— Я его знаю недавно, но, кажется, что сто лет уже... А вы, Эмилия Максимовна, здесь давно работаете, верно? И кто у него сейчас в гостях? Мы должны вместе в одно место идти, нас ждет дело важное... — говоря, я аккуратно сняла шапочку, высвободила из капюшона косу, перекинула ее наперед.

— Ах, милочка, до чего у тебя коса хороша: золотисто-рыжая, как на полотнах титанов Возрождения. Не крашеная? Вижу сама, что нет... Откуда я Эдика столько лет знаю? Не всю жизнь я здесь вахту несу при подъезде. Я, душенька, в его школе работала некогда... Не веришь? Детишек учила... вначале — в группе продленного дня, потом стала в начальных классах преподавать, — вот Эдичка и был моим учеником. Хороший мальчик, почти отличник, что можно сказать, только задумчивый слишком, мечтательный. Я его о правилах спрашиваю, а он смотрит на меня блаженным взором, словно я его из царства грез выдернула в наш мир. Очень он Жюля Верна любил в детстве, Майн Рида тоже я у него прямо на контрольных отнимала: порешает задачки, и читает себе, ничего вокруг не видит. Девочки на него с седьмого класса заглядывались, записки писали, а он на них — ноль внимания, весь в мечтах и фантазиях...Хороший мальчик, только доверчивый слишком, мне кажется.

— Доверчивый? — удивилась я неподдельно. — а мне он показался таким уверенным в себе, непростым, и взгляд у него такой пронзительный!

— Это всё внешность, а так Эдичка — доверчивый, как ягненок... Она и Раечка такая же, — мамка его: всем верила... Ты погоди, пока Федор уйдет, зачем тебе с ним встречаться? Человек он непонятный, зачем тебе ему на глаза показываться?

Тут я взгляд бросила на свои часики: ровно четыре! Обещала Эдуарду быть в это время у него! И что с того, что в его доме сейчас другой человек? Он пришел незваным, а незваный гость... Извинилась перед старушкой, она меня пригласила еще к ней заходить, посекретничать. Помчалась наверх через две ступеньки: заждалась встречи с моим милым. Я ведь сегодня с ним еще не виделась!

Поднявшись выше, услышала голоса. Один голос звучал тихо, невнятно, другой гремел почти шаляпинским басом, раскатисто и гулко:

— Не лезь не в свое дело, щенок! Ты только хуже ей сделаешь! Мне — уходить? Людей ждешь? Да как ты смеешь мне на дверь указывать? Кто ты теперь такой? Будешь вредничать, — из ВУЗа вылетишь в два счета, и старуха Сима не поможет! Ухожу, черт с тобой! Принимай своих дорогих гостей, не стану мешать!

Дверь хлопнула оглушительно. Я замерла, потом вновь пошла наверх, на ходу расстегивая пальто. Навстречу мне, с норковой шапкой в руках, пролетел высоченный мужчина лет за сорок, с роскошным темно-русым чубом, яркими злыми глазами, крупного телосложения, — чуть с ног не сбил. Чем-то мужчина мне отдаленно отчима напомнил, только лицо у встречного было недобрым, мрачным, как туча дождевая. Но я тут же позабыла о незнакомце на лестнице: позвонила в дверь, которая тут же распахнулась. Эдуард вышел какой-то грустный, с сердитым выражением лица, но, увидев меня, сразу осветился улыбкой.

— Дорогая моя! Ты бежала, да? У тебя вот здесь жилка на шее бьется, — и он нежно, как бабочка, прикоснулся губами к моей шее. — Я мигом соберусь. Прости: у меня человек был, время отнял. Только что ушел. Сейчас я пальто надену и документы возьму. При нем не мог бумаги собрать, прости...

— Эдуард! Так это из твоей квартиры только что вылетел сумасшедший дядька? Он меня чуть на лестнице не сбил...

— Из твоей квартиры, милая моя... Из твоей... Уже иду...

