Кайнозой

— До свидания, Ори! — махнул рукой Кирилл.

Милан кивнул ей. Девушка, пряча стыдливую улыбку, помахала в ответ. Сеня жалобно глянул на Кирилла.

— Подождите меня снаружи минутку, ладно?

Кирилл тяжело вздохнул, толкнул дверь и вышел. Сеня истрактовал это как однозначное согласие и побежал к своей новой вечной любви, рискуя налететь на незамеченный стул или стол — днем в зал пребывал в потемках. Окон не хватало — очевидный просчет строителей — а свечи с факелами зажигались только вечерами.

Крю ожидал друзей в том же положении, что и вчера — лежа на тряпках и шкурах в повозке, дымя трубкой и размышляя о чем-то своем, приятном и сокровенном. Вероятно, служба его была не слишком напряженной. Ждать он, по крайней мере, умел замечательно.

Пока Милан осматривался, заинтересованный видом средневековой улочки при свете дня, Кирилл подошел к повозке и спросил у Крю.

— Слушай, а как зовут того человека, к которому ты нас возил вчера?

— Каресан. Хочешь попробовать?

Крю протянул трубку Кириллу. Естественным желанием было бы отмахнуться от табака и сто раз обсосанного возницей мундштука, но Кирилл почему-то согласился. Раз уж у них пиво натуральное, может, и табак тоже? Кириллу почему-то казалось, что настоящий табак приятен на вкус.

Он жадно затянулся, готовый к тому, что может накатить кашель — так всегда изображают некурящих в кино, когда тем вдруг хочется попробовать сигаретку.

Нечто тяжелое мягкой горечью заполнило легкие, и Кириллу словно дали легкий подзатыльник, в то же время пытаясь вытащить из-под ног укатанную земляную дорогу. Наваждение нахлынуло и рассеялось, и все стало прежним. Только во рту появился неприятный привкус.

— Нет, все-таки не мое это, — решил Кирилл, протягивая трубку назад Крю. — Но спасибо за предложение.

Подошел Милан, зазевавшийся у выхода — внимание серба привлекли задорно горланящие птицы, мелкие и красные. Они летали над городком, сражаясь за умыкнутый откуда-то кусок хлеба.

— Кирилл, спроси у него — куда они девают мусор?

Услыхав перевод, Крю слегка озадачился, а потом сказал.

— Ну, сжигаем, в основном. Недалеко есть огромная яма, ее давно выкопали. Свозим туда и поджигаем. Иной раз, конечно, смердит изрядно, но тут уж ничего не поделаешь. Сейчас ветер по ночам уносит запах, но когда настает тепло — всякое бывает.

Из трактира показался Сеня. Весь потерянный, чуть придавленный и немножечко грустный. Не говоря ни слова и даже не глядя на друзей, он забрался в повозку.

Убедившись, что все в сборе, Крю занял свое место и скомандовал верблюдоподобным коням трогаться.

8.

В принципе, этот путь ребята могли проделать пешком, но почему-то Крю все же решил покатать их. Хотя, додумался Кирилл, Крю сам-то ничего и не решал. Он просто выполнял приказы старика Каресана или еще кого из главных. Крю явно трудился кем-то наподобие завхоза, нес непыльную службу и ни о чем не переживал.

Городок утопал в весенней зелени. Всюду виднелись знакомые березы, клены и тополя, по обочинам дорог жалась пыльная трава вперемешку с подорожниками и одуванчиками. Встречались и растения, каких Кирилл не узнавал, но с уверенностью говорить, что таких нет на Земле, он не мог. Все-таки ботаникой он никогда не увлекался.

День выдался теплым, безумно контрастируя с ледяной ночью. Редкие прохожие носили рубахи с неряшливо обрезанными рукавами, некое подобие шорт (опять же — обкорнали штаны, и готово). Женщины помоложе красовались в пестрых лоскутных сарафанах, а те, что постарше или просто победнее (а может, построже?) довольствовались темными или светлыми однотонными платьями чуть не до пят.

