1940hr

С моей точки зрения работать человек должен не больше восьми часов в день при пятидневной неделе — иначе это эксплуатация, пусть даже и добровольная. С моей точки зрения работодатель не имеет права убеждать в чём-либо работника — это превышение должностных полномочий и навязывание "правильного" мнения. С моей точки зрения... список можно продолжать долго. Суть одна, мы разные люди из разных эпох, у нас разные взгляды, — Сталин смотрел сухо и колко на меня, пока я это говорил, — идеология это религия. Хотите верьте, хотите нет, или наоборот, религия — это идеология. Это Вера в то, что является злом, а что добром. Чем комсорги, комиссары и прочие отличаются от батюшек, миссионеров, попов? Мне на заводе не нужны миссионеры и партактив, рабочие должны делать самолёты, а не политику. Если у рабочего свербит в попе показать, какой он из себя правильный — значит это типичный карьерист.

— Но зачем вы выгнали перспективных работниц...

— Вы про тех двух? Вместо учёбы они начали занимать рабочее время всякой чепухой и отнимали у людей время. Время, которого и так слишком мало осталось, чтобы выучить всё и стать профессионалами. Вы знаете, почему мало. Мне не нужны миссионеры. Давайте будем абсолютно честными — вы на мой строгий взгляд тот ещё эксплуататор и тиран. Но я не возмущаюсь этим, вас ситуация заставляет таким быть. И ваша личная история, и опыт. Я для вас — буржуй и рассадник идеологической заразы. Но мне и это до фонаря, есть только одна система в мире, которая обеспечивает возможность жить без революций и волнений — это та, при которой каждый волен верить во что угодно. Коммунизм, демократию, хоть в зелёных человечков с альфа-центавра. На мой взгляд, вы делаете в этом огромную ошибку...

— Поясните, — резко отрубил Сталин, — какую ошибку? Подробно!

Я пожал плечами:

— Карьеристы. Как вы думаете, сколько в коммунистической партии коммунистов? Я отвечу — всё меньше и меньше. Потому что Ленин и иже с ним разделили людей на правильных и неправильных. Своих и чужих, социально близких и социально чуждых. В результате этого идея коммунизма была мертворожденной. Люди, все, и демократы, и сторонники монархии, и даже нацисты, получали корочки КПСС. И ходили на собрания, и слушали эти стареющие и несменяющиеся говорящие головы десятилетиями. Партия из коммунизма превратилась в государственную машину, очень негибкую, догматическую ещё больше, чем любая религия. Красная аристократия сгубила партию очень быстро, прогнило изнутри всё очень быстро. Потому что вы и ваши предшественники, и ваши последователи, всегда делили людей на правильных и не очень. Результат — сгубили сами себя. Коммунизм — это политика, но вместо этого это стал просто набором догм и символики для "правильных", своих, людей.

Даже сейчас поверхностный анализ моих специалистов говорит о том, что не менее тридцати процентов партии — карьеристы, которым плевать на коммунизм как таковой, главное — карьера. Полближе к кормушке забраться и всем рылом в неё окунуться, радостно хрюкая. Когда всё начнёт рушиться — девяносто девять процентов партии просто порвёт свои партбилеты и уйдёт по своим делам уже под триколором.

— Вы говорите обидные вещи, — тихо сказал Сталин, — но правдоподобные. Я не могу не замечать подобных людей. И всё же, зачем вы комсомолок выгнали?

— Поймите, коммунизм — как Вера в бога. Со своими непререкаемыми догмами и понятиями о добре и зле. Вот только если библия говорит о вечных проблемах, то эксплуататоры не пережили эпоху дикого капитализма и к восьмидесятым годам этого века — уже выродились как класс. Рабочие могут верить во что угодно — в будду, перуна, бога, аллаха, заратустру, коммунизм, демократию, монархию, но если они вместо того, чтобы учиться делать самолёты читают молитвы, то мне такие не нужны. Если их убеждения не мешают работе — могут быть убеждены в чём угодно и делать что угодно. У меня тут завод, а не церковь или партийная организация. Во избежание конфликтов на политической почве рабочим запрещена политика. Полностью, могут быть убеждены в чём угодно, но агитация запрещена строжайше.

