Ветеран_1 (общий файл)

— Здесь ведь не воля, столько места нету. Если приходит какой-то хрен с бугра и начинает из себя строить, то его моментально в прядок приведут.

По зрелому размышлению, мне показалось, что большая скученность и многолетнее постоянное напряжение плюс общение с одними и теми же людьми, поневоле заставляет вас вести себя вежливо. Иначе вероятность бунта и убийства очень велика. Да и правила, которые заставляют соблюдать, заточены именно под выживание в таких местах. Они не дают окончательно скатиться к животному образу жизни, но опять только для сильных. Слабый же человек сломается. Причем я не говорю за себя, что я сильный. Мне просто повезло, чем то я приглянулся Шустрому, который от какого-то преступления тоже уходил в армию и сразу попал в землячество.

В этой же камере я видел здоровенного молодого паренька, который пришел по первоходу, подрался, да еще нанес побои стражнику, который пытался их разнять. Он сидел здесь и ждал пока родные соберут на него выкуп или он не отработает на благоустройстве города в течении года. Сейчас же, порядка трех месяцев, он должен был просидеть в тюрьме, но потом бы его перевели н вольное поселение, повесив ошейник временного раба. Парень был молодой, большой, сильный и постоянно хотел есть. За миску похлебки он готов был унижаться, мыть в камере пол, выкинуть парашу, кое-кто намекал ему, чтобы взять его на постоянное содержание, если он станет для него девочкой, но тот пока держался. На него ставили ставки, уйдет ли он в "свободную любовь" или не уйдет, до тех пор пока его не переведут на поселение. Пока же он спал на полу под шконкой, ближе к параше. Не смел говорить в присутствии уголков, общаться с ним, нам, порядочным арестантам, как сказал Шустрый, западло. Тем не менее здесь была жизнь и я старался в ней разобраться.

Пробыли мы в камерах не долго — дней пять, но и этого мне хватило, чтобы возненавидеть общественные тюрьмы человеческой империи. Кстати еще интересный момент — такие тюрьмы были только у человеческой расы и у гоблинов, все остальные не заморачиваются подобным. /здесь рассказчик немного ошибается. Тюрем у свободных гоблинов нет, свободные гоблины органически не способны совершить преступления, если же свободный гоблин совершает что-либо такое против своего племени, то совершает ритуальное самоубийство, и его не съедают. Преступления совершают только так называемые "освобожденные гоблины", то есть те, кого "освободили" войска империи, попутно уничтожив всю верхушку племени./

Эльфов, и светлых и темных, достаточно мало, чтобы они так раскидывались кадрами. За не очень страшное преступление или мелкую провинность они обычно изгоняют нарушившего до тех пор, пока он не осознает и не раскается. Со стороны это похоже на то, что ему просто предлагают проветриться и подумать. Как они узнают, что он осознал и раскаялся — не знает никто. Единственное преступлении против которого работает сметная казнь — убийство детей, само собой, что не всех, а эльфийских. Вообще список разрешенного эльфами для эльфов гораздо шире людского, а список наказания наоборот. По большому счету единственное правило работает так — я совершил преступление, или кто-то посчитал это преступлением, что одно и то же. Эльф, против которого я совершил преступление, вызывает меня на суд. На суд являются представители обоих домов и представитель правящего дома, в их пристутсвии устраивается дуэль. Кто победил, тот и прав. Все с этим соглашаются — официально, не официально же проигравшая сторона начинает гадить другой. А так как живут они долго и зло помнят очень хорошо /эльф может перечислить все обиды, нанесенные другими домами, что было взято в качестве контрибуции, как отомстили и так далее /, то все эльфы находятся друг с другом в состоянии перманентной войны. Это, впрочем, не мешает им моментально объединяться против не эльфов.

