Нат тоже задрал голову к небу. Мелькнула мысль...
— Слу-у-ушай... — протянул он задумчиво, — а я раньше в этом городе бывал?
Леший нахмурился. Потом улыбнулся.
— Все мы когда-то где-то бывали, — пожал плечами.
Мимо с криком пролетела птица.
— Пожалуй, — согласился Натан, провожая её глазами. — Нам не сидится на месте, — он усмехнулся и бросил вниз опалённый окурок. — Как говаривал Вождь...
— ...есть такие люди — им мало, — продолжил Леший.
— Ага.
Леший прищурился.
— А ты...собираешься когда-нибудь бросить якорь? — спросил он.
Натан, поджигая сигарету, поглядел на друга исподлобья. Пламя зажигалки погасло, но он не убирал её в карман. Остановись, мгновение. Нет, ты не прекрасно, просто стой. Какой же Леший провокатор. Это невозможно! Вот она, дружба! Ничё, блин, не утаить... А самое-то главное...что и не хочется ничего скрывать. И не накричишь на него, волосатого, потому что не поможет. Не обидится он.
Леш ждал.
— Тебе в школу не надо? — попытался увильнуть Нат.
Леший рассмеялся. В школу... Натан-Натан...
— Нет Вихря, чтобы вправить тебе мозги...— сказал Леш.
— Да, я очень распустился...
— ...а я не знаю, стоит ли.
Натан поглядел себе под ноги, раздумывая. Якорь. Когда ты бросаешь чёртов якорь, это надолго. Это, быть может, навсегда. Корабль твой гниёт, паруса теряют былую прочность, силу... Когда ты долго не путешествуешь, потом...уже очень сложно сорваться с места вот так, просто. Нет, на моём корабле нет якорей, подумал он.
— А кто останется со мной там, на суше, Леш? — сказал вслух. — Со мной и якорем?
Леший посмотрел внимательно. Натан не выдержал его взгляд и отвернулся. Сразу стало как-то не по себе, стыдно, что ли?.. Я боюсь, Леш. Об этом не говорят вслух. Об этом молчат. Чего боюсь? Того, что останусь на берегу один, а потом...даже уплыть не смогу...не на чем будет.
— Скажи... — осторожно начал Леш, — а кто сейчас ходит с тобой в далёкие рейсы?..
Там, под ногами, усиленно бегали рыжие муравьи. Они, что, не спят ещё? Спешат, спешат...несут веточки, травинки, мусор какой-то. Пробегают по ботинку. Наглые, чёрт их... Не...они ж не знают, что вот это сооружение, высокое такое, ненужное совершенно и мешающие им на пути...мой ботинок.
Якорь... Сложно, Леш. Очень сложно иногда ответить. Почему? Врать не хочется... И не получится... А правду если... Сложно, Леш. Наверное, я всегда трусом был. Только не знал об этом. И никто не говорил мне, что я трус. Никогда. Ты сейчас говоришь. Только что сказал. Сам понял, что сказал?
Леший сидел как будто и не говорил ничего. Так, ерунда всякая. Ответишь на ерунду?.. Ах, ты...Леший.
Нат молчал. Не отвечу, Леш. Никогда не отвечу.
Леший встал, потянулся, растягивая позвоночник.
— Ладно, — сказал он, — пора...
Подошёл, похлопал по плечу.
Не уходи, Леш. Не уходи так.
— Давай-давай, проваливай, — усмехнулся Натан и махнул рукой.
Не уходи...вот так.
— Пока. Увидимся.
Спустился вниз. Скрипнул поручень, гравий на земле зашуршал. Крикнул что-то сторожу... Как его там?.. Неважно.
Ушёл. Почему так невыносимо оставаться на крыше одному?.. Потому что здесь, на вершине...пусть и невысокой...пусть и лестница старая...на этой самой вершине зародились мысли. Ну, или проснулись. И поселились навеки.
Чёрт! Леший!! Я приехал всего лишь играть на гитаре!! Попробовать, сумею ли. А не слушать всю эту чушь про якоря и корабли! Или...нет?
