Сиятельный & Бессердечный

Тогда я прострелил ему голову. Просто вскинул Рот-Штайр, прицелился и потянул спуск. Будто на стрельбище.

— Дерьмо, — выдохнул инспектор Уайт.

— Дерьмо, — подтвердил я, вытащил из кармана жестянку с леденцами и дрожащей рукой отправил в рот первую попавшуюся конфету.

Роберт осветил куче щебня с грабителем, который после смерти вновь стал самим собой, затем перевёл луч фонаря на его подельника. Смерть вернула истинный облик и ему.

— Как?! Как ты это сделал? — потребовал ответа инспектор, машинально ощупывая собственную грудь, совершенно невредимую. — Как ты заставил их убить друг друга?

Я пожал плечами, вроде как беспечно.

— Они боялись. Боялись налёта полиции, боялись обвала, боялись удара в спину от ненадёжных подельников. Я просто воспользовался их страхами, заставил их видеть то, чего нет. Это мой талант, вы же знаете.

— Но я тоже это видел! — рявкнул Роберт Уайт, с шумом переводя неровное дыхание. — Проклятье! Я видел как ты застрелил меня! Ты! Меня!

— Страх есть в каждом, — спокойно подтвердил я. — Неужели вы никогда не задумывались о возможном ранении ли даже гибели? Уверен, вы опасаетесь этого, как и все остальные. Издержки профессии.

— Хочешь сказать, будто способен менять силой мысли саму реальность?

— Скорее, силой воображения. У меня чрезвычайно живое воображение. — Я посмотрел на подстреленного грабителя и покачал головой. — И нет, для изменения реальности моих сил недостаточно. Я лишь слегка перелицевал её, только и всего.

О том, каким именно образом чужие страхи питают мой талант, говорить не стал. В противном случае разговор мог зайти слишком далеко; обвинение в чёрной магии — это серьёзно даже для сиятельного.

Инспектор только покачал головой и убрал пистолет в кобуру. Я последовал его примеру и спросил:

— Что теперь?

— Не знаю, — ответил Роберт Уайт и осветил подземный зал. — Не вижу пролома в банк.

— Возможно, его ещё не выкопали?

— Или он не здесь, — решил инспектор и позвал меня за собой: — Идём! Эту падаль отправим в морг утром.

Оставив мертвецов на залитом кровью полу, мы вернулись к развилке и зашагали по второму коридору. Вскоре Роберт Уильям замедлил шаг и поднял фонарь, направляя яркий луч в чёрный зев пустого дверного проёма. Тьма сразу попряталась по углам небольшого зала с высоким куполом потолка, и мы увидели ряды запыленных скамей, каменных и отшлифованных лишь сверху.

— Проверь! — приказал инспектор.

После недавнего инцидента желания лезть напролом у него изрядно поубавилось.

Прежде чем шагнуть внутрь, я на всякий случай вытащил из кобуры Рот-Штайр, но оружие не понадобилось: в небольшом помещении никого не оказалось, как не оказалось и другого выхода.

Тупик.

Тупик — да, но что это за помещение?

— Странно... — пробормотал я, возвращая пистолет в кобуру.

— Что там у тебя? — Инспектор протиснулся мимо меня и повертел фонарём из стороны в стороны. — Похоже на заброшенную часовню, — объявил он и решил: — Давние дела.

— Похоже на то, — кивнул я, соглашаясь. — Посветите туда, будьте любезны! — попросил начальника, указав в дальний конец помещения, где по моим предложениям некогда находился алтарь.

Роберт Уайт небрежно мазнул лучом фонаря по дальней стене и направился на выход.

— Идём! — позвал он, но я не смог даже слова вымолвить, будто паралич разбил.

Да паралич и разбил. Ведь со стены на меня взирал падший.

Прямо здесь и сейчас он смотрел на меня, и его бездонные глаза вмещали в себе всю тьму, злобу и несправедливость этого мира; всю — и немного сверху.

Впрочем, немного ли?

Не уверен...

Сознание вернулось хлёсткой пощёчиной.

