Оскол

Я предался унынию. Ну, в самом деле, ― теряю невесту, лучший друг уехал черт-те куда, заблудился в лесу, да еще кусают здоровенные, как бомбовозы, комары. Попытался крикнуть, но вышло какое-то булькающее кваканье. Естественно, никто не отозвался, за исключением туземного нетопыря, который сразу же нарочито громко захлопал крыльями, создавая невозможные условия для отдыха. Пришлось оставить уютную кочку и брести дальше. Только вот куда? Лес тянулся на десятки километров до старой финляндской границы и не дай бог забраться в эти чащобы — с фонарем не найдут. Я помнил, что станция расположена точно к северо-западу от лагеря, но это мало чем помогло. Северная звезда была затерта облаками, а попытка вглядеться в небо закончилась кувырком в лужу. Перевернулся на спину, лежу.

Красиво августовское небо. Кроны дерев скрывают тучи, мигают редкие звездочки. Показался месяц, потом второй, и я осознал, что пьян вдрызг. В этой мысли утвердил легкий смех невдалеке. Кто-то был рядом. Собрав остаток сил, удалось встать и вылететь на тропу, посередине которой застыл мощный ствол.

Мне стало не по себе — ствол вдруг исчез, и появился ярко-красный зверь. Стояли вокруг него ведьмы и кормили еловыми ветками. Только были они почему-то в тренировочных шароварах и с цветами в головах.

'Вот он!' — атаковали ликующие голоса со всех сторон. 'Медведь! Кто твоя невеста?' Мне завязали глаза и стали вертеть, подталкивая руками. Потом они замолчали и разбежались — слышно было, как удаляются шаги. Я сорвал повязку и, пытаясь остановить качающийся горизонт, споткнулся и упал на простертые руки сероглазой ведьмы...

Полностью прийти в себя удалось лишь к утру. Изредка мелькали вспышки просветления с обрывками разговора, но кто дотащил меня в лагерь — не помню. Уверен только, что они добрые славные парни. Принесли в дом, уложили спать и оставили на тумбочке полный котелок воды.

Натянув гимнастерку и ощупав карманы, я растерялся — кошелек с деньгами, ключи и удостоверение инструктора ОСОАВИАХИМа исчезли. Деньги ― ладно, тем более, что пропили мы их почти все. Помню, Валька стучал в окошко железнодорожной кассы и требовал отправить телеграмму в три слова 'приготовьте сто рублей'. Ключи, по-моему, я положил в пустой кошелек, есть шанс, что оставил в буфете. А вот удостоверение — это плохо. Могут из лагеря выпереть, если Еделев узнает.

А Еделев явился, как чёрт из табакерки. Читал нотацию, ударяя кулаком, возмущенно махал руками, но... Под конец речи кинул армейскую флягу. Первач! Похмелье не числилось в моих бедах, но жест начлагеря был дорог.

В понедельник я вступал в обязанности, которые начинались около 10-00. Судейство. Поэтому с утра на полигон тащиться было незачем, и к началу работы я выглядел не хуже остальных инструкторов. Вот только фраза 'траектория движения пули' не задалась, и пришлось заменить ее на 'линию полета'. А так ничего. Временами, правда, желудок мстительно подбирался к пищеводу, но я регулярно гасил его водой.

Говорят, что в таком состоянии время идет медленнее. Не верьте. Оно вообще не идет, застывая липкой резиной на дне каждого часа. Казалось, что столетняя война была короче трудового августовского понедельника. Стрельбы — Матчасть — Планерка — Опять стрельбы — Упражнение '5+20' — 'Дебет-Кредит' — Политзанятия в вечерней школе инструкторов.

Но даже политзачеты когда-нибудь проходят. Наступил вечер, когда я пошел сдавать ведомости учета расхода боеприпасов и в дверях столкнулся с какой-то девчонкой. Ведомости разлетелась по коридору. Девчонка ойкнула и бросилась собирать бумагу. Очень уж не хотелось мне сгибаться — шум в голове, да и желудок пошаливал. А она, присев на корточки и прижимая к груди бумажный ворох, сказала полуобернувшись:

-Я сейчас, я быстро все подберу.