Натан встал рывком и быстро пошёл к лестнице. Чёрт, чёрт, чёрт! Он поднялся на мою крышу, на мою высоту и поселил здесь...сомнение. Мысли. Теперь каждый раз, как только я вздумаю снова забраться повыше, я буду встречать это препятствие, буду сталкиваться...
Лестница вниз показалась очень короткой.
И пока не преодолею, не решу для себя...не посмею подняться.
Нат спустился на гравий, постоял немного, с сожалением и злостью глядя на крышу. Ладно, решил он. Надо проветрить мозги. Прогуляться...
Всю жизнь Алик просила: "Не лезьте в душу". Ругалась вдрызг с матерью, с учителями. Отцу было всё равно: он работал, пил пиво и смотрел телевизор. Однажды отец её ударил. Наотмашь. И сказал: "С каким бы удовольствием я тебя убил!" В ответ она принесла с кухни нож: "Давай! Только сразу — насмерть. Я не хочу мучаться". Он отстал. Орал только и крыл позорами.
Теперь она ревностно охраняла своё счастье, каким бы странным оно ни казалось и каким бы маленьким оно ни было.
Но...разве бывает маленькое счастье?
Оно ведь всё равно — счастье.
В лужах купались воробьи и, в поднимаемых ими брызгах искрилась радуга. Аля залюбовалась. Ей нравились эти серые комочки пуха и перьев, гораздо больше любых других птиц. Голуби слишком жестоки, вороны — наглы, а галки слишком крикливы и шумны. Воронов она просто боялась. Чёрных призраков несчастья.
Вывески. Названия. Фонарные столбы. Афиши. Мелкие бумажки, суетящиеся возле мусорной кучи, вырисовывающие вместе с ветром свой загадочный рисунок. Рисунок, обречённый на смерть.
Бабушка с авоськой, девочки со скакалкой, молодой мужчина, явно куда-то спешащий с букетом цветов. На свидание, или, может быть к молодой жене, родившей ему сына...или дочь. Женщина с суровым взглядом, ведущая за руку сына-первоклассника. Байкер на мотоцикле с гитарным кофром за спиной.
Тени, тени, полутени,
Жёлтых листьев голоса...
Кто ты? Где ты? С кем ты не был?
С кем ушёл на небеса?
По каким дорогам веры
Ты печаль свою пронёс?
И куда, скажи... ответь мне...
Сердце ты моё увёз?
Грусть. Рыжая грусть. Она любила такое настроение. Гуляешь, бродишь, разглядываешь прохожих, город, его радости и печали... И вспоминаешь свои. Легко так потом становиться, радостно. А если загрустишь, то Леш обязательно придумает что-нибудь. Вы не смотрите, что он такой большой, лохматый и, порой, очень громкий и нецензурный. Он...он... Он просто Леш. Балагур, выдумщик и бродяга. Громадный пёс, мягкий, пушистый... Только зубы у него тоже есть — если кто-то посмеет обидеть тех, кого он любит... О-о-ооо!!!
"Ты посмотри на других! Как хорошо выглядят твои подруги! Как они умеют себя преподнести! Как...как...как..." Это было очень больно и обидно. Тогда она ещё верила словам родителей.
Поверила. Замкнулась, не считая себя достойной этой жизни.
Депрессия? Да.
Желание умереть? Нет.
Алик присела на скамейку и, прикрыв глаза, наслаждалась воспоминаниями. Теперь они не причиняли боли. Была только грусть. Рыжая, как осенние листья.
Сталкер принял её такую, как есть, со всеми тараканами в голове, подростковыми комплексами и бас-гитарой, размером почти с неё саму.
Первое, чему научил: ты — уникальна.
Второе. Никто не может прожить твою жизнь за тебя.
Третье. Выбирай. Ибо того, что не сделаешь ты, сделают другие.
Главное. Никому не верь. Никогда не плачь. Прорвёмся.
Была ли это любовь? Возможно.
Была ли это просто постель? Скорее всего, нет.
Одинокий листок опустился ей на колени. Алик погладила его кончиками пальцев. Живой ещё. Скоро он уляжется вместе со всеми и станет частью совсем иной вселенной, нежели та, что существует там, наверху, над головами земных обитателей. И здесь, на земле, кто знает, что сотворит с ним хохотунья судьба? Он может быть затоптан и растёрт ногами, может сгореть в костре, разведённом дворником, а может стать частью новой вселенной, упав на землю среди деревьев. Но судьба этого конкретного листочка зависит сейчас только от неё.
