Рагмар лопнул себя по лбу. Он понял! У орков прежде были в ходу подобные запреты, да и сейчас многие их соблюдают, запреты, оберегающие от злых духов. Теперь поведение Конхобара стало ему понятнее.
— Ты вызвал гнев своих...духов? — покачал головой орк.
В глазах его читалось понимание и сострадание, которое людям вроде Конхобара было неведомо.
— В каком-то роде, — кивнул воин из Альбы. — В стародавние времена мы заключили договор с Ходящими невидимыми тропами и той, кого Стражей мы зовём.
— Стражей? — переспросил Олаф, оторвавшийся от поедания заячьего рагу. — У вас же так, кажется, зовут Палача?
Конхобар кивнул, отрывая шмат мяса от свиной ноги. Что-то, а аппетит перед смертью он не потерял.
Рагмар подумал, что не так должно вести себя перед встречей с духами. Что это вообще такое?
— Не похож ты на умирающего, разноцветноволосый человек, — покачал головой Рагмар.
Конхобар пожал плечами. Он сперва хотел что-то сказать, но потом поднял вверх указательный палец евой руки, показывая, что сначала хочет прожевать мясо. Сглотнув и умиротворённо сложив руки на груди, он произнёс:
— Таково было моё последнее желание, исполненное Анку...Нарушивший гейсы, если то великий воин и герой, имеет право на последнее желание. Отправляясь на тот свет, я хотел бы наесться. Мало ли, что меня ждёт на другом краю Тропы между мирами? Есть, быть может, мне не придётся много дней спустя.
Олаф рассмеялся услышав рассуждения воина из Альбы. Он не верил ни в тот свет, ни, по большей части, даже в этот. Но смех его оборвался, когда на него неодобрительно зыркнул Рагмар. Зеленокожий оценил предусмотрительность Конхобара. И вправду, пока будешь подниматься вверх или спускаться вниз по Мировому древу, успеешь проголодаться! Умный этот человек, Конхобар.
— А теперь...Пока ещё есть время...Я расскажу о том, как были нарушены гейсы-запреты.
Конхобар прочистил горло и посмотрел прямо в глаза Олафу.
— Везучий, ты всегда выбираешься из передряг. Уверен, что тебе ещё многие годы удастся это проделывать. Ты должен будешь найти кого-нибудь из филидов Альбы, тех, кто хранят память о былом. Пожалуйста, запомни мой рассказ и передай его им. Прошу, как воин — воина.
Воин из Альбы во второй раз за разговор был серьёзен как никогда. Везучий кивнул. Предсмертная просьба собрата по ремеслу — это святое, пусть он даже воевал бы за вражью сторону.
— Что ж. Пусть филиды назовут эту историю...— Конхобар пригладил волосы (и без того казавшиеся намертво прилипшими к макушке), и взгляд его остановился на обглоданных костях поросёнка. — Да! Пусть историю эту назовут "Поеданием хряка из ...". Как там называют сии края в моей Альбе? Эфель-Туатом? Да! Пусть это будет "Поедание хряка из Эфель-Туата!".
И смех Конхобара плавно перетёк в рассказ...
То было год спустя после дарования высшей цены чести. Конхобар наслаждался жизнью, полной битв, крови и смерти, — настоящей жизнью воина Альбы. Но едва взор его обращался на женщин, на лицо налетала грозовая туча. В свои двадцать лет он ещё не был женат, а ведь это почти возраст старости! Иногда сознанию его представлялись картины настоящей, самой что ни на есть глубокой старости — сорока лет! О! Кто подал бы ему чашу воды? Ведь вино, наверное, уже нельзя будет пить неразбавленным...И смыл тогда в питии такого вина? Уж лучше воду! Да, родниковую воду Маг Туиред, знаменитой...
Размышления Конхобара прервал женский смех. И был он столь мелодичен и звонок, что воин принялся озираться по сторонам, чтобы понять, откуда идёт сия музыку жизни.
