Один человек и один город

Раньше это не так бросалось в глаза. Мне. Три четко определяемых группы? Ну и что? Удобно? Да. Значит, не стоит копать глубже.

Заложники собственных предрассудков. Странно, что они по-прежнему не хотят уступать. Противостояние ведь всегда вытягивает силы, а слияние с Вилла Баха могло бы создать на политической сцене куда более значимую и...

— Вы пришли сюда в особенный день и вправе ожидать подтверждения этому. Но я скажу: каждый день нашего бытия — особенный. Каждый день отмечается в календарях наших жизней поступками, которыми мы совершаем. Деяниями, несущими в мир то, что рождается внутри нас. Свет наших душ. И тень, если тьма хозяйничает в сердце.

Он умеет говорить. Падре. А еще, как ни нелепо это звучит, он словно бы всякий раз и сам удивляется произнесенному. Как будто вдохновение снисходит прямо сейчас. И искренне верится, что святой отец никогда не пишет на бумаге ни слова из будущей проповеди.

— Даже дня в году бывает довольно, чтобы изменять мир и изменяться вместе с ним. Свою жертву мы вправе определять по собственному разумению, но как нет ничего невозможного для Господа, так не существует границ и для тех, кто желает прийти к Нему. Говорят, что первый шаг труден. Я скажу, что и второй не покажется вам легким. И третий. Ибо взлетать всегда труднее, чем падать...

Прописные истины. Повторяющиеся, знакомые от первого слова до последнего, зазубренные памятью наизусть. Потертые и выцветшие, как рубашка, которую откопал в сундуке. Только утратила ли она свою суть? Ни черта подобного. Как прикрывала спину и грудь, так и прикрывает.

Потому люди и слушают. Приоткрыв рты. Не отрывая взгляда от проповедника. Правда, не все. Вот Лил, к примеру, глазеет отнюдь не на падре. Задрав голову.

— Куда ты смотришь?

— А?

— Там что-то интересное происходит?

Она еще раз коротко взглянула наверх. На галерею, по которой еще совсем недавно любил прогуливаться...

Я?

— Не знаю. Наверное, мне показалось.

Нехотя повернулась в нужную сторону. К алтарю.

Когда кажется, крестятся. И уж, во всяком случае, не пялятся на протяжении четверти часа в одну точку. Что девчонка хотела увидеть? И главное: что вообще могла разглядеть?

Между теми резными колоннами никто никогда не ходит. Разве что служки, прибираясь. Смахивая пыль. Слишком высоко, слишком неудобно подниматься. Да и делать там нечего. Пустота, как она есть. Да, можно любоваться убранством собора, это я понимаю. Но напряженно смотреть в строго определенном направлении...

Она так делала раньше. Много раз. Это явно привычка, выработанная и закрепленная тщательными повторениями. Вот только налицо одна нестыковка: Лил смутилась. Не потому, что ее застукали за чем-то постыдным, нет. От растерянности. Так бывает, когда действуешь автоматически, а тебя вдруг просят объяснить, что к чему. И зависаешь тогда напрочь.

'Ты казался ангелом, вознесенным надо всеми.'

Откуда в памяти взялись эти слова? Что-то ведь совсем недавнее. Но Лил не могла такое сказать. Да и не говорила: наши беседы-стычки я помню со всеми подробностями.

— Вступайте в новый день, почитая день прошедший и принимая его итоги душой и телом, и одно всегда подскажет другому, грехом или благочестием отмечены ваши деяния!

Высоко над головами зазвенели колокола. Птичьими трелями, радостно и беспечно.

Праздничные службы у падре Мигеля никогда не бывали долгими. Видимо, из чувства человеколюбия: в собор набивалось столько народа, сколько успевало, и большая половина стояла на своих двоих, слушая священническое напутствие. Она же дружно ринулась к выходу, едва колокольный гомон начал стихать.

— Ну что же ты? Идем скорее, а то не успеем!

— Куда?

Рукав затрещал. И ладно бы по шву, так нет, наискось через локоть. Старая ткань, чего еще от нее можно было ожидать?