Сталин задумался:

— Думаете, сработает? За что тогда работать будут? Денег вы им заплатить не можете.

— Могу устроить их жизнь. Квартира побольше, личная машина, опять же, продуктовый паёк очень сытный. Ради этого и будут и учиться, и работать. У меня ещё тринадцать тысяч свободных квартир, это почти тридцать-пятьдесят тысяч человек населения. Возможность карьерного роста — вот что людям нужно.

— А с комсомольцами вы плохо поступили.

— Знаю. Я их предупреждал, они подписали документ, что на территории завода обязуются следовать правилам. Они их нарушили.

— Ладно, — Сталин махнул рукой, видимо, просто много вывалил на него информации, — пусть будет так, главное, чтобы вы дело сделали. Нам нужно до пяти тысяч самолётов с указанными вами характеристиками. Нужны они нам ещё вчера, ГВФ уже требует дать им ваш лайнер в пользование.

— Будет, — пожимаю плечами, — сейчас производственная мощность — сто самолётов в год, но это с учётом только своих производств, без подключения каких-либо иных заводов....

Мы поехали на лифте вниз и продолжили разговор уже в машине Сталина. Закончили его, когда машина подъезжала к аэродрому. Я почти не заметил, как мы перемещались... Сталин вышел, я следом. На рулёжных дорожках стояли наши Илы и Антошки. Антошки произвели на Сталина впечатление:

— Какова грузоподъёмность?

— Двадцать тонн коммерческой нагрузки. Или девяносто десантников, — мы прошли мимо и под крылом Антохи, — характеристики нашего немного отличаются, но в его конструкции использованы редкоземельные металлы. Намного дороже золота, поэтому и стоимость — как у сотни обычных самолётов.

Сталин кивнул и мы вышли к Илюше. Илья был окрашен в такой же белый цвет. Сталин с любопытством его оглядел, посмотрел трёхстоечное шасси, поднялся по трапу в пассажирский салон. Я следом — у ильи был автобусный салон, два ряда по два кресла у бортов.

— Летающий автобус, — прокомментировал это Сталин, полностью подтвердив мои мысли, — зачем вам четыре таких?

— Три. Понадобится, чтобы перегонять команды к месту работы — командировки бывают часто, а так же для отдыха сотрудников. Я не намерен терять несколько дней на поездах, поэтому дешевле будет организовать отпуск сотрудников в тёплых краях и отвезти их туда на самолёте.

— Отпуск? — Сталин улыбнулся, — до отпуска дожить нужно.

— Это точно. Ну ничего, я прихватил с собой свою яхту, в случае чего — мои ребята с удовольствием отдохнут на борту, путешествуя по морю. Или речную прогулку на яхте устроим — в России много рек, грех не спуститься по волге или Лене на корабле...

— Как знаете, — пожал плечами Сталин, — красиво тут, уютно.

И он был прав. Пассажирские места были более-менее хорошо устроены, в салоне достаточно просторно.

— Что это за самолёт? Кто изобрёл?

— Ильюшин, ИЛ-12. Самолёт хороший, был выпущен в сороковых, на базе бомбера. Прослужил он недолго — поршневые двигатели быстро ушли в историю на фоне развивающихся газотурбинных, дающих большую мощность. Поэтому моторы Ила — АШ-82 — быстро стали архаичными. Хотя... это как посмотреть. АН-2, антоновский биплан, летает до двадцать первого века, и похоже на пенсию даже не собирается. Восемьдесят лет в строю!

— Нэ без причины, я думаю?

— Да, он самолёт тридцатых. Классический биплан, простой как топор и дешёвый. Самолёт сельскохозяйственной авиации, а в крестьянском деле более совершенные машины не нужны. Главное чтобы был прост, дёшев и надёжен, а скорость абсолютно не важна. Главное чтобы с деревенского аэродрома взлетел, у АНа разбег при взлёте маленький, почти с места в небо поднимается...

