Узор Судьбы.

— Возможно, ты и вправду считаешь, что я не знаю — кто ты на самом деле, — при этих словах Стоун нахмурился, словно был удивлен, — но меня больше волнует то, что касается конкретно меня.

Джил почти вплотную подошла к нему так, что их тела почти соприкасались. Стоун сделал движение, словно собирался протянуть руки и обнять её, но остановился.

— Ведь это ты заставил суд приговорить моего друга, — она прошептала это так, словно признавалась в том, что хочет его прямо здесь и сейчас. Несмотря на то, что она знала о том, что он испытывает это же желание, Стоун едва заметно улыбнулся.

— Райз Туи, — его, ставшие почти черными, глаза смотрели на неё.

— Да, — всё тем же шепотом ответила Джил.

— Он никогда не был достоин того, чтобы ты сожалела о нём, — голос Стоуна зазвучал иначе, гораздо ниже и мощнее. Они стояли почти у ног статуи Правосудия, а всё вокруг словно исчезло, отодвигаясь далеко за пределы мира. С каждой секундой та темнота, которая скользила между ними, связывая их всё сильнее, крепла.

— Не тебе судить об этом, — покачала она головой. Сейчас они были только вдвоем, оставив весь мир за пределами. И Джил знала, что всегда хотела оставаться вот так, выше всех людей, не стоящих ни сочувствия, ни сожаления в их мелочности, хотела силы, несущей разрушение, власти, чтобы поставить всех на колени, и знания, бесконечного, как целая вечность. И сейчас всё это стояло перед ней. Она догадывалась, что человек перед ней может дать ей всё это.

Люциан протянул руку, касаясь её щеки, и они стояли двумя зеркальными отражениями друг друга.

— Он не был достоин тебя. Никто не был достоин тебя. В тебе так много тяги к знаниям, такой пытливый ум, который не хочет находиться в границах обыденности, которую может предложить серая жизнь. Ведь тебе всегда хотелось большего, но ты никогда не знала — как получить это, — он говорил с ней так, как говорят старшие братья с сестрами или подругами.

Джил слушала Люциана, который говорил о том, что она всегда знала, но не могла выразить так ясно и четко, как это сделал он. Он был прав настолько, насколько она всегда думала, что все её проблемы от того, что она не может выбрать между тем, к чему привыкла, и тем, что хочет. Всю жизнь она делилась внутренне на две стороны — одна из них была холодной и чуждой всему, что окружало Джил. А вторая оставалась нелепым ребенком, верящим в нечто из области сказки.

Сейчас первая половина протягивала ей руку и хотела, чтобы Джил наконец перестала разрываться между ними и выбрала её. Люциан стоял молча, и Джил знала, что он будет ждать ровно столько, сколько она будет принимать решение. Даже если на это уйдет вся оставшаяся жизнь.

— Ты даже не представляешь, как мы можем вместе изменить весь мир, — произнёс он, — мир, в котором всё будет так, как ты хотела.

С ним она больше никогда не будет неудачницей, пожелавшей изменить мир и оставшейся у разбитого корыта.

Неожиданно мысли Джил споткнулись, и она словно стряхнула с себя наваждение, вызванное словами Люциана. Ей нужно сделать совсем другое. Она моргнула, раздумывая — почему вдруг ей показалось, что голубые глаза Стоуна могли стать черными, и какого чёрта он, всегда спокойный и сосредоточенный, стоит сейчас, держа её лицо в своих ладонях? Что происходит?

— Ты убил его, — сказала она Стоуну. Эта фраза должна была объяснить ему — почему Джил так поступает. Затем она отодвинулась от него, заставляя отпустить её, и вытащила из кармана куртки пистолет, направляя его на Стоуна.

Он замер от неожиданности, напряженно следя за её движениями.

— И я думаю, что ты заслужил это, — произнесла Джил, нажимая на курок.

Время замерло.