И полуоборот этот и быстрый взгляд из-под рваной челки очень скоро стали меня жечь. Нет, мое сердце не пронзала молния, и толстожопый Амур не стрелял коварно из-за угла. Просто кончики пальцев занемели, и тугая волна перекрыла дыхание.

Наверное, по сто раз на дню приходилось встречать раньше это чудо — и ничего. А сейчас вдруг ее необычная внешность приковывала к себе, как магнит. Черные волосы клиньями, белая, белая кожа, и вместо полагающихся в таких случаях 'очей черных' — глаза серо-стального цвета, цвета ледяного балтийского неба.

И еще она отличалась от своих подруг, не становясь при этом белой вороной. Девчата прислушивались к ее мнению, я замечал. Парни тоже не обходили стороной, однако предпочитали все же общество сверстниц более понятных. С теми можно было купаться, шутить, дурачиться, назначать свидания. Даже целоваться, наверное. С ней нельзя. Причем не из-за напускаемого ломания, а вследствие чего-то идущего от самой сути.

Что делать? Собирать листы рядом с ней? Стоять на месте? Подойти? Нет, подойти боязно. Я казался себе слоном возле хрустального колокольчика и, вцепившись в стул, боялся даже моргнуть.

Пачка бланков была мне протянута со словами:

— Вот, Андрей Антонович, возьмите.

— Да-да, спасибо... э-э... Лиля.

— Я Астра. Астра Далматова.

— Очень приятно. Андрей. Андрей Антонович.

Астра улыбнулась.

— Я знаю.

— А! Ну да. Ты, наверное, ищешь Полтавцеву?

— Нет, я жду вас.

Это было уже слишком. Стрелы из глаз и откидывание челки я мог еще вынести. Это ― нет. Я не заслужил того, чтобы меня ждала принцесса.

— Зачем?

— Вы вчера удостоверение потеряли.

— Я?

Отведя глаза, Астра молчала.

— Потерятелось... терерялось... тьфу! Я обронил его где-то, Оля!

Астра всё молчала, но теперь это молчание сделалось осязаемым. Его можно было грузить лопатами и развозить на телегах. Стремясь облегчить свинцовую обстановку, я начал рассказывать, что потерял дорогу, сбился, опять начал. А ей, видать, надоела моя мелкая суетливость, и принцесса сказала:

— Меня зовут Астра.

Я раз в пять сильнее засуетился, желая только одного: скорее все объяснить, чтобы она не ушла, не поняв.

— Я... Мне... Я слышал... это... значит...

Сжалившись, Астра сказала, что я мог недослышать.

— Вот-вот, — обрадовано закивал я. — Недослышал!

Улыбнувшись, она спросила:

— Так вы зайдете к нам забрать его?

— Ну, конечно, Астра! — Я еле удержался, чтоб не схватить ее за руки. — Я сейчас спихну эту бухгалтерию, и все.

Оставалось только уговорить Советку Полтавцеву отнести мои бумаги, но по дороге я был перехвачен комсоргом Жуковым и препровожден в красный уголок. Оказалось, что приехал товарищ из горсовета ОСОАВИАХИМа, ответственный за проведение стрелковой спартакиады.

Уполномоченный направлял нашу деятельность в какое-то русло, чертил схемки зеленоватым крошащимся мелком, вскрывал недостатки и тут же намечал пути их устранения. Потом на трибуну поперся начлагеря, потом комсорг Жуков обещал повысить общий процент попадаемости и, взывая к бдительности, поминал 'еще живые тени врагов народа'. Завели разговор про заводы, не отпускающие рабочих в снайперские школы...

Уже стемнело, пошел дождь, с громами и молниями, а вся эта говорильня продолжалась. Я попытался улизнуть, но начальник лагеря пришиб взглядом к стулу и сделал такое страшное лицо, что пришлось выдавать неловкую попытку за желание сесть подальше от окна. Когда 'народный хурал', наконец, окончился, я сразу убежал под прикрытием вставших разом инструкторов. Еделев не смог меня задержать — орать через головы в присутствии ревизующего товарища не решился.

Я выскочил на крыльцо.

Астра стояла под деревом, подняв к небу лицо. Прям беда с ней.

— Ты чего тут? Сейчас молнией бахнет — и тю-тю.