На высоком холме по правую руку от дороги резвились, играя в догонялки три альбийских девы. Но, признаться, не видел двух из них Конхобар, ведь взор его оказался прикован к одной, самой прекрасной и статной, облачённой в узкое на талии платье, зелёное, как первая весенняя трава. Доблестный воин спрыгнул с коня и двинулся к тому холму, словно бы притягиваемый невидимыми цепями. На негнущихся ногах, не в силах оторвать своего взора от прекраснейшей из дев, Конхобар приблизился к воплощению своей мечты. Девушки, завидев статного парня, прыснули в кулачки и прекратили играть в догонялки. Они с интересом поглядывали на воина, чей цвет — а точнее, цвета — стали известны во всех землях, где говорили на альбийском или понимали его.
— Здравствуй, отражение прекраснейшей из Идущих по заокраинным тропам! Скажи мне, как зовут тебя? — спрашивал зачарованный Конхобар.
Бывшая в те минута — для Конхобара, конечно же — единственной на свете девушка прыснула в кулачок. Её золотистые кудри разметались по лбу при этом.
— Моё имя уже известно тем, кто меня знает. Остальным же удастся его, только если...— девушка вновь рассмеялась. — Только если отгадает загадку! Но сперва догонит меня!
И девушка со всех ног побежала в противоположную от Конхобара сторону. Но тот не был бы славнейшим героем Альбы, если бы не мог догнать деву.
В пять или шесть прыжков он настиг её и, насколько было в его силах, нежно обнял девушку. Он тихо шепнул ей на ухо:
— Ну так как зовут тебя, о прекраснейшая из смертных? — вкрадчиво спросил Конхобар.
Она почувствовала его тёплое дыхание у себя на щеке.
— Имя моё — Амайн, Восточная звезда...
Девушка смотрела на заходящее солнце. В груди Конхобара кольнуло — то был знак нарушенного гейса...
Конхобар только-только принялся за рассказ о нарушении второго запрета, как свет в зале померк. Только в камине, где жарилась, кажется, самая большая свинья из тех, которую Олаф когда-либо видел (не считая предыдущего бургомистра Лефера), горело пламя. Свет от него, неверный и слабый, оставался единственной преградой на пути тьмы.
Ричард отрешённым голом прошептал, превозмогая боль:
— Ну начинается...В этом мире нельзя спокойно умерев, не влипнув в историю.
— А шаман-то прав, — вторил ему Рагмар, готовясь принять бой.
Внезапно раздался громоподобный рык...кошки. Мяукающее создание прыгнуло куда-то в сторону. Тут же послышался вздох облегчения — то Олаф вновь поверил в своё Везение.
И тут открылась дверь.
Все замерли. Ну, разве что кроме Ричарда Магуса, который и так был бездвижен и флегматичен, как и подобает мастеру его искусства, видавшего все чудеса на этом свете.
Свет луны проникал в комнату, превращая ее во вместилище ночных кошмаров и неверных теней, подхваченных полночным ветром. Послышался стон деревьев и...стук костей. В дверном проеме возвышалась фигура. Стоявшую спиной к свету, ее невозможно было разглядеть, и оттого становилось еще страшнее. Послышался шелест ткани, и фигура сделала шаг вперёд.
Рагмар обратился в дикую кошку, замерзшую в прыжке. Олаф занес над головой меч. Ричард соизволил повернуть голову в сторону незнакомца. И только Конхобар оказался невозмутим.
— Это за мной, — спокойно произнес он. — Как умирать-то не хочется.
Фигура, шагнувшая в комнату, заколыхалась. Послышался стук костей, и через мгновение незнакомец поднял руки, устремив их в сторону Конхобара. Раздался странный, пугающий, леденящий душу звук...
Олаф лишь мгновение спустя понял, что то кости стучат друг о друга в немом смехе. Только одно создание могло его издавать.
Анку, Владыка Троп, что протоптаны мёртвыми, пришёл за своей очередной жертвой.
Конхобар сделал шаг навстречу смеющемуся одним клацаньем зубов Анку, который все так же оставался пятном сумрака в лунном свете.
