— Не дело, — заметил я обходной манёвр "джигитов", стремившихся зайти к нам с флангов.
Вжих легко справился с ролью посыльного, да и мне было проще посылать заморыша равнинного морфа, чем мою ненаглядную и желанную донну, она всё-таки телохранитель при мне, ну и, конечно же, наложница. Я не неволил её, сама пошла за мной по доброй воле и выбрала себе обе должности при мне, выбив ещё у Кукумэ.
То-то будет дальше, — замер я в предвкушении кровавой бойни, устроенной нами, бродягами, этим злобным йети, что прежде сами тут нам, когда пожаловали бесчисленными ордами.
Не привык я оставаться в долгу, вот сейчас и навешаем заклятым врагам по пятакам — за всё и сразу — дабы иным неповадно было совать их, куда не след. Понял я: оставлю и сам здесь, в этом мире, свой след, как Чудак, а уже так наследил и начудил, что надолго запомнюсь всем без исключения.
А будут ещё приключения — вне всякого сомнения.
Глава 19
Окраина. Таверна Ордена.
От осознания безысходности у беглянки наворачивались слёзы на глаза, когда казалось: она в кои-то веки заполучила свободу, и вдруг всё переменилось в один миг. Её схватили — и неизвестно кто. Хотя чего скрывать, тем более от самой себя: её участь незавидна. Эти охотники хуже халдеев, и непременно поимеют с неё двойную выгоду, если не вовсе тройную, а те, кому продадут, сдерут с неё три шкуры.
Нет, она не станет послушной рабыней в руках знатного извращенца или притона, коих хватало по всем тавернам Окраин Империи. Она слышала краем уха о рассадниках разврата, когда её родственнику доносили о них, и он отписал об этом Кесарю. Но вряд ли что-то в корне изменилось — Орден на всё, что приносило немалый доход, наложил свою жадную лапу.
Да и это ещё не самое страшное, что может случиться — с ней сотворить в будущем те, кому окажется продана — был шанс вновь оказаться в узилище орденского околотка и...
Тряска прекратилась, охотники остановились. Кажется, они приехали на постоялый двор. До слуха беглянки донеслись голоса на разный лад.
Кричать она при всём своём желании не могла — во рту кляп, и видеть тоже — на голове мешок. Зато слышала всё, что происходило кругом.
— Явились! Они явились, — закричал громогласно какой-то мужик, скрипнув массивной дверью на железных петлях. — С добычей!
— Где тебя носило, Олаф? — услышала беглянка имя заводилы охальников, схвативших её.
Она запомнит это имя — халдея — надолго, и при случае воздаст ему должное в будущем — по его заслугам. А непременно отомстит всем, кто, так или иначе, повинен во всех её бедах.
— Хм, — удовлетворительно хмыкнул Олаф. — Как и всегда, в Диком лесу.
— Добыл чего, а кого раздобыл? Что за зверя?
— Трофей, что надо, дядюшка Фарб, и придётся тебе по сердцу. А может и ещё по чему иному, — гоготнул Олаф.
— Это ещё что такое, разбойник? Ты кого скрутил, халдей?
— Смотри, — Олаф сорвал мешок с головы беглянки.
— Девка!?
— Ага, дядюшка Фарб, и в орденском облачении стража, — подтвердил Олаф.
— Что это значит?!
— Тебе лучше знать. Но если хошь, могу и я спытать её — мне это запросто, — последовал намёк Фарбу от Олафа на то самое, чего больше всего опасалась беглянка.
— В тайник её, — настоял Фарб, прикрикнув на халдеев. — Ну, живо! Чтоб не видели лишние глаза! Пошевеливайтесь, ухари!
Беглянку подхватили и куда-то потащили, а затем кинули на холодный каменный пол. Ну вот, она опять в узилище, и снова узница непонятно кого.
На какое-то время про неё словно забыли — и избавить от повязки на глазах с кляпом во рту и путами на руках с ногами — да беглянке не привыкать к подобному обращению со стороны тех, кого не считала людьми. Они в её сознании были хуже нелюдей — заклятых врагов Империи.
Ничего, скоро им всем воздастся по их заслугам — рано или поздно, хотя возможно она этого никогда не увидит. Зато их в иной жизни при встрече рассудит Высший Суд, где выступит обвинителем против них за все их грехи.