— Меня не бахнет, Андрей Антонович. Я вас жду.

Проклятье! Ну как ей, дурочке, объяснить? От избытка чувств я чуть не сказал ей что-то 'эдакое'. Надо себя в руках держать, а то бухну вдруг 'милая' или вообще 'любимая'. Голову при ней я теряю, факт. Поэтому сказал, как можно строже:

― Курсант Далматова, вы промокли и замерзли. Возьмите мой пиджак.

Мне пришлось укутать снегурочку и отвести в инструкторский домик, в комнату Ветки — до палаток девчонок было около полукилометра.

Продрогла Астра изрядно. Хотя девчонки в нашем лагере неженками не числились, любую физкультурницу схватит пневмония, постой она пару часов на холодном ветру. Ее надо переодеть в сухое и натереть спиртом. Которого, правда, нет, зато есть похмельный самогон. И комплект чистой байки. Но как это сделать? Только от одного ее присутствия голова чумная, а надо как-то сказать: 'раздевайся да ложись в постель'.

Я опять нацепил маску сурового отца-инструктора и стал рубать команды: 'Переодевайся вот в это, укрывайся вон тем, растирайся вот этим'.

— А этим, это чем?

— Это?... м-мм... ― Я помахал в воздухе рукой. ― Это спирт.

Девушка подозрительно скосила глаза на мутное стекло фляги:

— Он больше похож на самогон.

— Ну, самогон. И ладно. Ты ж растираться будешь в профилактических целях.

— А я им буду пахнуть!

— Далматова! Тебя здесь нюхать никто не будет.

— А вы?

— А я пойду и принесу чего-нибудь горячего.

Астра откинула назад волосы и начала стаскивать рубаху. А я, ошпаренно выбегая, был остановлен ехидным вопросом:

— Товарищ командир, а как мне растереть спину?

Боясь повернуться, ответил удушено:

— Руку там... выверни посильнее, — и вывалился в коридор, сопровождаемый тихим смешком.

В коридоре, где я отдыхал, пытаясь придти в состояние близкое к норме, осуждающе глянул на меня с плаката 'Механизация РККА' нарисованный красноармеец: мол, что это за сердечные знакомства в учреждении содействия обороне?! Тебе-то что, подумалось, махай себе флагом на броне, а мне что делать с этой вот... Мэри Пикфорд? Ведь сообразила, что я на нее не надышусь, и теперь будет чесать мелкой гребенкой. Девчонки это умеют. Легко! Махнут пальчиком, и взрослый мужик начинает бегать, как Барбос на выгуле. И самое в том ужасное, что я был бы счастлив прыгать около Снегурочки, приносить ей брошенную палку, и, заливаясь идиотским лаем, крутить хвостом. Но не мог. Она сильно младше меня, может, еще в школу ходит. Кроме того, здесь в лагере она человек, за которого я отвечаю. Подопечная единица, так сказать. Хорош будет инструктор. Впрочем, не будет.

Чай мы пили с маленькими треугольными вафлями, найденными в тумбочке Ветки Полтавцевой, моей подружки детства и по совпадению коллегой. Астра сказала, что утерянные мои документы в её палатке, и что вчера ночью они с девчонками гадали на женихов по какому-то немыслимо старинному гаданию. Что ей выпало быть заколдованной принцессой, которую должен поцеловать жених — медведь из леса, — тогда чары спадут. И тут из леса выпал я.

— Так, значит, ты настоящая принцесса? — сказал я, любуясь Астрой.

— Это легко проверить, — ее зрачки по-кошачьи сузились. — Вы поцелуйте меня.

— Т-ты, спи давай. Десять часов уже, а ей целоваться на ум пришло!

— А что, в десять нельзя целоваться?

— Я тебе устрою тебе завтра! Пока мишень в яблочко не 'поцелуешь', со стрельбища не уйдешь.

— Андрей Антоныч, вы где живете?

— Как где, в Ленинграде!

— Не, я знаю, что не в Торжке. В самом Питере, где?

— На Арсенальной.

— И что, арсенальские все такие?

— Какие такие?

— Такие, которые девушек боятся!

— Тебе, 'девушка', в куклы еще играть! Или в этих... в пупсиков.

— Много вы прям знаете! — Астра по-детски обиделась и отвернулась к стене.