Её палец медленно нажимал спусковой механизм курка. Лицо Стоуна выражало удивление и неожиданно — восхищение, словно он восторгался тем, что она делает. Что-то темное и большое бросилось к ней, выхватывая пистолет и сбивая с ног. Пуля медленно приближалась к Стоуну. Джил смотрела на её полет, поражаясь тому, как она идеально и плавно движется, рассекая воздух.

Затем мир вернулся на место. Звук выстрела заставил людей, находящихся вдалеке от них, закричать и броситься бежать. А Джил, сбитая с ног тем, кто выхватил у неё оружие, лежала на полу и не могла понять — что происходит, и кто стрелял. Она с ужасом смотрела на Стоуна, который осел на пол, а на его плече расцветало кровавое пятно, отчетливо видное на ткани пиджака. Затем Джил перевела взгляд на того, кто стоял с её пистолетом в руках. Он тоже смотрел на Стоуна с таким выражением, словно не мог поверить в то, что произошло.

Потом он повернул голову к Джил, и она подумала, что бредит наяву. На неё смотрел Гай, но его лицо было лицом Райза, которое она узнала бы из тысячи лиц.

Он отбросил пистолет и опустился рядом с ней, притягивая её к себе так, словно ей что-то угрожало.

— Нет, — Джил начала вырываться из его рук потому, что ей было крайне важно ещё раз взглянуть в его лицо и убедиться в том, что это действительно Райз.

— Всё хорошо, теперь всё будет хорошо, — он не отпускал её, видимо полагая, что она всё ещё в состоянии шока. Кажется, тут он был прав потому, что Джил понятия не имела — как она оказалась во Дворце Правосудия, что происходит и почему у неё так болит голова.

Стоун, явно теряющий сознание от боли, пытался приподняться, словно хотел подползти к ней, и Джил отстраненно подумала, что ему срочно нужна помощь, что надо что-то делать. Но она не могла даже собрать воедино свои мысли, и всё, о чем она могла думать, так это о том — почему этот человек похож на Райза.

Её попытки вырваться оставались по-прежнему безуспешными, он держал её крепко и вообще вёл себя так, как ведут люди, сильно напуганные за кого-то, а затем боящиеся отпустить того хоть на мгновение. Где-то очень далеко кричали люди, раздавался вой сирен. Полицейские окружали их троих, явно считая опасным человека с лицом Райза, и Джил неожиданно подумала, что история повторяется снова.

Держа его под прицелом, они требовали, чтобы он отпустил её и отошел в сторону, видимо ожидая, что он воспользуется ею как заложницей. Это всё напоминало какой-то сумасшедший сон, и Джил думала, что сейчас она откроет глаза и окажется дома, а всё происходящее будет лишь очень плохим кошмаром с элементами боевика.

Мужчина внезапно отпустил её, и она, наконец, смогла заглянуть ему в лицо. Округлив глаза Джил смотрела на Гая и не могла понять — куда делся Райз, которого она так отчетливо видела несколько минут назад. Гай же смотрел на неё, и в его взгляде было что-то непонятное — сожаление, надежда, просьба. Прощание.

Затем он поднялся и, подняв руки, отошел от неё.

Джил не видела, как его схватили полицейские потому, что в этот момент из толпы к ней подбежал другой человек, так же непонятно как очутившийся здесь, во Дворце. Блондин с черными прядями в невероятно светлых волосах подхватил её, поднимая с холодного пола. Он озабоченно смотрел на неё, и его губы шевелились, произнося какие-то слова, которые Джил не могла понять. Кажется, он пытался спросить — не ранена ли она? Джил медленно покачала головой, и блондин, бросив взгляд поверх её головы туда, где были полицейские и Гай, повёл её в толпу, смешиваясь с людьми.

Последнее, что Джил ещё помнила, это был Стоун, лежащий на краснеющем от крови полу и смотрящий на неё. Она внезапно подумала, что он придет за нею, эта мысль словно прозвучала в её голове. А затем всё вокруг внезапно накренилось, как палуба в хороший восьмибальный шторм, и Джил начала падать в черноту, где глохли любые звуки и терялось всё в полнейшем небытие.