Волосы женщин были неизменно собраны на затылке или заплетены в косы. Кирилл поинтересовался у Крю, почему, а тот ответил, чтобы не мешали работе.

И вправду, праздношатающегося люда Кирилл не видел — если кто и выбирался на улицы, то лишь чтобы отвезти или отнести какие-нибудь вещи, поправить покосившийся забор, покормить коз и кур или заняться стройкой на участке. В общем, никто не бездельничал.

Люди старались не показывать своей заинтересованности, но все же любопытно косились на проезжающих. О гостях из неведомых далей здесь уже всякий прослышал.

— У нас нравы свободные, — добавил Крю с гордостью. — Всякий делает, что вздумается. Правило одно. Хочешь жить в общине — раз в год плати налог, только и всего.

Милан задал тот же самый вопрос, что вертелся на языке у Кирилла — о количестве населения в Хаве.

— Почти тридцать сотен! — еще более гордо заявил Крю. — Мы — большой город. Чуть дальше за вашим трактиром река, большая. А на другой стороне реки — много полей. Уже двадцать лет земля рожает исправно, а по реке проходят суда. Мы берем с них пошлины, а если они не хотят платить, то им нужно что-нибудь у нас купить. Покупают зерно, покупают хлеб, шерсть, молоко, сукно — у нас и овцы есть, тоже на другом берегу, там безопасно... Да много чего у нас еще есть. Живем — не тужим, жаловаться нам не на что.

Телега задорно неслась по улицам и переулкам, ловко огибая пешеходов и редкий гужевой транспорт. Крю всем кивал, и все кивали ему. Юные уроженки Хавы не упускали возможности подарить вознице улыбку во все тридцать два, а то и подмигнуть. Это вывело Арсентия из тоскливого транса, в каком он пребывал после каждого бурного свидания. Особенно, если оно закончилось раньше, чем Сеня насытился.

С интересом и хмурой ревностью он смотрел, как Крю кивает очередной девушке, а та приветливо машет ему рукой, и, наверное, мечтал оказаться на его месте.

Кирилл и Милан тем временем изучали город, по сути, оказавшийся просто-напросто огромной деревней с несколькими сотнями домов. Дома были сплошь бревенчатыми, как в русской деревне, с красивыми разноцветными ставнями. Каменные постройки встречались редко.

Кроме трактира и, собственно, приближающейся ратуши маячил лишь какой-то то ли амбар, то ли какой склад без окон, да вдалеке посверкивали купола некоего религиозного сооружения. Кирилл не мог утверждать, что это церковь, мечеть или костел, однако сама форма строения наводила на мысль о том, что там кому-то поклоняются. Кроме того, белокаменная 'церковь' стояла на пригорке, как бы возвышаясь над городом — сама она отличалась приземистостью.

Круглых куполов Кирилл насчитал одиннадцать. Присмотревшись, он заметил, что они немного отличаются друг от друга по размеру, а вот цвет — голубой — был на всех один. Вчера он не заметил ее, потому что, если посмотреть на инопланетную церковь со стороны трактира, то ратуша просто идеально ее прикроет.

— Ну, удачи.

Задумавшийся Кирилл и не заметил, что они остановились. Крю выудил из мешка охапку сена и поспешил к своим верблюдам, дабы поощрить их. Глядя на три махины, Кирилл преисполнялся уверенности, что и одна такая вот лошадка запросто хоть целый состав с углем утянет, не то, что жалкий деревянный тарантас.

Ярко светило солнце, прогретым и чистым воздухом дышалось хорошо, свободно. Кириллу захотелось пойти и искупаться в речке, где проплывают корабли, а потом побегать по пшеничным полям с какой-нибудь здешней красоткой в цветастом сарафане. Но вместо этого он шагнул в прохладную полутьму ратуши (здесь тоже зажигали огни только вечерами), дождался друзей и двинулся вперед по коридору.