— Астра, ну хватит. Уже действительно поздно.

Из-за подушки донеслось:

— Мне в палатку надо.

— Я доложусь начальнику лагеря и Совете Полтавцевой скажу, что ты промокла и здесь. Возьми вот градусник.

— Не буду!

— Возьми.

— Не буду я мерить вашу дурацкую температуру!

— Астра, не капризничай. Бери термометр, а я пойду, скажу, чтоб тебя не искали.

— Ну и идите.

Положив стеклянный цилиндрик на табурет, я укрыл Астру еще одним одеялом и ушел. Спи, принцесса.

Вторник стал днем вития веревок и вытягивания жил. С утра принцесса обосновалась в шумной группе стрелков, и мои попытки вытащить на разговор имели успех не больший, чем старания угрюмого юнца попасть на день рождения школьной красавицы. Вот кино! Уговаривал себя держаться на дистанции, а увидев Астру, обо всем забыл. Что-то происходит в голове. Наверное, химические процессы, ферменты всякие. Только куда эта химия заведет? Вон хихи-шушукания за спиной растут. Надо выходить из боя. Девицы здесь не промах — на подначках устанешь спотыкаться. В общем, плюнул я на это дело и пошел чистить винтовку.

В оружейке народу было немного. Тройка лиговских пацанов, студент-очкарик и толстая девушка со значком 'Готов к санитарной обороне'. Через всю стену был продернут кумач: 'УМЕНИЕ ВЛАДЕТЬ ВИНТОВКОЙ — ДОЛГ КАЖДОГО ГРАЖДАНИНА СТРАНЫ СОВЕТОВ!', а ниже висели плакаты, помогающие овладевать этим умением. Студент, слабо ориентирующийся в тонкостях устройства Мосинской трехлинейки, водил носом по схеме. Бедняга не первый раз собирал оружие, однако никак не мог избавиться от лишних деталей при сборке. Вот и сейчас очкарик пятый раз мазал в баллистоле пружину, думая, как ее можно пристроить в уже собранную винтовку. Один из парней посоветовал заправить ее в ствол.

— А как будет осуществляться функция выстрела?

— Ну как? Опустить патрон в дуло, нажать на крючок, пружину сожмет и патрон полетит.

— Нет, думаю тут иначе, — задумчиво протянул неумеха, — думаю, что пружину надо засунуть в другое место.

— Ну, тогда засунь ее себе в жопу, — сказал другой хулиган и все трое заржали.

Эх, как взвился очкарик! Даже кулаком стукнул в доску.

— Не смейте так со мной говорить! Я вам не какой-то там! Распоясались, негодяи!

Пахнуло бальзамом интеллигентских руганий на лиговских, и пацаны, уморенные ворошиловским режимом, ненадолго окунулись в родную стихию. Они стали теснить оскорбителя к стенке мягкими полудвижениями, как злые коты из страшной сказки.

Пришлось вмешаться:

— Эй, там! В чем дело?

Атаман лиговских снял пальцы с чужого пиджака:

— Дело в том, что сильно умные лезут в чужие разговоры, а потом долго кашляют.

— Может быть. Но если я, хотя бы чихну, ты, дружок, завтра поедешь домой.

Вздыбившись, парень двинулся в мою сторону и я уже приготовился к худшему; но один из лиговских встал между нами, высоко подняв пустые руки.

— Командир, наш друг сильно устал, поэтому хамит, доставляя неприятности окружающим. Мы извиняемся и уходим.

Слава богу, они убрались, а остатки тягостной атмосферы вышибла куча пионеров. Эти бандиты обосновались в лагере только два дня как, однако успели надоесть всем. Лишь мученики-вожатые терпеливо сносили их.

Комната сразу превратилась в муравейник. Детки грохали железяками, пихались у стены, сбивая плакаты, бегали. Двое шустряков размотали кумачевую штуку и принялись ее торочить, вбивая прямо в стену сотые гвозди.

— Это что за безобразия!

Голос оружейника Феди Зеленого пригнул детвору, словно ветер — камыш. Федя еще рявкнул, и рык этот ударял молотом в пионерские головы, корча окружающих в немом столбняке. Даже плакатный гвоздь выпал из стенки.