С гномами все просто — самое страшное для них это изгнание. Им обрезают бороду и выгоняют на поверхность, проводиться специальный обряд, его не поминают жрецы: не в молитвах хвалящих живых, ни в молитвах прославляющих мертвых. Гном вне анклава, обычно погибает, выжившие очень редки, так что о них не стоит и говорить. Гномы согласны сдохнуть прикованными в пещере, лишь бы их не выгоняли из клана и захоронили у себя. То есть легкое наказание для них — это просидеть на цепи в пещере без белого света лет пятьдесят, а тяжелое — когда тебя отпускают на волю, из темных и сырых подземелий, под солнышко.

* * *

Кстати, я узнал правду о своей будущей армейской службе. Оказывается, я попал под раздачу. Существует прошение о королевском помиловании, так называемое "бегство от закона", то есть преступникам дают возможность кровью искупить свою вину. Сюда идут те, кому светит высшая мера наказания; те, кто решил серьезно завязать со своим прошлым; те, кого повязали на горячем. Отправляются такие призывы, как преступники, так же и охраняются. Содержатся в специальных лагерях, которые охраняются круче чем каторжанские, проходят там минимальный курс обучения и отправляются в ближайшую горячую точку. Используют их всех на полную катушку, если обычные войска могут оберечь, то ВВС никто беречь не собирается. Их кидают в прорыв, используют в заведомо проигрышных ситуациях. Все они контролируются военными магами. Обычный процент потерь в атакующем строю, для таких войск, 97 %. В живых остаются трое из сотни и это считается удачным раскладом. Поэтому все эти сроки на семь лет службы в ВВС, не более чем фикция. Непонятно только почему они не разбегаются. Я для себя решил, что сбегу при малейшей же возможности, только бы она представилась — эта возможность. Пока же такой возможности не было.

5

Вот и прошло пять дней. Нас выгнали рано утром из пересыльной тюрьмы, месте где огромная скученность, очень много народу, где в камерах тяжело дышать, потому что на площади в двадцать квадратных метров помещается около пятидесяти человек, где камера похожа на узкий длинный пенал, с маленьким окошечком в самом конце, где постоянно идет движение по камере и строго следят, чтобы у окна человек находился не более двадцати минут.

Теперь нас ожидал этап. Этап это очень тяжело. Если тюрьма это бесправие, то этап это бесправие возведенное в абсолют. На этапе ставятся в старшие ночные братья, переводятся в чушкари и опущенные. Любой этап — это всегдашний шмон, причем минимум два, при отправке и при прибытии, шмоны страшные, на которых практически невозможно ничего пронести. Прощупывается вся одежда, в случае малейшего подозрения рвется каждый рубчик, а иногда и просто так, для того чтобы показать свою силу и указать прибывшим, что они пыль на ногах самого ничтожнейшего из стражи. Здесь при шмоне переламывается и протирается в труху самый маленький кусочек серого, арестантского хлеба. Это тяжелые дневные переходы, выполненные на пределе. Здесь как нельзя более остро ощущаешь свою беспомощность и никчемность, под грубые окрики стражи, издевки ночных братьев, как называют сами себя воры и убийцы. Очень легко получить тупым древком по почкам, или плетью по спине, быть отданным леопарду или здоровенным пастушьим псам, с помощью которых и охраняют этапы. Это в первую очередь то, что замечает новичок, первый раз попавший на этап.

Люди, попавшие хотя бы второй раз начинают понимать, что этап это не только горести. Этап, это как весточка с воли: можно повидаться со старыми друзьями, узнать последние новости, увидеть краешек вольного мира. Как и везде, как и всегда — для одних новые люди это страх и проблемы, для других — новые знакомства и впечатления. Очень осторожно глаза сидельца начинают находить среди стражи тех, у кого можно выменять на какие-нибудь безделушки немного вольной жизни. О нет, конечно, они не отпустят тебя, но могут дать тебе пожевать листья бетель или сладкий дым, да и простую выпивку с небольшим куском козьего сыра. Рассказывают, что один бедолага, этапируемый из алмазных копей, умудрился спрятать небольшой алмаз, за который купил себе ночь с женщиной. Врут наверное, но это из тех сказок. Которые пересказываются вечерами. А глаза слушающих завистливо блестят.

