Хадизарский сюрприз (продолжение Высоких ставок)

Анжела удалилась вместе со своими свидетельницами — сестрой и подругой, бросив на мужа торжествующий взор, и у Рамона возникло странное, неприятное чувство, как будто он съел кусок мяса, политого прокисшим соусом. Он оглянулся на Фабиана. Юноша задумчиво смотрел на него, напоминая кошку перед селедочным хвостом, и никакие дурные предчувствия Фабиана не терзали. Его гораздо больше волновал отъезд Рамона в Хадизарию. Граф улыбнулся, и Бьяно слегка покраснел. Дон Арвело раскладывал на столе бумаги, которые нужно было подписать разводящимся сторонам, второй после Бьяно свидетель Рамона — его давний друг Раул Маура покуривал трубку, высунувшись из окна. Наконец из комнаты вышла чародейка Дамира, и по ее лицу было видно, что случилось нечто из ряда вон. Магичка сжимала и разжимала кулаки, ее взгляд несколько раз метнулся от графа к Саве, прежде чем волшебница сказала:

— Ваше преосвященство, ее светлость графиня не девственница.

После этого обстановка изрядно оживилась: Даниэль подскочил, рассыпав бумаги из папки, Маура поперхнулся дымом, кардиналесса, задремавшая в кресле, вздрогнула, обернулась к волшебнице и привстала:

— Что?

— Что?! — круто развернулся на каблуках Рамон.

— Как? — задал первый здравый вопрос полукровка.

— Что значит — как? — сухо огрызнулась Дамира. — Так же, как и обычно, — при этом она смерила презрительным взором счастливого мужа.

— Ваше преосвященство, я клянусь вам, что не прикасался к этой девице! — закричал Рамон, в глазах эмпата сверкнула маленькая молния.

— Тем не менее, сын мой, — кашлянула Сава, — я вынуждена отказать вам. И наложить на вас строгое церковное покаяние.

— Ваше преосвященство...

— Хотя вы, конечно, можете внести некоторое пожертвование на нужды сестер-ферониа-ток, — продолжала ее преосвященство. — В следующий раз вы сможете подать прошение не раньше, чем через три года.

Рамон тихо зарычал. Фабиан кинулся к опекуну, но вовремя вспомнил о свидетелях. Анжела благоразумно сидела за дверью. Кардиналесса перевела глубокий карий взгляд с Рамона на полу-оборотня и подняла левую бровь. Потом правую.

— Я должен поговорить с вами, — отрывисто бросил граф. — Дамира, доставьте сюда донну Феоне, сестры Робийяр пусть тоже подождут. Дон Эрбо, останьтесь. Остальные свободны!

Все тут же вымелись вон: сказывалась многолетняя привычка видеть в Рамоне господина и повелителя. Граф, тяжело дыша, заметался по комнате. Фабиан вел себя тише мыши. Сава вновь подперла узкий подбородок рукой и лениво бросила:

— Надеюсь, сын мой, вы разводитесь не для того, чтобы жить грехе с этим прелестным созданием?

Томный жест в сторону Бьяно заставил юношу подскочить.

— Нет, — отрывисто бросил Рамон, — я намерен удалиться в пустыню и провести остаток дней в молитве и молчании.

— Вы закостенели в грехе, сын мой, — усмехнулась Сава и легким грациозным движением поднялась с места. — Я не часто бываю при дворе, но в последние месяцы даже мне все было более чем очевидно.

Фабиан густо покраснел, а эмпат только криво улыбнулся.

— И все же, что ты намерен делать? — продолжала служительница Феронии. — Даже если оставить в стороне моральную сторону вопроса. Через три года ты сможешь развестись на основании того, что полукровка, но это намного дольше. И то, что это будет вторая попытка, тоже не зачтется в твою пользу.

Рамон снова зарычал.

— Три года! Три года, Сава! Это невыносимо! Вот что значит безнаказанно желать своим ближним добра! Я же не хотел, чтобы эта дурочка попала в монастырь, а выдать ее замуж вторично можно, только если она останется девой! Дьявольщина! А что еще ей придет в голову за эти три года?!

Сава растерянно пригладила знак Феронии.

