Франка выбрали депутатом на съезд городских старшин королевства. Это не значит, что он был старым дедушкой, который перемещался исключительно на скрипучей коляске с большими колесами. Работая в должности приказчика всю свою сознательную, и, пожалуй, даже бессознательную жизнь, он настолько привык заниматься расчетами и утряской проблем, что во сне вслух продолжал что-то высчитывать и с кем-то разговаривать. К этому Сашка тоже привык: он занимал соседнее с ним сиденье и вынужден был иногда поддерживать своего посапывающего попутчика, чтобы тот не упал на пол купе.
— Мне кажется, вы переоцениваете свои возможности, гере Франк, — завел старый разговор Сашка. — Сами же говорили, что никаких последствий от того, что вы там понаговорите, не будет.
Ловец плюнул себе под ноги, взял самый тяжелый из трех чемоданов депутата и взвалил себе на спину. Для удобства он специально сделал особые помочи, и у него получилось нечто вроде рюкзака.
— И не надоело вам?
— Да ладно тебе, Алекс. Интересно же. ... Так как же, гере Франк?
— Уважаемый паж совершенно прав. Некоторые современные молодые умы склонны к крайностям. Как вы, наверное, уже заметили, я не столь молод, чтобы отстаивать тезис о немедленности и непременности перемен. Король собирает нас для того, чтобы посоветоваться, чтобы услышать чаянья своих подданных и проявить к ним настоящую милость.
— Ага, ну как же, добровольно-принудительно единогласно одобрите все, что велено будет.
— Александр, ты уймешься, наконец, или нет? — не выдержал Ловец. Он уже в третий раз выслушивал одни и те же верноподданнические аргументы депутата Франка и не понимал, чего студент добивается от попутчика.
Сашка униматься не хотел. Он и сам не очень понимал, что хотел от собеседника, но почти на каждой стоянке возвращался к этой своей бесконечной теме. Как-никак, с "живым депутатом" он еще никогда не общался и не был уверен, подвернется ли ему такой случай когда-нибудь в дальнейшем.
— Хорошо. Это все хорошо. — Студент решил зайти с другой стороны. — Перемены, там, осторожные. Реформы и все такое. ... С чего вы взяли, что это вообще нужно? Жили себе и жили. Платили налоги, спали спокойно. Король далеко где-то, свои дела ближе.
Франк ответил не сразу, но все же ответил:
— Понимаете. Я человек маленький, простой приказчик, но даже я вижу и многое понимаю.
Депутат явно скромничал. Ловец вычислил, что у Франка не такое ясное прошлое и не такое прозрачно-чистое настоящее. Обычного приказчика никак не могли выбрать представителем на съезд старшин от провинциальной столицы. От других городов и городков ехали купцы, они дрались за то, чтобы попасть на заветную депутатскую скамью и пускали вход огромные деньжищи. А тут... Обычный приказчик. Обычный ли?
— Возьмем, например, вас, юного пажа и вашего строгого господина, — продолжил Франк.
— Ну, возьмем, — согласился Сашка и перехватил свою ношу в другую руку.
— Вы представляете собой прекрасное подтверждение дальновидности Его Величества. Кто бы мог предположить лет пятьдесят назад, что рыцарь с мечом на поясе, со шпорами на сапогах и приставкой д` у фамилии, а также его паж будут нести поклажу приказчика, то есть обычного наемного купеческого слуги?
— Я и год назад такого предположить не мог, — согласился с мнением депутата Сашка.
— А я вообще об этом не задумывался, — сообщил Ловец. И это было правдой. Насчет перемен в отношениях между людьми и нелюдьми он имел представление, а вот изменения в человеческом обществе как-то выпали из его поля зрения.
— Вот видите. И я о том же. Еще десять лет тому назад никто не мог и предположить, что король призовет для совета рыцарей и старейшин городов. А если он это сделал, значит на это есть причина.
— Ага, помню. Проходили. Если зажигаются звезды, то это кому-нибудь нужно.
— Красиво сказано, надо запомнить. — Франк выразил вслух мысль Ловца, который промолчал.
— Это не я сказал. — Сашка решил не присваивать себе чужие лавры. — Но и ответом на мой вопрос эти слова я признать не могу.
— То есть для вас воля короля ничего не значит?
— Почему же, значит. Очень даже значит, — сказал студент, но если бы его спросили, что именно для него значит высочайшая воля, он бы затруднился с ответом. — Я сейчас не об этом. ... Вот вы начали решать государственные вопросы. Чего вы там хотите нарешать?
— Да хотя бы то, что пора позаботиться об укрощении магов, которые забрали слишком много власти, а сами не выполняют элементарных обязанностей. Сила уходит.
— Вроде бы совсем недавно она прибывала, — заметил Ловец.
— Правильно. Мало кто замечает, но она нестабильна. Скачет она. То ее много, как было совсем недавно, то неожиданно мало, как сейчас.
— Почему?
— Вот это мы и спросим.
— Вы что же надеетесь, что вам ответят, — удивился человеческой наивности Ловец.
— Я надеюсь на милость и мудрость короля. Раз он нас призвал, значит на это есть его разумение и воля.