Герой Альбы сделал шаг. Ещё шаг. Смех — то есть клацанье — стал ещё громче, и оттого ужаснее. Шаг — великого воина и победителя величайших бойцов разделял какой-то шаг.Шаг...
* * *
Ричард ни дня не мог прожить без книги, ведь они были для него лекарством, лекарством от себя и от мира. Древние хроники и трактаты по теории магии возводили невидимый, но прочный барьер. Рухни он — и Магус действительно не смог бы прожить дня. Даже часа — и то не смог бы. Разве что минута...Хотя...Кто знает?
Библиотека Дельбрюка, богатейшая в городе, а может, и во всём Двенадцатиградье, постоянно питала своей сильнейшей на свете магией этот барьер. Но даже этому богатству положен был предел. Не замечая этого. Ричард продвигался к нему, поглощая один фолиант за другим. Сперва необходимость, постепенно это движение стало жаждой, и снедаемый ею, Магус на всех порах устремился к пределу.
На этом пути Ричарду повстречалась книга, небольшая, всего-то с кулак толщиной, в переплёте из выкрашенной в насыщенный зелёный цвет кожи. Ни единым камнем обложка не была украшена, даже ремешок, перехватывавший её, поражал своей простотой и неказистостью. Но стоило только открыть книгу!..
Первая страница была украшена дивными узорами, которые даже специалиста по теории магии повергли в благоговейный трепет. Если бы кто-то из владевших искусством — и проклятьем — сумел нарисовать хоть жалкое его подобие! Никогда бы не удалось победить столь сложное, идеально выстроенное заклинание, сотканное из напитанных мощью изменений узоров. Круги здесь обращались линиями, пересекаемые простенькими крючками, что складывались в буквы, которые...Сложность описания этого рисунка — ничто по сравнению с ним самим! Да! Ричард, наверное, полдня любовался этим узором. Даже много лет спустя он мог вызвать его в своей памяти, но лишь однажды попытался (тщетно) его повторить.
Но рисунок являлся лишь началом для потрясающе прекрасного путешествия в иной мир, погибший во дни Великой Смуты. Лишь осколки его сохранились в памяти жителей города Альбы. Даже название — лишь отзвук имени дивного и древнего мира, призрак которого поныне жил в преданиях и деяниях...
Ричард потерял счет смене дня и ночи. Кажется, что-то происходило вокруг, но так ли это важно? Главное — книга, а точнее, то, что в ней хранилось.
Листы пергамента, немного шершавые на ощупь, открывали врата в новую историю, давали шанс увидеть, и не через замочную скважину, а во все глаза, великое дело древних героев. Верховные короли и жалкие нищие, племена, видевшие рождение мира и ставшие предвестниками его гибели. Уверенные в себе, воинственные женщины — и лукавые, хитрые воины. Боги, жившие до Великой Смуты среди людей, но ушедшие за окоём, Ходящие между мирами. И даже коровы, решение судьбы которых, бывало, оказывалось важнее целого королевства.
Но позади героя каждой истории нависала тень Анку, приходящего за смертными в их последний час. Потомках великих героев и верховных королей, альбианцам боги даровали возможность видеть Анку. Иные же слышали только стук костей и скрип колёс его ужасной, наполненной трупами повозки. Звук этот — его ни с чем не спутать, стоит лишь однажды его услышать — повергал в ужас альбианцев. И только их герои с радостью слушали его, ведь он был предзнаменованием скорого ухода их к Ходящим-между-мирами и вечной жизни в легендах.
Едва книга оказалась захлопнута, Ричард застыл в печали. Так продолжалось несколько часов. А после он задумался. Кто же создал это потрясающее творение, и, главное, когда? Ведь альбианцы во всём Двенадцатиградье славились тем, предания их хранят филиды, доверяя не мёртвым буквам, но живой памяти. Может, это обман, и некто придумал все эти дивные истории? Сердце Ричарда попало в оковы, выкованные из самого холодного льда. Нет, этого не может быть!.. Ведь они столь прекрасны!.. Их никто не мог выдумать!.. Никто!..