— Молодое существо, — обратилась она к Фабиану, — я не могу поверить, что он настолько сильно вас любит, что готов попрать все светские и духовные законы.

— Я не существо! — возмутился полукровка. — И хватит вообще!

— Сава, я хочу, чтобы провели расследование. Я узнаю, кто, как и зачем это подстроил. Меня не будет несколько месяцев. Будь добра...

— О боги, ты же знаешь, как я не люблю светские дела, — вздохнула кардиналесса. — Но поскольку мне этого все равно не избегнуть, то так и быть. Но сумма твоего добровольного пожертвования увеличится пропорционально моим усилиям!

— Хорошо, ваше преосвященство, — покорно склонил голову Рамон. — Вы не благословите нас?

— Разумеется, нет! — отрезала Сава. — Во-первых, вы — богомерзкие извращенцы, а во-вто-рых, на тебя наложена епитимья. Брысь с глаз моих, негодник, и не вздумай обижать бедных девушек. Не то взвинчу сумму взноса.

Граф поклонился, рывком за рукав принудил Фабиана к тому же и вывел воспитанника за дверь. Оставшись наедине с опекуном, юноша заморгал, помотал головой и умоляюще воззрился на Рамона.

— Она... это... ну как же так? — прошептал отрок, видимо, всерьез обеспокоенный судьбой рокуэльской церкви при такой руководительнице.

— Вас что-то не устраивает? — поднял бровь Рамон, от души забавляясь смятением воспитанника.

— Но она должна была нас проклясть! — вознегодовал идальго. — Разозлится! А она... она... она?

— Боги, Бьяно, если вам так этого хотелось, вам следовало ей о том сказать! Она никогда не отказывает верующим в таких маленьких просьбах. Но довольно. Ступайте во двор, я перекинусь парой слов с нашими дамами.

Фабиан послушно направился к лестнице. Юноша выглядел пришибленно: он раньше видел кардиналессу только издали и не ожидал столь яркого зрелища.

— Нет, постойте, — Фабиан остановился. — Все время забываю вам сказать... Вы едете со мной в Хадизарию.

Полукровка громко ахнул и развернулся к опекуну, но Рамон, хмыкнув, уже двинулся к рассаднику женского заговора. Он насладится радостью и благодарностью мальчишки позже. Эмпат рывком распахнул дверь в комнату, где обретались дамы. Анжела напряженно замерла в кресле, сжимая подлокотники; Верона стояла в тени, прислонившись к простенку между окнами, и играла веером. Рамон фыркнул. Девчонка была на редкость здравомыслящей — явление пышущего негодованием графа ее не удивило. Она прекрасно все поняла, когда их не вызвали из комнаты к кардиналессе, и теперь покусывала губу, переживая за сестру. Феоне уже была на месте; граф ни минуты не сомневался, что душой и сердцем интриги была она, но мстительность и вспыхнувшая при виде супруги злоба требовали иного выхода.

— Ну что, дамы? — осведомился он, остановившись перед графиней Вальдано. Анжела вскочила и затараторила:

— Вот видишь? Видишь? Мы спасли тебя от ужасной ошибки! Я не хотела, правда, но разве был другой способ? Я люблю тебя, очень, и ты меня любишь, или полюбишь, и у нас будут дети, и ты увидишь...

Верона громко и раздраженно кашлянула. Ай да умница! Еще бы от зверька отстала, цены б ей не было.

— Сударыня, — холодно сказал Рамон, отцепив от камзола жену, — ужасную ошибку совершили вы. Я не сомневаюсь, что столь гениальная мысль пришла в голову не вам, — он смерил Феоне недобрым взглядом, чародейка вскинула голову, — но расплачиваться будете вы. — Но... но я же... — пролепетала Анжела.

— Я приказал провести расследование и не пожалею ни сил, ни денег, ни времени, чтобы разобраться в этом деле.

Девушка вскрикнула. Она догадывалась, что вряд ли Рамон будет счастлив от такого поворота, но никогда не думала, что он настолько обозлится. Она вообще еще ни разу не видела мужа в таком бешенстве, и от того, что он не кричал и не впадал в неистовство ей стало еще страшнее.