Старец сидел все там же, прикрыв длиннющими пальцами глаза. Кажется, он дремал. На столе стоял большой деревянный кубок с пахучей жидкостью. Едкий аромат расплывался по комнате, щипал глаза и неприятно колол нос. Что за дрянью травится дедуля? Эликсир бессмертия сварганил, небось, или бульон из философского камня, худо-бедно держащий душу в древнем теле.

Ребята уселись на прежние свои места, но Каресан не просыпался. Лишь когда Кирилл пару раз деликатно кашлянул, все повышая громкость, старик тяжело поднял веки.

— Я тебя звал, а не их, — проронил он глухо вместо приветствия.

— Они — мои друзья. Мы путешествуем вместе. И они все равно не понимают, что вы говорите. Просто мне спокойнее, когда они под моим присмотром.

— Что ж, — Каресан неопределенно повел плечами, взял дрожащими руками кубок и припал к нему на добрые полминуты. При этом пил он молча, не чавкая и не хлюпая, только острый, грозящий пропороть тонкую кожу кадык ходил взад-вперед, что маятник.

Вдоволь нахлебавшись, старец со стуком вернул посуду на место и посветлевшими глазами повернулся к Кириллу. К лицу его несомненно прилила кровь, оно стало румянее и даже добрее.

— Ты ведь, должно быть, хочешь задать те же вопросы, что и Горак?

— П-пожалуй, — Кирилл никак не мог привыкнуть к непредсказуемому старику — он постоянно говорил и спрашивал то, чего ожидать, кажется, невозможно. — Только отец мне ничего не рассказывал об этом месте. Совсем ничего.

— Это-то и странно. Хотел, видать, чтобы ты сам дошел.

Каресан обвел глазами зал, будто убеждаясь, что никто не подслушивает. Но здесь не было ни души, кроме троих молодцов, глубокого старика да золотистой пыли, играющей в солнечных лучах. Узкие и высокие окна под высоким потолком так и сияли, словно маленькие врата в какой-то светлый мир без тревог и волнений.

— В таком случае слушай, да повнимательнее. Мне недолго осталось, а я — последний, кто знает.

И Каресан, пожевав тонкие губы, заговорил.

9.

Вселенная была бесконечной. Она казалась полной тайн и загадок, на осмысление которых уйдут миллионы долгих лет кропотливой работы и весь неиссякаемый энтузиазм людей — самых первых людей.

Они называли себя 'Детьми Рыйзы' — богини, хорошо видимой в ночи из-за ее сияющего голубого ожерелья. Но по прошествии тысяч лет все изменилось.

Волшебное ожерелье оказалось кольцом из одиннадцати спутников — поначалу считалось, что их пять, потом — шесть, и лишь затем отважный мореход обогнул планету и доложил, что бусинок на самом-то деле одиннадцать! Волшебное сияние же было всего лишь отражением света звезды Кальи, но самоназвание так и осталось, осталось навсегда, в самые последние столетия соседствуя с названием 'Первые'.

Первые пережили несколько десятков опустошительных войн, два мощных катаклизма, вызванных падением крупных космических тел и всплеском вулканической активности. Их города слизывали цунами своими волнами, упирающимися прямиком в нависшие тучи. Их поселения целиком проваливались в бездонные пропасти во время землетрясений. Наконец, Первые вытерпели почти полтора столетия страшных холодов, когда тучи пепла, взметенные проснувшимися вулканами, закрыли их мир от дарующего жизнь тепла.

Они пережили все, научились забывать обиды и прощать друг друга, а затем и вовсе слились в едином порыве, образовав могучую силу планеты Року — своего дома.

Несколько странно было слышать слово 'планета' из уст средневекового мудреца, но Кирилл недолго томился неведением. Причины такой осведомленности Каресана вскоре стали ясны.

Первые искали братьев и сестер по разуму. Им бы даже подошли младшие несмышленые родственники, едва покинувшие пещеры и взявшие в руки примитивные орудия труда. Причем необязательно люди. Первых интересовал любой разум, совершенно любой. Они были готовы и учить, и учиться.