Смутные мысли, одолевающие беглянку в неволе и одиночестве, улетучились без остатка при приближающихся шагах и голосах.
— Отворяй, Олаф, — явился с ним тот, кого халдей назвал дядюшкой Фарбом.
Вслед за откинутой дверью над головой девицы, вниз с грохотом опустилась лестница и, скрипя по ступеням, к ней в узилище спустились её новые надзиратели-истязатели.
Звякнул клинок, выхваченный рывком из ножен. Беглянка не вздрогнула. Для неё всё это было уже привычно. Она не боялась смерти, исключение — бесчестие.
— Я бы не стал ей развязывать руки, Фарб, — жила какое-то время в лесу, аки дикая тварь!
— Заткнись, Олаф, я как-нибудь сам разберусь с ней!
— В таком случае, что я здесь делаю?
— Работаешь на меня, разбойник! И не только! От меня зависит твоя жизнь и твоих халдеев!
Выходит этот Фарб — служка Ордена? — мгновенно сообразила беглянка. А если так, у неё нет ни малейшего шанса откупиться от них. Денег при себе у неё оказалось недостаточно, вот если бы достать тот бочонок из дупла в логове барсага?
У беглянки родилась прекрасная идея, а с ней появлялся шанс на очередной побег из нового узилища.
Едва с лица беглянки спала повязка, закрывающая глаза, и изо рта был извлечён кляп, она выдала:
— Сколько вы хотите за мою свободу, господа?
— Вона чё, и как! — подивился Фарб. — А сразу?
— Да какие деньги, когда мы извлекли у неё из мошны одни гроши, — предупредил Олаф.
— Халдей, — возмутился Фарб, — а ты мне ни слухом, ни духом о хабаре!
— Могу заплатить и деньгой, если даруете свободу тотчас, — настаивала пленница на освобождении для начала рук и ног от пут. — Я сдержу своё слово!
— А царапаться и драться не станешь?
— Я что, по-вашему, похожа на полную дуру?
— Нет, но сдаётся мне: я знаю тебя, — показалось Фарбу знакомым лицо пленницы. Её бы умыть и причесать, а привести, как должно девице, в порядок, обогатился бы за её счёт — от знатных постояльцев, желающих заполучить её к себе в келью на ночь, не было бы отбоя.
— Не доверяй ей, дядюшка. Лучше спроси: откуда на ней шмотки стража околотка?
— Да, откуда!?
— Вам это ни к чему знать, лучше будете спать и дольше жить, — изумила пленница.
— Ты только глянь на неё, Олаф, она ещё запугать нас пытается! Ха-ха...
— Ага, — загоготал халдей, реагируя на заявление Фарба. — Нашла, кого, и чем, пугать!
— И ничего я не пыталась вас запугать! Моя цена такова — всё, что есть у меня, и спрятано в Диком лесу — ваше! Я покупаю свою свободу и хорошего скакуна!
— Вот так всё сразу, да? А больше ты ничего не хошь? Например, заполучить сюда мужика, да не одного — толпу разом? Тогда как заговоришь? — оскалился Фарб.
— Решать вам — всё или ничего!
— Это она про что, дядюшка?
— Закрой пасть, разбойник, — решил взять время на раздумья Фарб, а заодно выяснить, что за "пташка" попалась в его сети. — Глаз с неё не спускать! Отвечаешь мне головой за неё! Всё уразумел, разбойник?
Ответа Фарбу не требовалось.
Дождавшись, когда этот самый дядюшка покинет их, беглянка решительно уставилась на Олафа.
— Так что ты скажешь мне, бродяга? Желаешь обогатиться, чтобы больше не батрачить на своего душеприказчика? Я дам тебе столько денег, что надолго хватит кутить по подворьям на Окраинах.
— Да я и так неплохо тут живу, — скривил халдей рожу в язвительно ухмылке.
— Подумай, у тебя есть время до наступления сумерек! И потом, я не выдам тебя! Ты понравился мне — своим бесстрашием к тем, кто носит одёжу Ордена! Хочешь послужить мне — в будущем своей госпоже?
— То-то у тебя говор, как у донны!