— Послушай, ты совершенно напрасно угрожаешь этой девице... — начала Феоне, вздумав проявить женскую солидарность.

— Замолчи. Итак, госпожа графиня, если бы наш развод состоялся по указанной мною причине, то я бы подыскал вам достойного вас жениха, — графа ненадолго отвлекли эмоции Вероны, которая быстрее всех поняла, в чем дело; впрочем, это не прибавило ей симпатии в глазах Рамона. — Но теперь вы можете отправиться только в монастырь... если вас не возьмет замуж тот, с кем вы переспали.

Анжела закричала и осела в кресло.

— Что до тебя, Феа, — продолжал эмпат, — то я бы на твоем месте перестал разводить интриги, а вы, юная донна, — Верона гордо выпрямилась, — выйдете замуж, причем как можно скорее, но я постараюсь уберечь Миро от такой супруги.

Рамон вышел, хлопнув дверью. Графиня опустила голову на руки, всхлипнула пару раз, вздрогнула и залилась слезами. Верона со вздохом присела на подлокотник и обняла ее за плечи.

— Что уж теперь реветь, — сквозь зубы кинула Феоне. — Поздно.

— Нет, нет, не поздно, — прорыдала Анжела, отрываясь от плеча сестры. — Я же соблазнила Миро Ибаньеса!

"Муритана", как сказал бы поэт, легко скользила по волнам, приближаясь к хадизарскому берегу; Баязид уже пообещал господину послу, что завтра они увидят Эль-Мегори — столицу султаната, "город тысячи белоснежных куполов". Рамон фыркнул. Благая весть ничуть не уняла его глубокого раздражения. К тому же эмпат с детства ненавидел стихи, и сентиментальная газель, которую ему прочел Баязид, только усугубила отвратительное настроение Рамона.

Две причины графского раздражения стояли у противоположного борта и оживленно обсуждали особенности оснастки "Муританы" и хадизарской "Джафиры". Хуан Фоментера и Родриго дель Мора, черт их побери! Когда эмпат разрешил Фабиану взять с собой друзей, он даже не предполагал, что чертовы щенки станут отличным предлогом для того, чтобы избегать общения с ним. Они пересекали море Ок в самом узком месте, но за три недели в ограниченном пространстве корабля Бьяно ни разу не остался наедине с Рамоном, ускользая от опекуна, как намыленный. Бывший томоэ мрачно уставился на полукровку: он сидел на свернутом канате и по-кошачьи щурился на солнце. Паршивец! Прикидывается, что ему невдомек, как на опекуна действует вид распахнутого ворота тонкой сорочки, под которой просвечивает карамельного оттенка кожа!

Бьяно сдвинулся поглубже в тень. Его смущал и вгонял в краску один лишь вид Рамона, и юноша отлично знал, что граф об этом знает, и знает, что Фабиану известно, что он знает. В общем, сплошная путаница, но по хребту юноши словно проводили мокрым пером всякий раз, когда опекун на него смотрел.

"Тоже мне, эмпат!" — фыркнул идальго.

После инцидента с афродизиаком кабальеро боялся оставаться наедине с Рамоном. Те полчаса были самыми худшими в жизни чародея, ведь разрыванием камзолов и сорочек дело не кончилось. Фабиану было очень стыдно даже вспоминать про это, особенно то терпение, с каким эмпат приводил воспитанника в чувство. Граф, вообще-то, мог бы и понять, почему. Нет же, его светлости угодно было сердиться!

— Эх, жалко, что Даня нету, — между тем заметил Родриго. — Да и вообще, мы уже никогда вместе не соберемся. Миро же теперь — король!

— Властвует, — кивнул Хуан. — Но Дануто и впрямь лучше было не ехать.

— Он мне так и сказал, — подтвердил Фабиан. — Хотя ее преосвященство, вроде, была не против...

Он говорил с Данем незадолго до отъезда. Семинарист сидел верхом на широком подоконнике и задумчиво смотрел на залитую лунным светом улицу внизу. Это был последний вечер перед отъездом, и Фабиан снова попытался уговорить Даниэля поехать с ними.