Алик встала. Да, да! В парк! В парк, к другим листьям, к новой вселенной для маленького жёлтого листочка! Она решительно перешла дорогу. Там, за чугунным забором начиналось царство осени.
Она протиснулась в едва открытые ворота, и листья зашуршали под ногами. Она их стирает, топчет. Остановилась в нерешительности: может не ходить дальше? Не вдавливать в землю зарождающуюся жизнь? Аля присела, осторожно положила листок к другим. Деревья зашумели, словно приветствуя их. Обнаружив узенькую тропинку, она, поддавшись соблазну, пошла по ней. Может там её ожидает древний клад?
Нет, клада там не было. Была плита с полустёртыми готическими буквами. Немецкий? Польский? Надо будет придти сюда с Лешим и Женькой: эти двое быстро раскроют тайну надписи. Леш своими фантастическими предположениями, а Женёк на то и кандидат наук, чтоб знать всё и обо всём.
Алик постояла немного над плитой. Кто здесь похоронен? Или это мемориальная плита, посвящённая, например, закладке этого парка? Или ещё какое-то событие было решено увековечить в граните? Нет, надо затащить сюда хотя бы Женьку, а Лешаковских домыслов она и дома наслушается.
Она хотела бы, чтобы на её могиле поставили огромный замшелый валун, могучий, как тот ледник, что сумел дотащить его с далёких северных миров. Нет ледника, ушёл обратно, но валун остался. "Так и меня не будет, но что-то должно остаться. Песни? Музыка? Что?"
Ветер, сорвавшийся откуда-то из глубины сада, деликатно, но очень настойчиво подтолкнул её к выходу: незачем тебе, непосвящённая, присутствовать при таинстве увядания и возрождения.
Алик подчинилась.
Кошка, напугав её, подбежала к ней, призывно мяуча, но когда Алик наклонилась, чтобы коснуться серой шерсти, шмыгнула в сад, почти бесшумно скрывшись в редком кустарнике.
Всё своё детство она хотела, чтоб её похвалили, обратили на неё внимание люди, которым она безгранично верила. Просто так, или за что-нибудь — всё равно. Как одичавшая домашняя Мурка, мечтает зимней вьюжной ночью о тёплых хозяйских коленях и мягких детских руках.
Возможно, она и пошла тогда, как та замерзающая кошка, за первым, кто предложил ей ласку.
Аля закусила губу. Столько лет прошло, а вот до сих пор иногда... Алик вспоминала, как ревела недавно в подушку, а Леш тихо сидел рядом и молчал. Боги! Как же он терпит?! Видно же, что ему не по себе от этих её воспоминаний, а молчит. Ждёт. Знает, что это всегда так будет, но молчит и терпит.
Обнял её тогда, прижал к себе, как маленького ребёнка, и успокаивал, пока она не заснула. За что ей такое счастье? Его надо ценить, а не...
— Смотри, куда прёшь! Больная! — довольно молодая, но уже заезженная жизнью баба, налетев на Алик, ни минуты не сомневалась в своей правоте.
— Да! — спокойно ответила Аля. — И справка есть. Из дурдома.
Тётка, выпучив глаза, шарахнулась в сторону и заторопилась прочь. Алик засмеялась. Эта справка совершенно не мешала ей жить, но мешала другим людям с ней общаться. За это она порой была благодарна врачу, выписавшего ей эту жёлтую бумажку: теперь с ней рядом были только самые адекватные — на её взгляд, конечно! — люди.
Ну? Куда теперь? А, никуда. Куда дорога выведет.
Аля шла мимо цветастых витрин, мимо забегаловок и мелких магазинчиков, книжных лавок, музыкальных киосков, кондитерских и магазинов одежды... Хм... В жизни многое, что случается "вдруг", порой круто меняет нас, но мы упорно не желаем замечать это "вдруг", у нас всегда находятся какие-то дела и оправдания.