Когда она закончила, его сил хватило лишь на то, чтобы доползти до края кровати, испачканной кровью, потом и чем-то ещё. Его вырвало. Затем снова. И снова. Тело, покрытое ожогами, кровоточащими ранами от когтей, её алой помадой и багровыми синяками, отказывалось подчиняться.

Его выворачивало наизнанку, пока он пытался оказаться как можно дальше от того места, где его тело было использовано всевозможными способами. А она лежала, опираясь на красную шелковую подушку, и довольно улыбалась, наблюдая за его жалкими попытками.

Он попытался встать, но ноги отказывались держать его. Руки, онемевшие от удерживающих их наручников, были холодны как лёд. Он испытывал к себе такое омерзение, что от него кружилась голова. Если его тело было полностью использовано и замарано грязью, то рассудок ещё держался на тонкой нити, напоминающей о том, ради чего он выносил всё это.

Его криков, к счастью, никто не слышал. Она наложила заклятье на стены, которое не пропускало звуков. И он был этому рад потому, что знал, что сломался достаточно быстро. Запах горящего тела, и вспарывающие кожу острые когти были не так страшны, пока она не решила, что ей достаточно такого разогрева. Её язык слизывал с его ран текущую кровь, но он пытался терпеть боль, которая становилась всё сильнее. Это всего лишь начало, его ждет гораздо больше боли потом, и он не давал ей, сковывающей тело, завладеть им полностью.

Слезы, стекающие по его лицу, когда она, наконец, проникла в его разум, были хуже того, что она вытворяла с его телом. Но самым мерзким было то, что она заставила его возбудиться. Она была на нём, в нём, а её лицо было лицом единственной женщины, которая могла разбудить его. И она знала об этом, её смех звучал как похоронный колокол, когда его тело предало его, всё-таки отзываясь ей. Он был настолько запачкан, что теперь никогда и ни за что не осмелится даже близко оказаться к Кэйлаш потому, что одно его дыхание сможет отравить воздух вокруг.

Сперва она заставила его сломаться и кончать не раз, и не два. Он ненавидел себя. Он натягивал цепи, лишь бы они врезались как можно сильнее в руки и не позволяли ему поддаться. Затем она вторглась в его разум, играя с ним так, как ей хотелось, создавая иллюзии, хохочущие её голосом и смотрящие на него лицами другой женщины.

Затем она наклонилась к нему и прошептала, зная, что он слышит её:

— Магия способна на многое, дорогой. Теперь мы поменяемся ролями.

Когда он забился в попытках вырваться, с ужасом поняв, что она задумала, она лишь рассмеялась. Кошмар с лицом Кэйлаш. Он запрещал себе забывать, что это — лишь маска с чужими чертами. Но затем она вновь приняла свой настоящий вид, и он на мгновение выдохнул с облегчением.

А затем она заставила его окунуться на самое дно извращенного кошмара, где насиловали не только его тело, но и разум одновременно. Он заставлял себя думать о Кэйлаш, но с каждой минутой она словно удалялась от него. Удерживать её было всё труднее; чем больше он осознавал, что то, что с ним происходит, делает его грязным, тем туманнее становились воспоминания. Никто никогда не сможет быть рядом с ним даже в мыслях потому, что он мерзок.

Он знал, что по его лицу текут слезы, но остановить их не мог, словно они оплакивали то, что ему никогда не вернуть. Этот день поставил точку в том, что он так хотел сделать, изменить в своей прежней жизни. Он сопротивлялся столько, сколько мог, держась только за обрывки мысли, что делает это ради того, чтобы Джил была в безопасности. Потому, что то, что в нём хотело защищать её, было сильнее инстинкта самосохранения.

А затем он сломался. Его рассудок всё же отключился, лишь слабо брезжа обрывками воспоминаний, но тело больше не сопротивлялось ни боли, ни насилию, продолжавшемуся бесконечно.

И вот, она, наконец, отпустила его, как и обещала.

Когда щелкнули наручники, он даже не понял, что теперь свободен. Затем, когда она потянулась к бокалу с шампанским, он попробовал пошевелиться.