— Учтём, — ответил Сталин, — пошли посмотрим твой самолёт.

Когда мы зашли в мой персональный самолёт, Сталин осмотрел абсолютно всё. Диваны, кухню, санузел, в бар заглянул... ещё бы, не самолёт — летающий дворец! Я молча следовал за ним, как и чекисты, которым можно про меня знать. Их Берси держит на особом контроле.

Осмотрев всё, Сталин пришёл к выводу:

— Хороший самолёт. Надёжный?

— Надёжней не бывает. Я летаю на электромоторах, поэтому отказ двигателя — это крайне редкое явление. Пока ещё ни разу не происходил. Силовой каркас из титановых сплавов, обшивка утолщённая из сверхпрочного алюминиевого сплава. Самолёт крайне надёжен, и что странно, в случае чего он может спуститься вниз на парашюте.

— Что? — не понял Сталин, — какой парашют.

— Да, в нём есть многокупольная парашютная система, как раз над нами. Если самолёт потеряет в полёте крылья, откажут двигатели, или что-то в этом роде — он просто спустится вниз на парашюте. Эта система появилась на лёгких самолётах, но мы смогли приспособить её под лайнеры и личные самолёты. Скоростные разделяются на секции, а этот — может целиком на парашюте спускаться.

— Мнэ нравится. Сдэлайте такой же, если вам не трудно.

Зная про то, что Сталин побаивается самолётов, я удивился. Но кивнул:

— Сделаем, товарищ Сталин. Хотя постойте, такой же, или будут пожелания? Расцветка, салон?

— Точно такой же, — ответил Сталин уверенно, сидя на диване, — мнэ нравится.

— В таком случае, товарищ Сталин, можете взять эту машину. Я себе ещё сделаю, а этот — первый самолёт нашего завода.

По идее, Сталин должен доверять, ведь просьба была удивительной и я не успею, в случае чего, поставить прослушку или взрывчатку. Можно сказать, из своей тарелки положил. Сталин кивнул, ухмыльнувшись в усы:

— Полэтаем? Гдэ тут пилот?

— Товарищ Сталин, предлагаю полетать на другом транспорте. Самолёт хорош всем кроме одного — он может садиться только на подготовленном аэродроме с бетонированной полосой. Я предлагаю опробовать вертолёт...

* * *

Как я и ожидал, вертолёт на Сталина не произвёл никакого впечатления. Хотя я старался, лишь когда мы уселись спереди, а чекисты — сзади, Сталин не без опаски спросил:

— Мы точно нэ упадём?

— Точно. Эта техника даже для нашего времени сверхнадёжна. Конкретно эта машина, а не вертолёты в целом.

— Что за слово такое — вэртолёт, — недовольно буркнул он.

— Между прочим, его придумал ваш сын, Василий, — ухмыльнулся я в ответ, — в те годы, когда наши военные ещё не верили в вертолёты и товарищ Сталин пытался всеми силами наладить их производство.

* * *

Полёт вертолёта над Москвой на высоте пятисот метров был эпичным. Мы обогнули садовое кольцо, пролетев над крышами домов. Сталин, обычно побаивающийся авиации, постепенно привык и с интересом смотрел вниз, на проплывающие под нами крыши домов. Вёл машину я, тоже наслаждаясь этой прогулкой. В тихом салоне через полчаса полёта я завёл разговор, и начал с небольшой лекции:

— У вертолётов тяжёлый путь в небо в советском союзе. Это напрямую связано с механизмом принятия решений, зависящим от верхушки партии и этой самой постаревшей верхушки. Первые вертолёты у нас появились даже раньше американских, но дальше идёт различие. В СССР правительство просто не придавало значения жужжащим в небе геликоптерам, как их тогда называли, в США тысячи энтузиастов бросились строить свои конструкции. Война в Корее проложила вертолётам США путь в армию, в СССР партийные бонзы просто проигнорировали это. Не от плохой жизни — просто им было трудно воспринять что-то новое. Возраст. А дальше случилась война во вьетнаме — США очень активно использовали вертолёты и добились впечатляющих результатов. Тактические десанты, вывоз раненых прямо из джунглей, где ни один самолёт не сядет, атака с вертолётов пулемётами и управляемыми ракетами, вертолёты-штурмовики... После этого в СССР начали буквально пинками нагонять отставание от Америки в области вертолётостроения. Хотя и было сделано это поспешно, военные всё равно не верили вертолётам. Тогда в семьдесят девятом СССР начал воевать в Афганистане...

— Прэдставляю рэзультат, — хмыкнул Сталин, — в Афганистан соваться — глюпо, если только полностью истреблять местных афганцев.

— Точно подмечено. Война превратилась в такое же болото, как Вьетнам для американцев. Но главное в нашей теме — военные полюбили вертолёты. Только они могли высадить солдат в горах, самолёты не могли вести бой в такой местности, горы слишком опасны для них. Самолёты не могли приземляться, высадить людей можно было и с парашютом — при этом оповестив всю округу о этом факте. Но забрать людей обратно — не мог ни один самолёт, это удел вертолёта. Они вывозили раненых и убитых, наносили удары по моджахедам, сопровождали колонны, обнаруживая и уничтожая засады... видите, как хорошо видны люди внизу? Для самолёта это критично, а мы можем зависнуть на месте, — я подал рукоять назад и чуть сбавил газа, вертолёт встал на одном месте над площадью, — вообразите, что у меня в руках сверхскорострельный пулемёт, а под нами город врага. Самолёт пролетит так быстро и маневрируя, что не успеет ударить точно, вертолёт... с вертолёта можно отстреливать противника как в тире, с высоты.

Сталин выглянул, посмотрел по сторонам, кивнул:

— Согласен. Удобно.

— Но самое главное — противотанковые ракеты. Они имеют свои ограничения по дальности наведения, поэтому ударить ПТУРами с самолёта практически невозможно. А вот вертолёт — это главный враг танка. Он может зависнуть и навестись, выстрелив ракетой по танку. Я уже молчу про то, что в нашем двадцать первом веке весь десант перевели на вертолёты. Созданные нами машины могут поднимать до четырёх танков — пятьдесят тонн каждый. И до четырёхсот человек, и главное — он может забирать эти силы с поля боя. Это открывает возможность вплоть до переброски целых дивизий по воздуху в течении дня на несколько тысяч километров.

— Такие быстрые действия должно быть оправданы?

— Да, чем быстрее, тем меньше враг сможет приспособиться. Германия недавно демонстрировала эту тактику в своей манере.

— Вертолёты нам нужны, — ответил Сталин, — но свои, а не ваши. Вы, как бы хорошо ни производили, используете не наши технологии и производить вашу технику мы не сможем.

— Именно для этого я и обучаю студентов. Чтобы получить людей, способных производить лучшие в мире самолёты. Точно, спокойно, тихо, без шума и нервов, профессионально. Как мои профи.

Сталин кивнул, мы пролетали над крышами домов и видели совсем не самую приятную картину. Иосиф Виссарионович спросил:

— На сколько хватит бэнзина?

— Тут электромотор и реактор. Так что можем летать лет сто без посадки.

— Нэ окажете ли мне маленькую услугу, довести до дачи.

* * *

Сталин попросил остановить лопасти, только тогда вылез из вертолёта. Судя по виду, полёт дал ему немалый заряд адреналина, который делает тело легче, мысли чётче... Он улыбнулся вполне искренне:

— Товарищ Иванов, ми обдумали визит и рэшили, что вы заслуживаете довэрия. Поэтому я буду рад когда-нибудь снова посетить ваш завод, — я выбрался вслед за Сталиным и мы встретились перед носом вертолёта, — товарищ Иванов, просите, что хотите. Предлагайте.

Я задумался.