— Все без нас разберут!

Интересно, старые привычки всегда норовят вылезти на свет божий в самый неподходящий момент? Мы со службы обычно уходили в последних рядах, в тишине, по мраморному простору, а не...

Спины. Плечи. Локти. Бедра. Дыхание, которое горячее воздуха. Прямо в загривок, хорошо, что не выше.

— Держись строго впереди, понятно?

Лил с ее юркостью вряд ли нуждалась в дополнительной опеке. Но послушалась. Замедлила шаг, норовя прижаться.

— Эй, чего размахался?!

— За собой следи!

Он тут же перешел от слов к действиям, кто-то из толпы, спешащей к выходу. Пихнул кулак мне под ребра. К сожалению, попал и наверняка довольно осклабился. Надо было развернутся и, со всей дури...

Макушка Лил качнулась.

— Ты зачем падать собралась?

Нет, никаких больше праздников. Это же столпотворение, а не душеспасительное собрание. Если уж девчонке до смерти захочется послушать умные речи падре, лучше попробовать договориться о личной беседе. Скорее всего, будет сложно, он ведь один такой на весь город.

Да, в прошлой жизни для меня подобных проблем не стояло: в любой момент, по любой прихоти. Как представитель небесных властей откажет приближенным к высшей власти мирской? Правда, больше походило на то, что это падре ищет со мной встречи, а не я с ним... Явно мама старалась. Даже понимая всю бессмысленность происходящего.

— Под ногу что-то попало...

Она весила побольше Генри, но до ступенек моих сил хватило. Для переноски на руках. А там можно было расслабиться и отдышаться раскаленным, но куда более чистым воздухом.

С крыльца собора толпа потекла на площадь, но уже не плотным потоком, а сотней ручейков — строго по количеству рядов, проложенных между споро развернутыми палатками и лотками. До начала службы здесь не было ни души, ни предмета, только полированные каменные плиты, а теперь громоздилось огромное торжище. А виду. А в действительности, рынок, на котором не будет совершено ни одной покупки.

— Идем! Ну идем же!

Теперь можно было не опасаться за Лил: народ рассосался по разным прилавкам, освобождая проходы. Правда, если она захочет пробраться поближе к товару, бока намнет.

— Не отставай!

Ряды с мебелью и домашней утварью девчонку не заинтересовали: просквозила мимо и нырнула туда, где над головами колыхались яркие флаги одежды.

Все это было новым. В крайнем случае, едва ношеным. Популярным решением также считалось выставить что-нибудь, единственный раз надетое на общественно-значимое мероприятие. Вот за такие штуки, засветившиеся на страницах газет, тут, наверное, дрались яростно. Конечно, вряд ли победитель будет носить это шикарное платье или костюм, скорее, повесит в доме на видное место. Ради хвастовства. Или раз в год сюда принарядится.

— Ну где ты там?

Если в начале одежных рядов люди толкались активно, то по мере углубления обстановка становилась все спокойнее. Даже чопорнее. Никто уже не верещал, не метался из стороны в сторону: вели себя чинно и сдержанно. А причина чудесного преображения толпы выяснилась довольно быстро. Сразу, как только я добрался до восхищенно застывшей над одним из лотков Лил.

— Смотри, какая красота!

— Тебе-то она зачем?

Совсем иные нотки в голосе. Нарочито гордая осанка. Отутюженные стрелки и складки везде, где они проложены согласно фасону. Но человек-то все тот же.

— А мне не для себя.

Карлито умеет владеть собой, когда это требуется. Например, при исполнении служебных обязанностей. Но здесь был не дом сенатора, а Лил не входила в число уважаемых людей, поэтому выражение смуглого лица перестало быть просто высокомерным. Стало презрительно-злобным.

— Да все твои друзья в этом утонут!

— А вот и нет!

Размер одежды, на которую положила глаз девчонка, и впрямь был достаточно большой. На крупного мужчину. Почти что на...

Это весь мой гардероб или носки-галстуки прислуга себе уже прикарманила?