— Решайся же, Олаф, — всё или ничего! Выбор за тобой! Но знай: я всё равно, с тобой или без тебя, заполучу свободу! А хочешь узнать, что стало с тем, кто отказался, точно так же, как и ты помочь сбежать мне из околотка Ордена?
— Ты сидела в бастионе, халдейка?!
— Верно заметил, халдей: сидела, но недолго!
— Назови себя — своё имя!
— Оно тебе ни к чему!
— Ты — шпионка? Я прав? Но чья?
— Всему своё время, Олаф, — подыграла ему беглянка. — Так ты со мной или с Фарбом?
— А много платишь? И постоянно деньгой?
— Смотря кому, и за что, — дала беглянка понять: у неё найдётся в будущем энное количество монет. — Для начала обойдёшься со своей ватагой бродяг и бочонком деньги!
— Я не верю тебе — ни единому слову!
— А хочешь проверить?
— Ну...
— Мой схрон в Диком лесу, и его охраняет барсаг.
— Да иди ты, — изумила беглянка Олафа.
— Я скажу, где отыскать его логово, если тебе, конечно, не жалко своих разбойников.
— А тебе свою цепную тварь?
— Моя жизнь мне дороже барсага! Решайся же, Олаф! Ну, а то я больше не стану предлагать тебе работать на себя — найду другого пособника и куда за меньшую плату, что свернёт тебе шею и твоему дядюшке Фарбу!
— Ох, гляди, ежели обманула, сука, я поимею тебя первым, а потом ещё и мои ребята!
— Поторопись, Олаф!
Оставшись одна, беглянка больше не сомневалась: поймала на крючок халдея. Всё-таки испугалась, и не столько за себя, сколько за барсага.
— Прости меня, Фыр! И держись, мой хороший! — теплилась у неё надежда: зверь отомстит этим разбойникам за неё, как прежним. — Иначе я не могла поступить! Отомсти им за меня! Пожалуйста!..
* * *
Великая Империя. Северная Армия.
С наступлением сумерек, Армия под командованием Лапия совершила второй и, как думал он, последний на сегодня привал. Легионы Иб-ба-Риха отмахали положенные им за день сорок лиг, когда пришло тайное известие от Деспота. Хир-да-Рас требовал увеличить скорость продвижения Армии на север к Окраинам, и уже к завтрашнему вечеру быть у внутреннего рубежа Великой Империи с поясом башен смерти.
Зная точное расстояние, полководец вычислил количество лиг, кои им придётся покрыть ещё и за ночь, вместо того, чтобы дать легионерам отоспаться, как следует, и набраться сил. Также уяснил: стремительный поход вымотает легионы Армады, и толку тогда от них, если они измождённые от бессилья вступят в схватку с морфами.
Лапию в своё время, ни раз и ни два, доводилось ратиться против них, и он помнил сколь кровожадны, столь и беспощадны эти нелюди, называемые на иной лад — йети.
За ночь легионам требовалось пройти порядка двадцати лиг, а затем днём ещё что-то около шестидесяти. Итого за три дня намотать почти сто шестьдесят лиг, когда такое расстояние покрывалось в лучшем случае за четыре дня, и считалось максимальным. Но приказ, есть приказ, и от Деспота, как и лично Тирана, не обсуждался, а неукоснительно исполнялся в соответствии с предписанием, начертанным собственной рукой Хир-да-Раса.
Едва свёрток был вновь скручен, Лапий избавился от него, зная, чем всё закончится, если промедлит.
По лагерю повеяло палёной плотью — кусок тончайшей кожи воспламенился сам собой.
— Фу-у-у... — застонал "младшенький" не переставая стенать всю дорогу с самого начала пути Северной Армии за пределы внутренних границ Великой Империи.
На него больше никто не реагировал — ни прежний декурион, коего он разжаловал в легионеры, ни тем паче центурион.
— Тараний! Тараний...
В ответ тишина.
— Титаний! Титаний...
И снова никакого ответа. Привал для всех был одинаков, и означал отдых. Вот оба бывших начальника и набирались сил, вдруг заслышав отзвуки заигравшей букцины. Новость обескуражила. Они снова должны выступать в поход, но пока ещё имеется какое-то время на то, чтоб придти в себя.