За стеклом, глядя куда-то мимо, сидел мальчик с собакой. То есть там был не сам мальчик, а его портрет. Соломенного цвета волосы, серые глаза и немного курносый нос. Такая же соломенного окраса собака, кареглазая и удивительно спокойная. А за ними — ограда парка, того, где камень-памятник.
Она толкнула дверь, и где-то в глубине дома тихонько звякнул колокольчик. На мольбертах, расставленных в кажущемся беспорядке, висели портреты. Рыжий веснушчатый парень со своей девушкой, немного полноватой, но его это, судя по портрету, нисколько не смущало. Седой старик с потрёпанной акустикой на коленях. Байкер, в косухе и с пузом просто неимоверного размера. Ой! Та самая женщина, что нагрубила ей на улице, только не замордованная бытовухой, а моложавая, счастливая, с маленьким ребёнком на руках.
"Интересно, а как бы я выглядела на таком портрете?"
— Здравствуйте. Вам помочь? — молодая бабушка (да-да, именно так — молодая бабушка!) приветливо улыбалась Алик, хотя видела её впервые.
— Я...просто зашла. Мне портрет на витрине понравился, и... — она бессильно махнула рукой.
— Мой внук, — с гордостью сказала женщина. — Серёженька.
Аля улыбнулась в ответ. Повезло внукам. С такой бабушкой можно и на велосипеде покататься, и в лес за грибами сходить, и в шахматы-шашки поиграть. Да что уж там! Она, наверное, и в футбольном матче им компанию составит.
Женщина словно угадала её мысли:
— У меня их много! — и снова улыбнулась.
— Я...можно я просто посмотрю? — ч-чёрт, откуда это смущение и участившееся сердцебиение. Алик почему-то боялась, что ей откажут.
— Конечно, смотрите! Если понадобится что — так я здесь, за стенкой, вы просто позовите.
— А как... — было поздно: энергичная хозяйка уже скрылась за дверью.
Алик осталась наедине с лицами и их историями. Мальчик с удочкой: наверняка с родителями был на озере, или только собирался. Студент в очках и с длинными волосами собранными в хвост: что-то его тревожит, но видно, что эта тревога светлая и не тяготит его. Две сестры-близняшки, одинаково одетые, но совершенно не похожие друг на друга на портрете: одна радостно смеётся чему-то, а вторая только слегка улыбается. Даже грустит. Женщина, изо всех сил старающаяся выглядеть моложе, но возраст её всё равно виден сквозь яркий макияж. Молодой мужчина, немного грустный, лукаво смотрящий на неё с портрета. Он думает о чём-то приятном, подперев голову кулаком.
"На Натана похож" — подумалось ей.
Так это и есть Натан!!!
Она присмотрелась внимательней. Неужели это он? Немного растерянный, немного озадаченный чем-то, довольный, и совсем-совсем не колючий.
Аля отвернулась от портрета и посмотрела в висящее напротив зеркало. Она улыбалась. Так вот ты какой, Натан, друг Леша...
Её внимание привлекла тонкая коричневая тетрадка в мягкой обложке. Это оказалась "Книга гостей и друзей". Аля открыла её на чистой странице. "Вы смогли понять одного очень странного человека... Спасибо!" И нарисовала букетик цветов.
Снаружи ничего не изменилось за время её отсутствия. Всё так же купались в лужах воробьи, всё так же пестрели витрины и афиши, всё так же шли мимо неё люди. Шли, озабоченные проблемами, кажущимися им наиважнейшими в жизни, а на взгляд Алик не стоящими и ломаного гроша. Аля решительно повернула налево: она давно не была в той части города.
С каждым шагом гул улиц удалялся, становился тише, пока не пропал совсем. Её это нисколько не огорчало: только в тишине можно услышать самого себя. Только в тишине можно поговорить с собой.
Тишина. Тишина и покой.
Ты одна. Только тень за тобой.
В дом войдёт, болью спустит курок.
Ты одна... Тупо ноет висок.
Где-то есть вход в иные миры,
Только он под защитой Луны.
Не достать сигарету с окна,
Словно ты по ту сторону сна.
Да. Именно так она и ощущала себя последние дни. По ту сторону сна. По ту сторону привычной ей жизни.