"Понимаешь, Бьяно, — вздохнул дон Арвело, болтая спущенной с подоконника ногой, — я не думаю, что смогу вынести такое количество хадизарских морд вокруг".

"Но ты так и будешь дергаться от их вида, — возразил Фабиан. — Попробуй пойти страху навстречу".

Даниэль уперся подбородком в колено и поднял глаза на друга.

"Может, когда-нибудь и пойду. Но не сейчас. Понимаешь? Слишком мало времени прошло. Я не могу, правда", — он отвел взгляд. Полукровка насупился. Он понимал Даниэля, как никто. Но ведь прошло уже пять лет, с тех пор, как Рамон купил себе раба. Что же, все еще слишком мало, чтобы пойти навстречу?

— Дань всегда был впечатлительным, — вслух сказал Бьяно, отвернувшись от статной фигуры у другого борта. Ну что же до него все никак не дойдет?

— Угу, — отозвался Хуан. — Он когда-нибудь придет в себя, как ты думаешь?

— Придет, — процедил Руи, — вот поймаю я эту аргасскую сволочь, сдеру с него шкуру и...

— Полагаете, вид содранной шкуры Робийяра поможет дону Арвело в этом? — поинтересовался Рамон. Бьяно подскочил, залился краской, схватил камзол и уже почти совсем удрал, когда большая сильная ладонь опустилась на его плечо и сжала так, что сдвинуться с места, без риска сломать ключицу, стало невозможно.

— Даню, может, и нет, но я буду спать спокойно, — с вызовом ответил дель Мора.

— Когда мы вернемся — поговорите со своим другом, — сказал граф. — Я все же эмпат, как знать — вдруг помогу.

— Вряд ли Даниэль захочет копаться в этих воспоминаниях, — усомнился Хуан. — Но вообще ему можно предложить. Бьяно, что с тобой?

— Зуб надуло, — выдавил полукровка, стараясь не морщиться. Опекун стискивал его плечо, как тисками, и, кажется, намеренно причинял боль.

— Ах да, с доном Эрбо мне тоже надо поговорить. Он состоит при моей особе, но в последнее время пренебрегает своими обязанностями. Посему сейчас он вас покинет, — Рамон сверкнул на друзей белоснежной улыбкой и рывком заставил упирающегося Фабиана идти за ним. Точнее, граф просто тащил юношу за собой, не обращая внимание ни на то, что кабальеро упирается и пытается скинуть руку его светлости, ни на глазеющих на это матросов, ни на то, что Фабиана оскорбляет и унижает такое поведение. Эмпат втолкнул юношу в свою роскошную каюту, захлопнул дверь и привалился к ней спиной, скрестив руки на груди.

— Как прикажете это понимать? — холодно осведомился он. Идальго гневно засопел. — Я что, чумной, чтобы шарахаться от меня, как только...

— Я, между прочим, ничего вам не обещал! — рявкнул полу-оборотень. — В том числе, и то, что позволю вам спать со мной! И нечего каждое мое слово воспринимать как предлог, чтобы меня облапать!

— Сударь, соизвольте выбирать выражения, я ваш опекун пока еще, — процедил Рамон. Вот влепить бы щенку пару пощечин для отрезвления!

— Ах так? Значит, теперь опекунам положено развращать опекаемых?

— Кое-кто забыл, что срывал с меня одежды в присутствии невинной девицы, намереваясь отдаться мне не сходя с места и невзирая на мое сопротивление, — зло парировал эмпат и тут же понял, что зря это сказал. Фабиан задохнулся, побелел и взорвался:

— Если вы покупали меня как свою шлюху, то надо было сказать сразу! А не притворяться добрым, чистеньким и благородным! И нечего теперь строить из себя обиженного!! Да как вы вообще посмели... — голос юного мага прервался, на скулах снова вспыхнули два пятна.

— Бьяно, ты соображаешь, что несешь? — поперхнулся граф. Его тут же захлестнуло болью и унижением, жгучим стыдом и не менее жгучей яростью. Эмпат зашатался, сжимая виски, а кабальеро ринулся к двери. Он просто захлебывался от отвращения к самому себе и ненависти к опекуну; к счастью, Рамон успел поймать воспитанника на полпути к свободе.