, за­лез на тол­стую вет­ку, ко­то­рая бы­ла дос­та­точ­но вы­со­ко над зем­лей, про­ве­рил, проч­на ли она, по­том ту­го при­вя­зал к ней ве­рев­ку, сде­лал пет­лю на дру­гом кон­це и на­дел пет­лю се­бе на шею... По­сле это­го, как-то вдруг, буд­то вспом­нил что-то очень важ­ное, он по­лез в кар­ман, дос­тал от­ту­да три­дцать се­реб­ря­ных мо­нет, ко­то­рые по­лу­чил от пер­во­свя­щен­ни­ка в уп­ла­ту за пре­да­ние Ии­су­са в ру­ки страж­ни­ков. От­ре­шен­но по­смот­рев на мо­не­ты, Иу­да с вне­зап­ным ожес­то­че­ни­ем изо всей си­лы бро­сил их да­ле­ко-да­ле­ко в при­до­рож­ную пыль... Мо­не­ты, со зво­ном уда­ря­ясь о кам­ни, по­ка­ти­лись по до­ро­ге, бле­стя на без­раз­лич­но яр­ком солн­це.

Иу­де впер­вые вдруг за­хо­те­лось, что­бы лю­ди уз­на­ли все же прав­ду о нем: нет, он не пре­да­тель! Мо­жет, най­дя эти день­ги по­бли­зо­сти от его око­че­нев­ше­го тру­па, лю­ди до­га­да­ют­ся — пусть не сра­зу, пусть че­рез сто, пусть че­рез ты­ся­чу лет — что он не пре­дал Ии­су­са. Ведь ес­ли он пре­дал Ии­су­са из-за де­нег, то за­чем же он, вы­бро­сив эти день­ги, в тот же день по­ве­сил­ся?.. Но тут же от­чая­ние ох­ва­ти­ло его, что ни­кто и ни­ко­гда не пой­мет их с Ии­су­сом за­го­во­ра — ше­ст­вия на казнь ра­ди идеи.

"А нуж­на ли эта жерт­ва?" — уже за­ко­ле­бал­ся и Иу­да. — Об­речь се­бя на веч­ные люд­ские про­кля­тья!.. Ну, да Бог с ни­ми, с людь­ми... Это во мне жа­лость к се­бе са­мо­му взы­гра­ла: не хо­чет­ся веч­но быть пре­да­те­лем в гла­зах да­же тех, ко­го я не ува­жаю. На са­мом же де­ле, для ус­пе­ха на­ше­го с Ии­су­сом пла­на я дол­жен на­ве­ки ос­тать­ся в люд­ской па­мя­ти зло­де­ем. Доб­ро и зло... Свет и тьма... Те­п­ло и хо­лод... Од­но не мо­жет су­ще­ст­во­вать без дру­го­го!"

С этой по­след­ней мыс­лью Иу­да бро­сил­ся вниз. Он умер мгно­вен­ной и не му­чи­тель­ной смер­тью — хря­ст­ну­ли шей­ные по­звон­ки, и ду­ша Иу­ды от­ле­те­ла в Цар­ст­вие Не­бес­ное, ес­ли та­ко­вое дей­ст­ви­тель­но су­ще­ст­во­ва­ло...

ИИ­СУС У ПИ­ЛА­ТА

Ко­гда свя­зан­но­го Ии­су­са при­ве­ли в рим­скую пре­то­рию, Пи­лат си­дел в те­ни боль­шо­го пла­та­на и с на­сла­ж­де­ни­ем пил крас­ное ви­но, раз­бав­лен­ное хо­лод­ной во­дой, ко­то­рую спе­ци­аль­но для этих це­лей хра­ни­ли в глу­бо­ком по­гре­бе. Пи­ла­ту бы­ли по ду­ше эти обы­чаи рим­ских пат­ри­ци­ев: сна­ча­ла доб­ро­воль­но му­чить се­бя жа­ж­дой в жар­кие душ­ные дни, а по­том, ко­гда уже ка­за­лось жизнь по­ки­да­ет те­бя от жа­ж­ды, по­зво­лить се­бе пить ма­лень­ки­ми гло­точ­ка­ми, да­вая бу­к­валь­но ка­ж­дой ка­п­ле про­ни­кать в ис­су­шен­ную воз­дер­жа­ни­ем по­лость рта...

Вот и сей­час, ко­гда ему объ­я­ви­ли о при­хо­де иу­дей­ских пер­во­свя­щен­ни­ков во гла­ве с Каи­а­фой и его бра­том Ан­ной, Пи­лат на­сла­ж­дал­ся пер­вы­ми глот­ка­ми ле­дя­но­го на­пит­ка. Мах­нув ру­кой во­шед­ше­му ор­ди­нар­цу, что­бы ни­ко­го не впус­кал, он про­дол­жал так же мед­лен­но, сма­куя, пить. Что же ему пре­ры­вать из-за этих трек­ля­тых свя­тош удо­воль­ст­вие, к ко­то­ро­му он го­то­вил се­бя весь вче­раш­ний день?

Лишь не спе­ша за­кон­чив пить, Пи­лат вы­шел к ним и сел на су­ди­ли­ще, на мес­те, на­зы­вае­мом Ли­фо­ст­ро­тон, а по-ев­рей­ски Гав­ва­фа. К не­му по­до­шел и низ­ко по­кло­нил­ся в но­ги Каи­а­фа и ска­зал, что они по­тре­во­жи­ли Ве­ли­ко­го Про­ку­ра­то­ра Иу­деи, по­сколь­ку ими схва­чен пре­ступ­ник, име­ную­щий се­бя то Сы­ном Божь­им, то Ца­рем Иу­дей­ским.