— Кто посмел трубить? А без моего на то приказа?
И вновь никакой реакции от легионеров на крики "младшенького".
Поднявшись кое-как на четвереньки, Иб-ба-Рих злобно сверкнул очами на носильщиков паланкина.
— Живо взяли меня и доставили к лаптю! Ну, я кому велю! Жить надоело?
Выбившись из сил, легионеры и ухом не повели. Их сейчас было проще добить, чем заставить подняться с земли.
— Ах, вы... — схватил Иб-ба-Рих первое, что подвернулось ему под руку, и запустил в легионеров. — Вот вам за это!
Носильщики мгновенно ожили, устроив делёж нежданного подарка судьбы. В них, впервые в жизни, кидали мошной, туго набитой монетами. Они не могли поверить, что им на глаза попались золотые — спешили ощутить их в руках.
Плата оказалась достойной, носильщики вновь откликнулись на призыв "младшенького" и шатающейся походкой доставили его к Лапию.
Иб-ба-Риха укачало, и он излил "душу" прямо под ноги полководцу.
— Придётся набраться сил, сир, — пожурил полководец престолонаследника. — И стиснув зубы, вместе с легионерами, покрыть нынешней ночью ещё двадцать лиг!
Что и собирался покрыть, а точнее кого, Иб-ба-Рих — исключительно Лапия, обозвав его лаптем, а легионеров — лапотниками.
— Можете кричать, что угодно, сир, но я получил приказ от вашего дядюшки! Он предписал нам быть к вечеру следующего дня на Окраине.
— Чего стряслось-то, лапоть?
— Не ведаю, сир! Возможно, завтра всё сами и узрим — своими очами этих йети!
— Етить их! — взвыл Иб-ба-Рих.
Даже в собственной Армии ему не подчинялись его "солдатики". Это никуда не годиться. Но ничего, при столкновении с морфами, он непременно избавиться от этого лаптя, отправив с заведомо невыполнимым заданием на верную погибель, а его заменит тем, кто будет слушаться беспрекословно.
Уже наметил сию кандидатуру.
— Тараний! Тараний! Декурион, ко мне!
— Я здесь, сир! Чего изволите, а прикажете?
— Тараний, мой верный легионер, — обрадовался ему Иб-ба-Рих. — Отныне ты назначаешься командиром когорты!
— Трибуном, сир?!
— Лапий подтвердит твоё назначение.
— Не извольте беспокоиться, сир, — уступил полководец престолонаследнику в его маленькой слабости-шалости.
— А придёт время, Тараний, я сделаю тебя легатом!
— Одного из легионов, сир?!
— Может даже и... — запнулся "младшенький". — После поговорим на эту тему, трибун! Сделай мне новый тюфяк!
— Не извольте беспокоиться, сир! Уже... — имелся у Тарания в наличии запасной. — Будет неудобно, сир, сразу же сообщите мне, и я поменяю вам матрац в паланкине!
— Быть тебе легатом, трибун! То говорю я — престолонаследник! И скоро, а очень, моё слово станет законом для всех в этой жалкой и ничтожной Империи, не говоря уже про Армию с Армадой!
— Рад вам служить, сир!
Заиграли букцины об окончании привала, и Северная Армия в составе четырёх легионов, толком не расположившись на ночлег, поднялась, а парой мгновений спустя уже чеканя шаг, устремилась в прежнем направлении на север Пограничья. Полночи у них уйдёт на третий переход за эти сутки, а оставшаяся часть ночи на отдых, что не позволит им восстановиться в полной мере, и завтрашний день превратится в сплошную муку.
— Да не трясите вы меня-а-а... — запричитал со старта Иб-ба-Рих, стеная и проклиная носильщиков паланкина.
— За что вам только сир заплатил звонкой монетой, бездельники?! — прикрикнул на них для пущей убедительности, а заодно придания себе веса в связи с новым статусом трибуна, Тараний, входя в роль фаворита при "младшеньком". И чем дальше они уходили от столицы Империи, тем выше ставился его чин. А начинал с декана при Тиране, и вот уже не просто центурион или декурион, а настоящий трибун — командир пешей когорты в пятьсот легионеров.