— Как ты долго... Хорошо, что тут никого не было. Мы первые!

Конечно, не было. К шмотью сенаторской семьи не каждый рискнет подойти. Кто-то побоится, кто-то по идейным соображениям пройдет мимо.

— Давай возьмем тебе рубашку? Взамен рваной?

Можно подумать, это я ее порвал.

— Должна быть впору: такая же большая, как и ты.

И будет впору. Помню, как мерки снимали. На вырост, кстати, так что еще довольно долго смогу носить. Даже если слегка раздамся в плечах.

— А цвет какой... Как небо!

Вообще-то, он называется 'королевский синий'. Но да, небо наверху, над нами, примерно того же колера.

— Примеришь? Ну примерь, ну пожалуйста!

Взгляд Карлито медленно, но верно начал наливаться бешенством. И только поэтому я позволил Лил стащить с меня испорченную рубашку.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: парень рассчитывал заполучить эти вещи в свое пользование. Может, не все, но конкретную синюю шмотку совершенно точно. Помню, как он смотрел на нее всякий раз, открывая шкаф. С жадностью и жаждой. Строго говоря, она бы ему пошла, эта рубашка. И к глазам, и к цвету кожи. Выглядела бы эффектнее, чем на...

— Это что такое?

Уфф! Зачем пальцем-то тыкать прямо в синяк?

— Задели. Случайно.

— Кто посмел?!

Руки в бока, перышки в стороны. Боевая колибри, одно слово.

— Забудь. Проехали.

Не признаваться же, в конце концов, что нахал ушел от возмездия только потому, что я расставил приоритеты в другом порядке? Еще загордится. Хотя куда уж больше?

— Болит?

Если не трогать, можно не обращать внимания.

— Давай, поцелую и все пройдет?

— Рубашку давай!

Да, пока садится хорошо. Чуть плотнее стала по плечам, но оно и понятно: мышцы пошли в рост от нагрузок. Надо будет скорректировать, чтобы развитие шло гармонично и...

Господи, о чем я думаю? На кой черт теперь нужны старые правила? Разнесет? И пусть. Может, люди бояться начнут, и мне спокойнее будет.

— Прямо как на тебя сшита!

А сплюнул-то как зло... Завидует. Понимает, что мечту уводят из-под носа.

— Возьмем? Смотри, как тебе хорошо!

Я бы посмотрел, но из зеркальных поверхностей в моем распоряжении только взгляды. У Карлито — слишком мутный. У Лил — слишком сияющий. Ослепнуть можно, если заглянуть.

— Ладно, уговорила.

— А это не хочешь примерить?

— Одну вещь в одни руки!

— А у нас двое рук на двоих!

Язык у нее розовый, длинный и острый. Причем буквально: сужается к кончику.

— Сказано: нет, значит, нет!

— Это кто сказал? Ты, что ли? А ты вообще тут кто?

Согласно историческим исследованиям, в давние времена принято было пускать вперед женщин. Туда, где можно встретить угрозу. И ученые полагают, что причиной тому была низкая стоимость женской жизни. Наивные глупцы, что еще модно сказать? Если пустить вперед кого-то вроде Лил, идущей следом фаланге рыцарей просто нечего будет делать: изведет врага собственноручно. Вернее, собственноязычно.

— Что за крики? Карлито, я слышала твой голос. Возникли какие-то проблемы?

О, а вот и кавалерия прибыла. Амазонки. В количестве всего двух, зато каких!

С матерью Хэнка я был знаком не слишком хорошо. Сеньора Тереса Томмазо дель Арриба мудро оставляла своему сыну простор в личной жизни и никогда не навязывала свое общество молодым людям без особой на то нужды. Ее легко было представить на террасе с вязанием или вышиванием, еще легче — окруженной стайкой внуков и правнуков. Очень домашняя женщина. И обычно очень спокойная, в отличие от сегодняшнего дня. Но к восстановлению порядка приступила вовсе не она, а та, кому это полагалось, так сказать, по должности.

— Я задала вопрос, Карлито.