— Детектив-констебль! — прорвался в забытье рык инспектора. — Очнитесь немедленно!

Я жадно глотнул воздуха и отполз к ближайшей скамье, там уселся на пол, прислонясь к ней спиной, и стиснул ладонями виски в жалкой попытке не дать взорваться многострадальной голове.

— Что с тобой, Лео? — Роберт Уайт опустился на корточки и потормошил меня за плечо. — Что случилось?!

— Падший, — выдохнул я. — Там...

Инспектор обернулся к дальней стене, затем уставился на меня с нескрываемым раздражением.

— Ты бредишь, Лео? — язвительно поинтересовался он. — Это просто статуя!

— Вовсе нет! Это падший, говорю вам!

Роберт Уайт озадаченно хмыкнул и снова осветил стену.

— Это статуя, — заявил он после недолгой заминки, но уже не столь уверенно. — Странная статуя...

Изваяние и в самом деле поражало своей неправильностью. Она была проработана до мельчайших деталей, буквально до каждой ворсинки, волоска, складки мраморной кожи, — но только выше пояса. Ноги скрывались в стене, более того — их не вмуровали, они просто сплавилось с кладкой в единое целое, словно падший рвался на волю и лишь самую малость не успел освободиться из каменного плена.

— Разве вы не чувствуете, инспектор? — спросил я, переборол слабость и опёрся о скамью. Поднялся с пола и повторил вопрос: — Разве вы не чувствуете?

На падшего лишний раз старался не смотреть. Если на чистоту старался не смотреть вовсе. Падший, пусть даже и в каменном обличье, давил ощущением беспредельного могущества и острой чуждости этому миру. Каждая черта каменного лица поражала своим совершенством, но все вместе они сливались в нечто столь идеальное, что ничего человеческого в застывшей маске не оставалось вовсе.

Идеал без малейшего изъяна.

Мёртвый идеал.

И этот идеал подавлял.

— Не чувствую что? — не на шутку разозлился Роберт Уайт. — Ты бредишь, Лео!

— Вы же сиятельный! Вы не можете этого не ощущать!

Инспектор ожёг меня гневным взглядом, подступил к статуе и решительно приложил ладонь к каменной груди. Я невольно проследил за ним взглядом и сам не заметил, как моим вниманием вновь завладело мраморное изваяние; завладело целиком и полностью. Падший увеличился в размерах, заполоняя собой всё помещение, его раскинутые в разные стороны каменные крылья засветились изнутри янтарным сиянием, но в часовне от этого стало лишь темнее. И глаза... чёрные глаза больше не были мертвы, их заполонила беспредельная тьма. Тьма и нечто ещё.

Нечто вроде презрительного недоумения.

Чужая воля невидимой рукой вновь придавила к полу, забралась в голову, порывом призрачного ветра переворошила воспоминания. Я попробовал перебраться к выходу, но руки и ноги окончательно отнялись, и уж не знаю, чем бы всё это закончилось, если б не хлопнул перегоревший фонарь. Задымилась проводка, помещение заполонил запах горелой резины, и эта едкая вонь помогла совладать с жутким наваждением, сбросить оцепенение и вывалиться в коридор.

Роберт Уайт выскочил следом, ухватил за плечо, вздёрнул на ноги, локтем придавил к стене.

— Что за дьявол?! — прорычал инспектор, брызжа слюной.

— Это падший! — выкрикнул я, отодрал от себя руку начальника и потихоньку, по стеночке продолжил отодвигаться от жуткой часовни. — Не знаю, как его обратили в камень, но это самый настоящий падший! Надо сообщить властям. Надо завалить подземелье, пока он не вырвался на волю!

— Остынь! — одёрнул меня инспектор. — Даже если это так, сколько десятилетий он пылится здесь? Сколько веков? Ему не освободиться, Лео! Никак не освободиться.

— Я могу вернуть его к жизни. А если могу я, сможет кто-нибудь ещё!

Роберт Уайт даже отступил на шаг назад.

— Ты рехнулся! — заявил он.