Но, прежде чем заняться сборами, мы должны были несколько минут уделить друг другу... Я так и не сняла верхней одежды. Эдуард судорожно, торопливо пытался застегнуть пуговицы своего модного пальто, одновременно пытаясь еще раз вдохнуть аромат моих чудных духов; необходимые документы уже лежали в папке на маленькой табуретке в коридоре. Наконец, пальто было застегнуто, настала очередь обуви. Он прыгал на одной ноге, когда в дверь позвонили.

— Кого там нелегкая принесла? — пробурчал Эдуард. — Открой, пожалуйста!

Я открыла и глазам не поверила: в дверях маячила фигура мужчины, с которым мы только что разминулись на лестнице. Он вошел в квартиру, оглядел меня и отодвинул в сторону как малоценный предмет мебели.

— Эдуард, я забыл свой серебряный портсигар в твоей халупке, — изрёк мужчина, и, как был в обуви, прошествовал в квартиру, оставляя за собой следы на дорожке. Остановился в коридоре: — так это и есть твои "важные гости"? Как остался один, без мамки, так сразу принялся девок водить? Не ожидал от тебя...Молодец!

Через минуту он вернулся, победно демонстрируя небольшую квадратную серебристую коробочку, — портсигар. Еще раз внимательно глянув на меня, невежа, смахивающий габаритами на Петра Великого, направился к двери.

Разозлилась я до чертиков: неизвестный нахал ввалился в квартиру, в мою квартиру, нахамил нам обоим, и, удовлетворенный, собрался восвояси.

— удивительно, как некоторые люди порой напоминают приличных людей... А только из жеребца-тяжеловоза скаковую лошадь никак не сделать, как не тщись! Что это за лубочная картинка тут нарисовалась, Эдуард? Тебе нужна собака в доме, решительно! Кто-то же должен гавкать на хамоватых гостей?

Нахал, вторгшийся в дом, уже было вышел за порог, но, прислушавшись к моим словам, задержался за дверью, чтобы возразить:

— Похоже, собака Эдуарду ни к чему: одна рыжая ведьма ее прекрасно заменит!

И ушел, оставив за собой последнее слово. Однако, я не обиделась, а, напротив, расхохоталась от души. Грубиян меня так рассердил, что позволила себе такую невероятную невежливость!... Эдуард, видимо, не ожидал от меня резких выпадов в адрес незнакомца, но смотрел с обожанием и недоверием.

— Никогда бы не посмел так отбрить Фёдора, хотя никогда его не любил. Что поделать: привык уважать старших, а он, как-никак, муж моей матери...

Смех мой оборвался: бедный Эдуард! Не повезло ему с отчимом... Слишком молодой отчим и слишком взрослый пасынок... И мы помчались искать бухгалтера гаражного кооператива, пока время не ушло.

Глава 30

Как ни странно, переоформление капитального гаража прошло без сучка, без задоринки: местное начальство, именуемое Татьяной Егоровной, грузной перманентно-рыжей дамой предпенсионного возраста, на нас так-то странно посмотрело, внимательно изучило новехонькое свидетельство о браке между Эдуардом и мной, и спорить не стало. Почему-то Эдуард демонстративно, но несколько театрально обнял меня именно в кабинете канцелярии: зачем? Потом поняла: мы должны создавать впечатление влюбленной пары и настоящей семьи, пусть нам и не по душе показуха. Кому хочется обниматься напоказ, тем более днем? Одно дело: вечер, ресторан, романтическое настроение...

Документацию быстро переписали. Я даже сама удивилась: чтобы наши бюрократы так быстро работали? Все-таки в Москве порядка намного больше, чем в провинции... При этом, дама важно объявила мне, в качестве разъяснения, что на данный момент зона, в которой размещается наш гараж, не подпадает под проект будущего строительства жилфонда или иных сооружений московского руководства, однако, мне надлежит знать, что таковая ситуация в любой момент может измениться: мало ли что им "наверху" в голову придет. Поэтому земля, на которой стоят гаражи владельцев, не является их собственностью; более того, само владение ею суть временное явление: возможно, мы сможем пользоваться данным участком одно или два поколения, возможно, несколько лет; гарантии нет никакой. Эдуард все это выслушал с некоторым интересом: похоже, он полагал, что гараж является его неотъемлемой собственностью, но, оказывается, есть оговорки... Меня все эти комментарии мало занимали: наверняка, Семён Васильевич знал, что делает, когда отправлял меня приобретать гараж. Не думаю, что отчим руководствовался исключительно целями благотворительными, то есть хотел поддержать материально Эдуарда: в таком случае, он бы просто занял ему денег "по-человечески"...Хотя нет: Эдуард — такой гордый, он бы не взял, думаю.