Сейчас, едва видя то, что находилось перед ним, он всё же заставил себя подняться. Нашел свою одежду, которая лежала на полу. Ему не было стыдно того, что он почти не может двигаться. Всё в нем было сломано, и до того, как он может переставлять ноги, ему как-то не было никакого дела. Застегнуть рубашку он смог с четвертой попытки, и, наконец, ощущая, как одежда, словно наждак, растирает раны, сделал шаг к двери.

— Ты не хочешь спросить меня — что я велела ей сделать? — Она лениво растянулась, вытягивая, как змея, свое тело покрытое засохшей кровью.

Она сделала то, что хотела — отняла у него надежду и вернула его в тот мир, где он был до сих пор. Всё это время она знала, что делает, отнимая у него то, чем он дорожил.

— Я приказала ей убить прокурора. Ведь когда-то он засудил его друга, — она смеялась, считая это очень забавным.

Он услышал её слова, и, несмотря на то, что не мог ни о чём думать, всё же заставил себя с трудом, но сделать шаг вперед. Кэйлаш по-прежнему была в опасности.

Его лицо оставалось относительно не тронутым, и он мог спокойно пройти мимо толпившихся внизу людей. Путь до дверей отеля дался ему так, словно его тело разваливалось на части. Вот как выглядит насилие. Его не смыть и не содрать, даже если снять с себя кожу, обнажая кости. Он пропитан им насквозь, он омерзителен как гниющий труп, распространяя его дыхание вокруг себя.

Он ехал в такси, которое поймал у отеля. Дорогая одежда, кредитная карта, такая безупречная оболочка для искореженного нутра. Джил могла отправиться лишь в одно место в это время дня, во Дворец Правосудия. Туда он сейчас и ехал, надеясь лишь на то, что не опоздал. Нащупав в кармане телефон, он набрал номер не слушающимися его пальцами и сказал то, на что хватило сил:

— Бросай всё и мчись во Дворец Правосудия. Вызови прямо сейчас нашего врача, пусть ожидает твоего возвращения.

Две фразы дались ему с таким трудом, словно он разучился разговаривать.

Последний бросок.

Последнее усилие.

Он не для того проделал весь этот долгий путь.

Когда перед ним автоматически раскрылись стеклянные двери, он уже знал, что Джил тут. Вынимающая пистолет и целящаяся в прокурора, чужая и уверенная в себе, словно перед ним стоял кто-то другой, а не маленькая женщина, неспособная забыть погибшего друга.

Он собрал все силы и направился к ней. Действие любого заклятья спадает, если разрушить контакт, изменив действие так, чтобы его выполнил не тот, кому его внушили, а другой. И он столкнулся с Кэйлаш, выхватывая у неё пистолет и нажимая на курок.

Теперь она свободна.

Но он смотрел на летящую к прокурору пулю и видел, как тот не проявляет эмоций, свойственных человеку. Тем более, человеку, в которого стреляют. Перед ним стоял кто-то неизвестный, кто улыбался, наблюдая за происходящим так, словно оно ему было по душе.

Рассудок отказывался воспринимать что-либо, всё, что он мог сейчас помнить и видеть перед собой, это была она одна. Поэтому он равнодушно бросил пистолет и повернулся к ней. Её глаза наконец-то стали прежними — большими, испуганными, и он опустился на пол рядом с ней. Он позволил себе прикоснуться к ней, обнять.

Это убивало его. Простое прикосновение к ней казалось похоже на пытку, словно он обнимал огонь, и не только потому, что он испытывал боль каждым сантиметром кожи. И не потому, что ему было сложно заставить себя испытать контакт с кем-то после того, что с ним сделали. Его грязное тело не должно было даже касаться её, пачкая Кэйлаш тем, чем он теперь был пропитан насквозь. Но он знал, что это — последний раз, когда он может оказаться рядом с ней. Ощутить её реальность, которая так и останется обрывками воспоминания, смешанного с канвой боли и позора. Услышать её голос, уже начинающий стираться, как старая запись. Он яростно удерживал её образ перед собой, борясь с тем, что волочило его обратно, в засасывающую тьму.