У Ловца заболели зубы. Пришлось напрячь волю, чтобы не обругать этих бытовых философов, показав свое неуважение и невоспитанность. Он прибавил шагу, разумно рассудив, что чем быстрее они пойдут, тем меньше у них останется сил, желания и дыхания для этих бесполезных разговоров.
* * *
Они расстались у первого столичного форта. Франк пошел по делам депутатским, а Ловец с Сашкой по делам шпионским.
"Дела шпионские" — так студент решил назвать все произошедшие с ними события. В конце концов, это было наиболее приемлемое объяснение для той профессии, которая была у Алекса. Сашка уже не верил, что его спутник обыкновенный лекарь, застигнутый им в пути из "непонятно откуда" в "непонятно куда". Он, кстати, не скрывал свои сомнения в правдивости туманных и с виду логичных объяснений "лекаря".
Ловец знал о скепсисе парня, злился и молчал. Старался говорить еще меньше, чем говорил раньше, то есть говорил он меньше, чем ничего. Вот и теперь Сашке пришлось раз десять спросить его о том, что происходит в городе.
— Празднуют, — ответил, наконец, Ловец и двинулся дальше.
— А что празднуют?
— Победу.
— Над кем?
— Над врагами, — лаконично закончил содержательную беседу Ловец.
Он хотел, чтобы у студента было как можно меньше возможностей для буйства воображения. Для этого было два приемлемых варианта поведения. Первая — говорить часто и много обо всем, чтобы заранее предугадать возможные вопросы. Вторая — сократить поток информации к минимуму. Второй вариант казался предпочтительнее, ибо привязывал ничего не смыслящего в происходящем мальчишку к старшему и во много раз более опытному товарищу.
Ловец был убежден, что проделки на Сейме дело рук, а, вернее, мыслей, парня. Значит, чем меньше Сашка будет знать, тем лучше. Безопасней будет Ловцу и... Всем будет безопасней.
А фантазии?
Что фантазии?
Сейчас не до фантазий.
Рассуждая примерно в таком ключе, Ловец довел Сашку до четырехэтажного домика в стиле второй половины царствия Людовика Великолепного. Желто-белые стены, парадная лестница и статуи рядом с домом, на самом доме и, наверное, внутри дома. Паутина тонких реечек крепила стекло больших, выше человеческого роста, окон, в которых играли солнечные зайчики на безоблачном небе. Почти все они были целыми. Солнце решило посмеяться над трудностями маленьких людишек и позволило нарядному особняку предстать во всем своем кричащем великолепии.
— Это почта. — Ловец представил дом.
— А это пудинг, — представился Сашка.
Строгий консьерж спокойно наблюдал, как они поднялись по лестнице и открыли стеклянную дверь. Зашли, Ловец аккуратно поднял дверную ручку в исходное положение и всем корпусом повернулся к консьержу. Привратник внимательно ощупал их взглядом, учтиво поклонился и неуловимым знаком дал понять, что путь свободен.
Штурмуя мраморную лестницу, Сашка задумался над тем, почему он определил, что привратник "строгий"?
"А у них профессия такая", — решил парень, вспоминая, что каждый раз, как приходил к Светке в гости, побаивался страхолюдных охранников в подъезде ее дома.
— Я читал, что всякие там конспиративные квартиры на улице Цветочной и другое прочее должно находиться в неприметных домах и в самых типичных районах города. Что-то как-то не по правилам вы тут работаете.
— Ты по сторонам смотрел? — полюбопытствовал у парня Ловец.
— Смотрел.
— И что заметил?
— Ну... — Сашка не знал что ответить. Например, он видел, как в подворотне подвыпивший мужик со здоровенным топором за спиной приставал к женщине. А, может быть, даже и не приставал он вовсе, может быть, все у них было тихо, мирно и полюбовно за наличный расчет.
— Тогда в окно выгляни.
За окном открывался вид на обугленные остатки бывшего человеческого жилища высотой в пять этажей. Судя по почерневшей лепнине и остаткам колонн, сгоревший дом был похож на тот, в который они зашли. Кажется, победу праздновали не зря, кого-то они все же победили.
— А?...
— Не до тебя.
Они поднялись на самый верхний этаж. Выше была только крыша.
На лестничных пролетах типичные для времен просвещенного абсолютизма статуи, прячущие свои прелести за туловищами фикусов и листьями комнатных пальм. За одной из многочисленных дверей из мореного дуба скрывалась искомая почта.
Ловец постучал.
Сашка ждал, что это будет какой-нибудь условный стук, отдаленно напоминающий мотив песни "Мгновения, мгновения... как пули у виска" и всякое такое. Оказалось все гораздо прозаичней. Обыкновенный металлический молоточек стукнул еще более обыкновенным образом три раза подряд, через некоторое время был задан самый типичный вопрос из всех самых типичных вопросов на свете. Спросили: "Кто там?"
— Свои, — также неоригинально ответил Ловец, чем испортил очередную Сашкину шутку относительно "Это он! Это он! Ленинградский почтальон".
— И что своим надо? — поинтересовался за дверью женский голос.
— Почту забрать для приморского гостя.