— Нет! — уверил я начальника. — Это всё мой талант, моё клятое воображение! Мне достаточно просто представить его свободным! Понимаете? Достаточно вообразить это, и он вырвется на волю! Освободить его просто, слишком просто. Надо завалить часовню!

— Что ты несёшь?! — Инспектор вновь подступил ко мне и резко встряхнул за плечи. — Ты всегда говорил о страхе! О том, что именно чужие страхи питают твой талант и придают ему силу!

— Падший и есть сама сила! Чистая, ничем не замутнённая сила!

Инфернальные создания являлись воплотившейся в материальном мире энергией. Они щедро делились своей властью с присягнувшими им смертными и походили на генераторы, только производили не электричество, а смерть, горе и разрушения.

И если малефики были вынуждены расплачиваться с выходцами из преисподней собственной душой и чужими жизнями, то мой талант позволял использовать силу потусторонних созданий напрямую, ведь страх и смертный ужас шагали с ними рука об руку.

Но падший был слишком силён. Падший подавлял своим неземным величием и яростным ураганом выметал из головы все образы кроме собственного. Я был для него лишь инструментом, способным взломать проклятие и обратить каменную твердь в живую плоть; безвольной отмычкой, только и всего.

Участие в столь противоестественной метаморфозе неминуемо выжжет мне разум, только с чего бы печалиться по этому поводу падшему? Инструментам свойственно ломаться, не так ли?

Но Роберту Уайту мои уверения убедительными не показались.

— Хватит! — приказал он.

— Нет, не хватит, инспектор! — забыв про субординацию, придвинулся я к собеседнику. — Инфернальные создания делятся своей силой с малефиками, правильно? А падшие? Разве они не повелевали силами, выходящими за границы человеческого понимания? Проклятье! Да вспомните, что они сотворили с Аравийским полуостровом! Они попросту оторвали от него изрядный кусок и зашвырнули через полмира в Атлантический океан! Им потребовался день, чтобы создать Атлантиду, один лишь день!

— Всё это чушь собачья! — отрезал Роберт Уайт и оттолкнул меня обратно к стене. — Я сам во всём разберусь, понял? Никому ни слова. Ни Джимми, ни Билли, ни Рамону. Ни одной живой душе, ты понял меня, Лео? Это приказ!

— Слушаюсь, — согласился я хранить молчание, но без всякой охоты.

— Тогда идём.

Роберт Уайт отправился на выход, я поплёлся следом и спросил:

— Сердце билось? Инспектор, вы чувствовали биение его сердца? Ведь чувствовали, так?

Инспектор с обречённым вздохом остановился и посмотрел на ладонь, которую прикладывал к каменной груди.

— Билось! — подтвердил вдруг он. — Оно билось, Лео. Но будь добр, держи язык за зубами. Хорошо?

— Хорошо, — сдался я, не став вступать с начальником в бессмысленные пререкания. — Только разберитесь с этим.

— Уж поверь, разберусь, — пообещал Роберт Уайт.

И я ему поверил — разберётся. Инспектор своего не упустит, не такой человек.

Когда выбрались из лаза в подвал цирюльни, Рамон Миро с оружием наизготовку стоял у противоположной стены, контролируя одновременно и пролом, и задержанного.

— Что у вас стряслось?! — взволнованно спросил он, опуская лупару. — Я слышал выстрелы!

— Ничего не случилось, — спокойно ответил инспектор и взял лежавший на столе пистолет. — Ровным счётом ничего, — повторил он и выстрелил в затылок стоявшего на коленях иудея.

Ури неуклюже завалился набок, и по щеке его, пятная засыпной пол, заструилась тоненькая струйка крови. Тогда Роберт Уайт кинул пистолет обратно и в очередной раз выдохнул:

— Ничего!

— Что за дьявол? — изумился Рамон. — Инспектор, что происходит?!

Уайт ухватил констебля под руку и потянул того к лестнице.

— Рамон! — наставительно произнёс он. — У тебя проблемы со слухом? Разве ты не слышал меня? Ничего не происходило и не происходит! Ничего! Тебя здесь вообще не было, Рамон. Оставь это мне.