Он не успел заметить, как ноги сами понесли его в кабинет Дельбрюка. Магус застал учителя за подкидыванием поленьев в камин. В городе зима объявила о вступлении в права на мир, и тысячи ветров за окнами несли снежинки. Здесь же, в последнем бастионе Дельбрюка, царили тепло и уют. Учитель, в такие дни всегда укрывавшийся в плед, любовался пламенем, поедавшим дрова. Пожирая одно за другим, он требовал новой пищи, подгоняя Дельбрюка потрескиванием. Учитель, кивая, задавал корм огню, и он разгорался всё ярче, согревая кабинет.
— Учитель...
Дельбрюк рассеянно посмотрел сперва на Ричарда, посмевшего нарушить идиллию, а затем на фолиант, бережно и нежно сжимаемый Магусом.
— А, Вы всё-таки нашли мои заметки...
* * *
— Стой, Конхобар, — голос Ричарда наконец-то обрёл чуть больше жизни, чем человек с перерезанной глоткой. — Это не по правилам Альбы. Анку так не приходит. Вспомни!
Кажется, даже тень повернула то место, где у неё должна быть голова, в сторону Ричарда. Клацанье зубов ненадолго прекратилось. Тишина — могильная (в самом что ни на есть прямом смысле) — воцарилась в этом зале, который только недавно полнился запахами жареного мяса и возгласами гостей. Герои немой сцены ждали (ждал даже лунный свет, в эти мгновения чуть-чуть ярче), что же скажет Ричард.
Но тот, выдерживая паузу, мучил присутствовавших, как и положено (хотя в отношении Анку нельзя было сказать, способен ли тот что-либо ощущать).
— Анку не должны видеть чужеземцы, те, в чьих жилах не течёт кровь Альбы. И если у меня или у Олафа капелька могла затеряться, то уж Рагмар-то, — Ричард не удержался от саркастической усмешки, — может похвастаться чистотой происхождения. Здесь что-то не так.
Фигура, сотканная из сумрака (и костей, непременно костей, сумраком так не пощёлкаешь) встрепенулась. Лунный свет залил её с ног до головы. Из латанных-перелатанных рукавов балахона торчали кости, жёлтые, желтее сыра, непонятно чем скрепленные. Под капюшоном ничего не было заметно.
Конхобар вновь обратил свой взор на Анку.
— А ведь правда, — он поскрёб подбородок. — Клянусь Эртамайном, что приходит в снегопад! Вы не должны были его заметить!
Анку выпрямился. Похоже, он застыл, поражённый пренебрежением смертных. Благоговейный страх, что он внушал десяткам, сотням, сотням сотен тысяч альбианцев, улетучился из героя Альбы (если когда-то в нём пребывал).
— Если же вы его видите, значит, это не Анку. Но как же так, если я...Я ведь нарушил гейсы...
Похоже, что сам Анку терялся в догадках. Фигура заколыхалась: капюшон то и дело поворачивался то в одну, то в другую сторону. Кто бы ни прятался под ним, он явно почувствовал себя не в своей тарелке.
Первым нашёлся Конхобар. Недолго думая, он просто прыгнул к незваному гостю и схватил его за грудки. Отчётливо послышался перестук костей. Рагмар, знавший толк в костях, готов был поклясться духами-хранителями, что это тазовые кости так стучат. Только у них был столь глухой, протяжный при ударе звук!.. Да, а уж вот если берцовыми...Орк даже облизнулся: ему вспомнились лучшие пиры его родного племени! Вот уж где гуляли так гуляли!..
Олаф же, чтобы и дальше оправдывать своё прозвище, отошёл в сторонку, готовясь в любой момент прыгнуть под лавку. Мало ли что, знаете ли. Так как он прежде это существо не встречал, то не хотел даже предположить, что за сюрпризы оно может преподнести.
Анку же...О, Анку!..
Много позже случай этот войдёт в легенды. Филиды и барды будут воспевать геройство великих рыцарей и талант искусного мага, бой которых вчетвером на одного стал поединком. Славным и страшным поединком, когда сама Смерть убоялась смертных. В реальности же всё было...намного сказочнее.