Мы шли пешком в один из центров расположенных на юге Объединенных Королевств, где нас собирались поднатаскать физически, а потом уже отправить в части, где нам предстояло служить.

Шустрый долго распинался о превратностях судьбы, жаловался на жизнь, вспоминал старушку маму, младших братишек и сестренок, число которых постоянно варьировалось от трех, в обычные дни, до семи, когда надо было бить на жалость. Я же в ответ рассказал ему свою историю и только потом понял, что при всей своей молчаливости и его словесном поносе, я ему рассказал все, а он умудрился умолчать обо все. Так что о нем я как ничего не знал, так и не знаю.

Кстати, парень, про которого говорили, что я его убил — оказался шпионом. За ним через два дня прискакала Эльфийская Стража, чтобы схватить, но поздно. Труп уже сожгли в городском крематории. Меня еще раз допросили, причем я честно отвечал. Что ничего не помню, но на свободу не выпустили. Все-таки это несправедливость: если Король кого-нибудь замочит, то это казнь; дворянин — дуэль; а я — убийство. Иээх! За все простому человеку страдать приходится...

Мы шли пешком, королевскими дорогами, где постоянно сквозили патрули в обе стороны и через каждые сорок километров стояла небольшая башенка, где находились несколько отставных солдат, чаще всего инвалидов, которые занимались тем, что передавали новости с помощью гелиографа. По этой дороге текли людские толпы, благо, что не окраина империи. Купцы с возами, которые тащили флегматичные волы, курьеры в запыленных камзолах, проносившиеся мимо вместе с цокотом копыт, дворянские кареты, с плотно зашторенными окнами, огромные дилижансы омнибусы, влекомые двенадцатью лошадьми. И мы... сто с лишним человек, собранные в колонну по два, сцепленные между собой колодками. Нашей целью, было пройти за день сорок километров, от башенки до башенки. Часто, около башенок, стояли трактиры, в этом случае мы имели шанс получить еды чуть больше чем это полагается арестанту. Хозяин договаривался с конвоирами, те присылали наиболее безобидных заключенных, наколоть дрова, убрать за лошадьми, наносить воды, ну и другую мелкую работу. Конвойных на халяву кормили и поили, ну и нам доставалось немного еды. На этапе полагалось кусок хлеба с соленой рыбиной утром и миска каши — вечером. Если ты съедал завтрак, то весь день мучился от жажды, если не съедал — от голода. Поэтому такая подработка была очень полезной для нас. Шустрый говорил, что сейчас стало легче, их хоть чем-то кормят, раньше еда полагалась один раз в три дня, все остальное время считалось, что нас накормят сердобольные обыватели

— А ты, сколько идем, встречал хоть одного дурака, который подал тебе корку хлеба? — спрашивал возмущенно Шустрый и сам же отвечал. — Нет! Ты можешь сдохнуть здесь на дороге, это даже выгоднее крестьянам /разумеется он сказал не крестьянам, он сказал — этим сукам. Просто я вымарываю из текста такие выражения, стараясь заменить их общепринятыми/. Они получают от губернаторов и князей денежку, за каждого похороненного с дороги. Погоди час вспомню как называется, — он притворно закатывает глаза, а потом выдает, — "За поддержание муниципальных и общегосударственных объектов в чистоте и дополнительные затраты по утилизации мусора"! Нет, ты видал! Нас же еще и мусорами обзывают, сволочи.