Так, дети Рыйзы изучили все, заглянули за каждый угол, проверили каждый пыльный сундук и спустились в каждый темный подвал, где их ждала лишь паутина и пыль.

Обитаемых миров нашлось очень и очень много. Где-то жизнь едва зародилась, плескаясь в бескрайних просторах древних океанов. Где-то в небесах вовсю парили птицы, цвели необычные, но на поверку все же знакомые растения, по земле бегали пусть причудливые, но вполне понятные существа.

Несмотря на потрясающее изобилие открытой инопланетной жизни, Первые испытали ни с чем не сравнимое разочарование. Им нигде не встретился разум. Даже в тех мирах, где миллионы лет доминировал один и тот же вид жизни, где ничто не мешало его экспансии и развитию, разум так и не возник.

Между прочим, на многих планетах царствовали приматы, но за миллионы лет они не ушли дальше первых примитивных орудий труда и достаточно простой социальной организации. Казалось бы, развивайтесь, эволюционируйте, становитесь чем-то большим! Изобретите хотя бы примитивный язык!

Но по неизвестным причинам этого не случилось, даже в откровенно благоприятных условиях. Первые вскоре поняли, что их предположения касательно постепенного происхождения человека от приматов — а, точнее, наличия у обезьян и людей общего предка — не нашло подтверждения. Конечно, по этому поводу долго кипели споры.

Нигде не был обнаружен разум, ни в одном из тысяч обитаемых миров. Версия о том, что разум, способный творить, созидать и расширять горизонты, появляется сам, в ходе эволюции, потерпела поражение.

Разумеется, это вызвало в научной среде возмущение и шок. Никто и помыслить не мог о подобном. Давно выстроенная эволюционная теория казалась нерушимой и незыблемой, а теперь выяснилось, что самое важное для Первых звено — лишнее. Но если разум не может появиться самостоятельно, тогда откуда он взялся? Рассматривать версии, кажущиеся неправдоподобными, ученые не желали категорически.

И тогда, чтобы решить уравнение и понять, как же все-таки разум берется, Первые начали набирать добровольцев в своих рядах. Желающих хватало. Еще бы, что плохого в том, чтобы принести себя в жертву прогрессу?

Над добровольцами совершались некие сложные действия, после чего они утрачивали память, навыки, поведенческие шаблоны и привычный стиль мышления. Они становились пустышками. Глупыми, пугливыми, безмозглыми. И такими вот пустышками и заселялись миры. Цель была проста — отследить момент, когда у безволосых обезьян появится то, что зовется разумом, и что приведет к его появлению.

Поставленный Первыми опыт длился тысячи лет. Они вносили поправки, что-то меняли и продолжали. Но так и не поняли, как возник разум и как, наконец, появились они сами.

Если пустышки и выживали, то уже в третьем-четвертом поколении потомки начинали достаточно быстро соображать, учиться и осваивать окружающий мир, постепенно перекраивая его под себя. Одичание прекращалось, стихийно возникала сложная социальная организация.

Люди обильно размножались, дробились на племена, рода и кланы, воевали меж собой, изобретали колесо, арбалеты, мушкеты, корабли и самолеты. Наконец, они даже выходили в космос, нелепо и подчас вслепую шаря по бесконечно огромной Вселенной тоненьким и коротким щупом. Ничего не находя, они преисполнялись уверенности, что кроме них в ледяной черноте жизни больше нет, и, на какое-то время позабыв о поисках, бросались с головой в пучину приземленной и простецкой жизни. Потребляли, воевали, придумывали несуществующие идеалы, в которые начинали бездумно верить, расшибая лбы. Они предавались извращениям и глупостям, пока некий сверхсознательный импульс не возвращал их на путь истинный. Иногда импульс запаздывал, и люди уничтожали себя, но чаще он все же появлялся своевременно.

К этому моменту бывшие пустышки уже находились на новом, более высоком витке спирали. Они вновь начинали мечтать и надеяться, они вновь выходили в космос — теперь куда дальше — и принимались искать.