— Как же так?.. — Констебль попытался было обернуться к застреленному иудею, но инспектор удержал его на месте и вновь подтолкнул на выход.

— Я сам обо всём позабочусь, — объявил он. — Идите! И пришлите сюда Джимми!

И мы пошли. Молча поднялись из подвала, поплутали в безмолвии пустых комнат, и только в глухом мраке заднего двора констебль решился выразить терзавшие его сомнения:

— Инспектор решил обчистить банк? — напрямую спросил он.

— Нет, — со смешком отверг я это предположение, но поскольку сослуживец явно ожидал чего-то более конкретного, отделался полуправдой: — Понимаешь, Рамон, возникли определённого рода сложности, и патрон принял их... так скажем, слишком близко к сердцу.

— Да ну? — с неприкрытым подозрением уставился на меня крепыш, заподозрив обман.

— Именно так, — подтвердил я. — До хранилища грабители добраться не успели, не переживай.

— Да мне-то что? Инспектору видней, — передёрнул Рамон плечами и отправился на поиски Джимми.

Я кивнул и двинулся следом.

Тебе — ничего, и мне — ничего.

Наше дело маленькое, пусть у начальства голова болит.

О, как наивен я был...

4

В обратный путь нам с Рамоном пришлось отправиться своим ходом. Констебль оставил лупару в служебном экипаже и шагал налегке, но шагал при этом с такой мрачной сосредоточенностью, словно волок на себе тяжкий груз. Не приходилось сомневаться, что его мучили сомнения по поводу обоснованности приказа инспектора, но обсуждать — и осуждать! — распоряжения начальства крепыш не собирался.

Я — тоже.

Если Рамона гнели сомнения от недостатка информации, то мне, напротив, было известно слишком много. А то, что во многих знаниях многие горести, умные люди подметили уже давно.

Мне было не ничуть менее тошно, поэтому и шли — молча.

После Леонардо-да-Винчи-плац констебль свернул налево и потопал под горку к Маленькой Каталонии; я двинулся в противоположном направлении и по обвивавшей склон холма дороге начал подниматься на Кальварию. Плотная городская застройка вскоре осталась позади и вдоль дороги потянулись высоченные заборы, за которыми скрывались от нескромных взглядов особняки вышедших в отставку армейских офицеров, дипломатов и министерских чиновников.

Город давно окружил Кальварию со всех сторон, но вверх отчего-то никак не забирался, если не считать возведённой на самой вершине за несколько лет до свержения падших ажурной железной башни в двести два метра высотой. В ночное время та светилась сигнальными огнями, а молнии зачастую били в неё не только в грозу, но даже с ясного неба.

Когда Гюстав Эйфель увидел это ржавое чудовище, то загорелся идеей превзойти его и неведомо каким чудом не только получил монаршее одобрение, но и продавил проект в городском совете Лютеции. Впрочем, надо отдать должное его таланту архитектора — новая трёхсот метровая башня, судя по открыткам, смотрелась куда элегантней своего прообраза.

Частично возвышавшийся над западной окраиной города холм застроили только четверть века назад, тогда один из участков и достался моему деду. Не графу Косице, который за всю свою жизнь и палец о палец не ударил, а полковнику императорской армии в отставке Петру Орсо, деду со стороны отца.

Наш участок располагался на отшибе; с двух сторон он обрывался крутым склоном, с третьей шелестела листьями небольшая рощица. Уж не знаю, намерено дед выбрал столь уединённое место или нет, но соседи нам обыкновенно не докучали. Никто не докучал, если начистоту; даже налоговые инспектора обходили стороной.

По крайней мере, последние тринадцать лет...

Когда впереди зашумел быстрый ручей, я свернул на обочину к сложенной из камней пирамидке и взял из неё верхний булыжник. После этого поднялся на крутой мостик и со всего маху швырнул тяжеленный камень в мерцавшие недобрым светом глаза, стоило только раздаться внизу негромкому рычанию.