Элена-Луиза бывает строгой чаще, чем это можно предположить, глядя на хрупкую фигурку и набожно скрещенные на талии ладони.

— Простите, сеньора. Это больше не повторится.

Ага, сразу пошел на попятную. Значит, ему все-таки попадало от моей матери? Странно. И когда только успевала?

— Охотно верю. Однако, может быть, расскажешь, что именно ты не обещаешь не повторять?

Лицо Карлито начало каменеть. Наверное, он смог бы таким образом отмолчаться и отделаться от неприятного разговора, но в спектакле были заняты и другие актеры. Причем не на последних ролях.

— Он не хочет отдавать нам одежду!

— Вот как?

Элена-Луиза ласково и чуть рассеянно улыбнулась, поворачиваясь к виновнику беспорядков.

— В следующий раз тебе непременно стоит послушать службу. Я позабочусь о том, чтобы так и случилось. А пока будь любезен следовать инструкциям. Даже если сердце велит тебе иное.

Все, о Карлито можно забыть. Как об активном участнике событий. Он еще долго будет бешено дышать и смотреть налитым кровью взглядом, но не посмеет ни открыть рот, ни двинуться с места.

— Берите все, что пожелаете, молодые люди. Надеюсь, эти вещи принесут вам пользу.

— Они хороши, Элена, — мать Хэнка провела ладонью по другой рубашке, сливочно-белой. — Очень хороши. Но я не видела их на твоем муже.

— Это не его.

— А чьи же? Их много, подобраны со вкусом... Целый гардероб. Готовила кому-то подарок?

Элену-Луизу, оказывается, тоже можно смутить?

— Я... не помню, по какому случаю их покупали. Может, действительно, хотели подарить. Твоему Алехандро, например.

— О, Алехандро! — теперь помрачнела и Тереса.

— О нем что-нибудь слышно?

— Ни слова. Раньше он никогда не уезжал так надолго, не поставив нас в известность. Хотя, разумеется, дела бывают разного свойства. Его могли вызвать в один из филиалов компании по конфиденциальному вопросу, и тогда это все объясняет.

Как все просто. Выходит, Хэнка пока не хватились? Бизнес и все такое прочее — хорошая отговорка. Удобная, логичная, успокаивающая. А впрочем, и хорошо, что не бьют тревогу. Потому что если начнут звонить во все колокола...

Я бы лично не смог посмотреть в глаза его матери. Виноват, не виноват, неважно. Хэнк был со мной, а теперь его нет. Надеюсь, что нет только пока.

— Удачных вам приобретений, молодые люди!

— Спасибо, сеньора!

Ох, какие мы гордые... Правда, повод есть: не с каждым супруга сенатора запросто разговаривает посреди бела дня.

— Вот это нам заверни. И это. И еще вон то!

— Тут тебе не магазин, малявка.

Так шипит змея в траве. На занесенную над ней ногу.

— Слышал, что тебе велели?

По части стервозности они, пожалуй, примерно равны. Моя мать и Лил.

— Не поленюсь ведь, догоню сеньору. И когда она узнает, что ее приказания у прислуги в одно ухо влетают, а в другое выле...

Вряд ли девчонка намеренно произнесла это ненавистное для Карлито слово. 'Прислуга'. Скорее даже не задумывалась, а говорила о том, что видит перед собой. Правду говорила, то есть. Правду, от которой у сына Консуэлы всегда сводило скулы.

Конечно, он не полезет в драку. Нет, вовсе не потому, что перед ним особа женского пола. Она живет в Вилла Баха, а значит, не стоит и короткого взгляда. Она — букашка, ползающая где-то внизу, тогда как сам Карлито...

— Они всегда нас побеждают. Не стоит зря тратить силы на такую борьбу.

— А на какую стоит? — огрызнулся мой прежний слуга. — На твою, над которой смеются все, кому не лень?

А вот это новость. И не слишком приятная для Эсты. Хотя, справился он достойно: почти не дрогнул лицом. Так, скривился немного, притворяясь, что улыбается.