Не все выдерживали тяготы и лишения, то ли армейской, то ли каторжанской жизни. С нами шли три брата, в городе они занимались тем, что с кистенем подкарауливали жертву. Ну и видимо один из братьев не рассчитал, ударил сильнее чем нужно и проломил голову, ну и вторая неудача это то, что мимо проходил патруль стражи, да не городской, а внутренней замковой стражи. Так и попали братики на мокром деле. Считая же себя умнее всех, ушли от каторги в армию, рассчитывая как и многие сбежать по дороге, но если я никак не мог решиться, то они подобрали момент, очень удобный для них, сорвались в лесных районах. Так лесом можно уйти до отрогов Проклятого хребта, по слухам там были поселения, где тебя никто не искал, а королевские прокуроры даже не рисковали соваться туда /Королевские прокуроры — специальные подразделения стражи, занимающиеся поиском сбежавших преступников и их доставкой, а в случае невозможности, казнью. Говорят было время, когда их презирали, сейчас же их подняли на одну ступеньку с Гвардейскими полками./. Братья посчитали что могут справиться, я знаю, потому что они подкатывали ко мне, с предложением уходить вместе, мол я из тех мест и все знаю. Из тех то я мест, может и и з тех, но удар по голове не прошел бесследно, и я теперь точно знаю только то, что мне сказали, а себя помню вообще только с момента пробуждения в предвариловке. Так что отказался, к тому же Шустрый горячо поддержал меня:

— Неча, фигней страдать, они тебя в качестве проводника возьму, а когда перестанешь быть нужным, то консервой сделают. /старый добрый обычай — при побеге выбирается человек, достаточно толстый. В случае необходимости его просто напросто съедают/. Случилось это когда нас передавали из под юрисдикции тюремщиков армейцам.

* * *

Дорога становилась все пустыннее и пустыннее. Как глухо шептались между собой заключенные, мол, последний переход будет, а потом за нас армейские возьмутся. Все с нетерпением ждали этого момента. Общее мнение было таким:

— Вояки попроще, они не конвойники, при них полегче будет, они над людьми измываться не будут.

Ждали мы этих вояк как манны небесной, перед последним переходом даже вечером песни жалобливые арестантские попели. Ну эти, вы знаете, где все жалуются на нелегкую долю, вспоминают маму, любимую, проклинают стражу и так далее и тому подобное. Конвойники тоже расслабились, на нас не орали, не угрожали, просто дали спокойно пожить.

— А что им? Завтра сдадут конвой и в обратную сторону. Им развлекалово, да и денежки приличные за нас заплатят.

Это меня все Шустрый просвещал, повышал мое образование. А то как-то странно по его мнению получалось, взрослый парень, а в тюрьме не бывал.

— Это ж закон жизни, старее ельфов, — Шустрый быстро мне подмигнул, — живи сам и давай жить другому.

От некоторых его сентенций у меня уши в трубочку сворачивались.

Переклички как таковой не проводилось, ты должен был подойти, взять свой кусок хлеба с соленой рыбой и идти заковываться в колодки. Полное построение проводилось только вечером. Конечно дебилизм, сам бы я так никогда не сделал, но конвойникам было лень вставать очень рано. Иногда нам и еду раздавали просто выкидывая в толпу и не давая подобрать волокли дальше. В этот раз выдали нормально, мы даже успели поесть. На нас одели колодки, сцепили между собой и построили перед воротами. Начинался очередной день.

Тяжелые ворота загона, в котором ночевали этапники, открылись и длинная вереница соединенных по двое людей проходила сквозь двор станции и строилась около внешней стены. Сержанты сноровисто цепляли соединенные пары к длинным жердям или, скорее, тоненьким бревнышкам, в так называемые "министерские" связки /Стандартная процедура. При движении по большим дорогам пары арестантов соединялись по разные стороны бревна. Обычная связка по пять пар с каждой стороны или по двадцать человек на бревно. Это помогало избежать массовых побегов. Невозможно не спрятаться в лесу, не переправиться через реку, ни в узких проулках. Хотя в городе арестантов сцепляли в колонну по десять друг за другом, чтобы избежать заторов на узеньких улицах. Так же этот обычай имел ритуальное значение, точно не помню, но при утверждении нового кабинета министров, они должны были пройти круг в такой связке, что символизировало тяжесть государственной ноши, обязательство служить государству и полный отказ от своих личных интересов в пользу государства. Именно поэтому связку и назвали "министерской"./. После чего мы отправились бы в путь. В этот раз получилось все по другому. Какая то закавыка случилась с последней связкой, там недосчитались двух пар заключенных. Мы были во второй связке.