Сама не ожидала, что так быстро всё крючкотворство завершится: вот уже я и владелица капитального гаража почти в самом центре Москвы... Как странно вершатся судьбы: всего несколько месяцев тому назад была я просто Зойкой, выпускницей ростовского техникума связи, стеснительной долговязой девчонкой, смущавшейся на людях два слова связать воедино. Насколько изменилась моя жизнь с появлением в ней отчима! Пока не знаю, как оценивать все произошедшие перемены, одно понимаю точно: мать моя с ним счастлива по-настоящему! А я-то, глупая, еще подозревала отчима в изменах! Какие возможны измены в столь пожилом возрасте... Тот факт, что дядя Семён оказался аферистом, смутил меня поначалу, однако, к моему стыду, моя совесть оказалась гибкой как лиана: я приняла его образ жизни почти как данность, — не быть мне Павликом Морозовым никогда, если интересы близких людей — важнее идеи. Впрочем, меня и в процессе учебы нередко обвиняли в некоторой безыдейности и отсутствии инициативы при проведении комсомольских собраний: вечно сидела и зевала, рот рукой прикрывая... Что поделать: не люблю лицемерить, в отличие от большинства наших студентов — комсомольских вожаков: они могли петь дифирамбы по поводу любой повестки дня... Словом, милого моего отчима я даже в мыслях не собираюсь осуждать: его образ жизни напоминает мне некую захватывающую игру, от которой никому вреда нет, — он же не в конкретные карманы залезает, а в один — государственный, а туда кто только не лезет, была бы голова на плечах да язык хорошо подвешен... Дядя Семён неплохо растолковал глупой падчерице подлинную суть большинства наших народных депутатов и партийных работников: прежде я витала в облаках, идеализируя всё и всех...

Пока мы выбирались за пределы ограды, защищавшей символически массив гаражей непонятно от чего, хаотические мысли бродили в моей голове. Однако, самой главной была следующая: что теперь? Рассуждала об отчиме я только для отвлечения: чтобы не думать о продолжении сегодняшнего дня. Как поступить? Должна ли я вернуться в гостиницу, или поехать по указанному отчимом адресу в дом фронтового друга Семёна Васильевича? Или поступить так, как велит сердце, — пойти к Эдуарду?... Тревожно на душе стало от беспокойства: тело мое рвалось к моему названому мужу, но достаточно ли я знала его, чтобы так торопиться? Действительно ли он увлечён мною, или же я явилась средством отвлечения от его проблем, и через пару дней он отмахнётся от меня, как от надоедливой мухи? Что там еще отчим говорил в поисках объяснения поведения Эдуарда? Что он может просто хотеть незначительной интриги, или даже желать сохранить привычную ему квартиру: ведь в том случае, если он вступит со мной в фактические брачные отношения, он приобретет законную возможность и впредь обитать в той же самой квартире, ничего не меняя в своей жизни. Получается, что он получил значительную сумму денег при сохранении статус-кво: разумно! Но что я мыслю категориями отчима? Должна ли я человека, к которому тянусь всей душой, подозревать в лицемерии? Разве это правильно? Какая разница, что будет дальше, если сейчас мое сердце бьётся загнанным зайчиком рядом с Эдуардом? Возможно, никогда больше не доведётся мне увлекаться столь сильно и безоглядно, так почему же я должна сдерживать естественные порывы души, повинуясь исключительно трезвым мыслям и разумным советам мудрых людей?