Звякнул замок, и дверь отворилась.
— А радужную оболочку глаза проверять не будут?
— ???
— Ну, хотя бы отпечатки пальцев, — попросил студент, удивленный тем, что у них не спросили пароль, а Алекс не потребовал особого знака вроде тридцати трех утюгов расставленных в шахматном порядке на подоконнике советского резидента.
— Не обращайте внимания. С ним иногда бывает.
— Я уже заметила. — Женщина осмотрела Сашку с ног до головы и обратила свой взор на Ловца. — Что вам угодно, господа?
— Полевой работник ? 241/2 позывной "Ловец" прибыл на заданную точку.
— Чудесно, — пальцы женщины, предательски выдававшие ее возраст, сложились в крепкий замочек. — А известно ли вам, что на почтовый ящик запрещено приводить посторонних?
— Известно, — покорно согласился полевой работник, который почувствовал, что его отчитывают, как курсанта-первогодка.
— А известно ли вам, что вы, ? 241/2, явились на два месяца позднее намеченного срока?
— Известно, — Ловцу оставалось только переминаться с ноги на ногу. Сесть ему не предложили.
— И как же это понимать?
— Некоторые обстоятельства моего путешествия вынудили меня отклониться от ранее предписанного маршрута. Считаю своим долгом сообщить, что в случае неудовлетворительного заключения по материалам моего доклада готов предстать перед дисциплинарной комиссией.
При слове "дисциплинарная" почтовый ящик заметно поморщилась, но тут же овладела собой и продолжила наступление.
— Вы обязательно предоставите свой отчет в положенный срок и в полном объеме. Боюсь только, что сейчас не совсем подходящее время для этого. В мои обязанности не входит выслушивание оправданий проштрафившихся полевых агентов.
— И что же входит в ваши обязанности, сударыня? — смиренно поинтересовался Ловец.
— Выдать вам сообщение, по получении которого полевой работник должен выполнять то, что в нем содержится, — каждое слово строгой сударыни почтальона было отлито первосортным канцелярским чугуном.
— Ну так выдай его мне и заткнись, — также спокойно произнес работник, который был должен чего-то там выполнять.
— Да как вы...
— И быстро давай! Поняла? — Ловец не шутил. Давала знать усталость и капелька обиды. Да что там капелька обиды, настоящий водопад.
В функции почты не входит обсуждение передаваемых посланий. Более того, почтовый ящик не знает и никогда не должен знать содержания передаваемых сообщений. Если такое происходит, под угрозу провала попадает вся районная агентурная сеть. То есть вместо долгожданного, пусть и краткосрочного, но очень нужного отдыха, Ловец попал в некачественно работающую структуру. И потом его опять торопили, как ранее торопил Бобр, а потом Ио.
"Нет. Ио меня предупреждала, а я, дурак, не послушал".
— Ты что, так и будешь на меня пялиться? — хамил Ловец и радовался такой нежданной возможности сбросить стресс. — Пошла работать!
Выстрел черных глаз испепелил агента. Почтальон медленно повернулась и скрылась в соседней комнате.
Когда женщина-почтальон вернулась, то застала непокорного полевого работника расположившимся на диване, а Сашку на стуле. Маленький кофейный столик они приспособили как подставку для ног. Студент хотел пойти в организованном хамстве еще дальше и снять сапоги, но Ловец не разрешил.
Она молча протянула небольшой, самого обыкновенного вида желтый конверт. Ее щеки пылали огнем возмущения, а черные брови были сведены в одну жесткую полоску.
— Я бы могла применить некоторые средства самообороны.
— Несомненно, могли бы, — согласился Ловец, представляя, что бы он сотворил с человеком, так себя поведшим в его собственном доме. — Но я почему-то уверен, что вы этого не сделаете.
— Не сделаю.
— И почему же?
— Потому что дело прежде всего, — сообщила почтальон. — Мы все заинтересованы в скором и точном исполнении вашего задания. Надеюсь, теперь вы покинете мой дом?
И они покинули. Уходили по черной лестнице. Ловец не объяснил, почему они делают именно так, но Сашка решил, что в шпионских играх так положено. Необходимо проверять, нет ли хвоста и, постоянно заметая следы, бегать через проходные подъезды. Главное, чтобы не было свидетелей.
С этим самым главным условием им катастрофически не везло — они постоянно на кого-нибудь натыкались: выйдя из дверей служебного хода, встретились с несколькими стекольщиками, суетившимися у пустых оконных рам. Нет, не то чтобы наткнулись на них или столкнулись с ними. Ничего подобного. Мастера работали в том самом проулке, в который попали Сашка и Ловец.
Один из рабочих, видимо подмастерье, пытался резать стекло, другой приноравливался к оконному проему, третий глубокомысленно наклонил голову и чертил палочкой по свеженасыпанному песку. Груда битого стекла скрипела под ногами.
Тот кто, как показалось Сашке, резал стекло, закончил свое дело и встал. Взмахнул руками и произнес несколько странных слов, напомнивших студенту незабываемые "трах, тибидох, тибидох". Стекло пошло мелкими трещинами и на земле прибавилось новой горкой скрипучих осколков.