— Зоя, приуныла ты что-то, — заметил Эдуард. — Тебя слова Егоровны расстроили, что земля под гаражом предоставлена владельцам гаража лишь в пользование, и нет никаких оговоренных сроков? Признаться, сам впервые слышу об этом: гараж для меня мать покупала, я же совершенно не вникал ни во что, интересуясь одной лишь учебой да своими мыслями. Интересно, а как с домами частными дело обстоит: и там земельные участки даются лишь в пользование?

— Понятия не имею, — ответила глухо. — У самой мать и бабушка в домах частных живут, однако, и мысли подобной не приходило. Стоит разузнать.

Деньги я отдала Эдуарду еще перед уходом из его квартиры, как только ушел его чудаковатый нахал-отчим, с которым мы готовы были подраться... Эдуард тщательно пересчитал деньги, вызвав этим некоторое мое раздражение: словно мне не доверял, но он объяснил, что ему нужно практически всю эту сумму отдать "наверх", только не объяснил: кому именно. Но и так ясно: все из-за его матери. В тот момент мне казалось: во мне он видит источник денежных поступлений, а не девушку, в которую он влюблён. Как трудно, когда денежные расчеты вмешиваются в отношения любящих людей!

— Зоя! Я же вижу: что-то не так! О чем ты думаешь? Где ты сейчас, Зоя? — Эдуард рывком остановил меня. Мы стояли неподалеку от выхода из кооператива: вокруг никого не было, даже сторож забился в свою сторожку и носа не высовывал на улицу, где дул пронизывающий ветер, а мороз щипал за нос и щеки, словно маленький неугомонный проказник. Я не чувствовала мороза в теплой одежде. — Зоя, посмотри на меня! Что случилось? Я чувствую: что-то не так! Я тебе больше не нравлюсь, да? Неужели Фёдор своим появлением так на тебя воздействовал? Или дело во мне? Зоя, не молчи, пожалуйста, ответь!

— Я...не знаю, что со мной, Эдуард, — еле выговорила. Оказывается, мороз и подбородок морозит, даже челюсть с трудом движется.

— Да ты совсем замерзла, Зоя! — Он прижал меня к себе с силой. — То-то я смотрю: ты идешь, как кукла ватная... Дай согрею... — Его руки с силой потерли мои щеки, он плотнее запахнул шарф на моей шее. — Что ты шею ветру подставила? И так красивая, нечего кожу на мороз выставлять, тоже мне: модница!... пойдем ко мне!

— Нет! Я не хочу! Я поеду в гостиницу, — ответила я, сопротивляясь, силясь оттолкнуть Эдуарда от себя. — Не нужно мне к тебе в дом идти, милый. Мы еще так мало знаем друг друга, не стоит торопить события...

— Зоя! Что ты говоришь? Ведь вы все равно скоро уедете! Ты должна уволиться с работы, если хочешь оставаться жить здесь, а для этого тебе всё равно нужно ехать назад на какое-то время. Я не могу сейчас поехать с тобой: если еще учебу мог бы пропустить на некоторое время, то другие проблемы требуют моего постоянного присутствия в столице. Зоя, у нас катастрофически мало времени! Ты ведь сама этого хочешь, признайся? — И он еще сильнее обнял меня, и начал целовать, как безумный, и при этом еще пытался согреть меня. В какой-то момент мне стало смешно: нос Эдуарда терся об мой нос, и это напомнило слышанную в детстве от одного фронтовика байку, что в Маньчжурии у некоторых народностей влюблённые трутся друг о дружку носами, — вместо страстных поцелуев...

Да, я хотела быть с ним, это была правда, и эта правда делала меня слабой и беззащитной, как никогда. Впервые в жизни я почувствовала свою зависимость от чувств и потребностей другого человека, не родственника, — меня это испугало.

— Хорошо, идём, — только и сказала, с трудом вырвавшись из его объятий. Почему-то мне даже стало немного страшно от такой необузданной его страсти. Но глаза мои встретились с взором Эдуарда: он смотрел на меня с такой нежностью, таким огнем и ласкою, что я вдруг почувствовала себя счастливой.