Неподходящие люди

Я что-то писала про пик безысходности в начале своего рассказа. Отныне каждый день превращается в американские горки: с родителями Вани мы то летим вверх к новой надежде, то падаем вниз, в ужасе закрывая глаза. Когда нам озвучили срок тюремного заключения, котороы требует прокурор, мы долго не могли осознать его. Все переглядывались, гуглили, обзванивали знакомых с хоть каким-то юридическим образованием, надеясь на ошибку. Но ошибки не было, нам объявили войну без возможности избежать кровавых сражений.

Теперь я знаю, что подобные разбирательства могут длиться очень долго. И каждый новый день идет нам в минус, потому что Ваня проводит его за решеткой — что по-прежнему в голове не укладывается(!), а мы паникуем на свободе.

Его мать, с которой я познакомилась лично на следующий день после телефонного разговора, начинает походить на живой труп, она даже двигается медленно, ходит прихрамывая. Нога у нее не болит, я спросила. Просто плечи не расправляются больше, как и позвоночник — согнулся буквой зед и все тут. Она ходит, как скрюченный вопрос. Как старая бабка — сорокапятилетняя ранее цветущая женщина.

Оказалось, что Ване всего двадцать. Я набралась смелости и спросила у его родителей. Так и знала, молодой совсем. Не называл же свой возраст, боялся, что я его отошью, узнав, или не восприму всерьез.

Всего двадцать лет, пацан, как я и думала. А выглядит взрослее, потому что спортом всю юность активно занимался, даже разряды имеются. И плаванием, и карате, и баскетболом, и боксом. Чем-то — серьезнее, чем-то — так, время от времени. Учится хорошо, сессию закрывает не без троек, но вовремя и бесплатно.

Еще выясняется, что его семья не особо-то и богатая — по крайней мере, чтобы найти полмиллиона на адвоката, им пришлось выставить на продажу квартиру-студию, которую купили Ваньке на будущее. Ни одна из их двух машин не стоила требующихся денег.

Иногда его мать меня ненавидела. Люто, остро. Она смотрела на меня, как коршун на добычу, мечтая раздавить, растоптать, забить до смерти, представляя себе мир, в котором я бы вообще не родилась. Или бы родилась немой, не способной кричать. Мир, в котором бы меня изнасиловали, но Ваня бы не услышал. Я ее не виню. Так получилось, что мы с ней оказались единственными людьми, которые в этой ситуации понимают друг друга. Мы говорили по телефону часами, а при встрече... иногда рыдали, сидя на одном диване, выли на пару, как раненые волчицы.

Он-то ей родной сын, ее можно понять. Я — просто девушка, которая знает его неделю, которая любит его до беспамятства, но последнее, в общем-то, не выделяет меня. Такого, как он, полюбить легко.

Отец его плакал при мне лишь однажды, в основном ходил собранный и решительно настроенный. Но тот день я вряд ли когда-то забуду. Взрослый состоявшийся мужчина, старший инженер на предприятии, рыдающий от отчаяния — зрелище, которое навсегда врезается в память, которое меняет жизнь. Про этот день я еще скажу, но позже.

Расследование развернулось не на шутку масштабным. Самое несправедливое, что эти уроды в СИЗО чувствовали себя, как в отпуске — по крайней мере в соцсетях круглосуточно онлайн, а Ваньку держали в тюрьме в кошмарных условиях. Меня замотали по допросам, и я, запуганная разговором с Василием, боясь подставить Ваню еще сильнее, по глупости отказалась от повторной экспертизы, за что на меня сильно ругался адвокат. Потом согласилась, конечно, но даже единственный отказ шел сильно в минус.

Мне задавали одни и те же вопросы, получая на них одни и те же ответы. Подходили к ситуации то с одной, то с другой стороны, звали еще людей для компании. Их набивалась целая толпа в кабинете, и все они слушали подробности нападения на меня. А потом еще вставляли обличающие реплики, стараясь подловить на лжи: Юлия Сергеевна, вы же говорили, что первым вас схватил за грудь Николай. А сейчас говорите, что Евгений — Николай схватил, когда уже платье порвали. А Евгений, когда еще нет — то есть Евгений хватал не за голую грудь? — За голую. Его рука пролезла под платье. — Вы пошли гулять ночью по улицам без белья? — Я не гуляла, я возвращалась домой с вечеринки. — Без белья? Вы его где-то оставили? Вы часто так делаете? — Я была в белье, просто он и под него протиснулся рукой. — Опишите, как выглядело ваше белье, не могу представить.

Я понимаю, что издеваются. Им надоели эти два тесно взаимосвязанных дела, всем не терпелось поскорее поставить в нем точку. Но мы с адвокатом не сдавались, и через несколько месяцев это стало бесить наших противников.

Домой я приходила как можно позднее, чтобы поменьше общаться с родными, валилась на кровать, надевала наушники и делала вид, что сплю. А сама вспоминала, как мы катались с ним в машине, слушая дурацкие песни. Он сказал, что если я буду себя хорошо вести, то покажет мне, какую музыку действительно любит. Я постоянно пыталась его подловить, поймать на машинальном подпевании какой-то песне по радио, движению головой в такт — да кого там! Если он решит что-то себе, не переубедить! Хитрый тип.

Когда он ходил на заправку, я шарила в бардачке в поиске хоть каких-то дисков. Но негодяй подошел к вопросу творчески, даже когда я ночевала у него дома, он спрятал всю музыку. И на компе переделал путь к папке с аудиозаписями. Я изнывала от любопытства, мне хотелось знать о нем все. Я была очень жадной до любой информации, касающейся этого парня.

Пощупать, проверить на вкус, на запах — любые детали. Он выдавал их постепенно, порционно, и все, что я узнавала — мне нравилось.

— Юль, вот поедешь со мной на машине в Красноярск, будем всю дорогу слушать мои песни. Шесть часов пути — слово даю, ни один трек не повторится. Я уж постараюсь. А пока — мучайся, — разводит руками, ухмыляясь. Я швыряю в него подушкой, и налетаю со второй, но промахиваюсь! Только я могу целиться в парня под два метра и промазать! Он хохочет, убегает на кухню. Я следом. Он не защищается, не дает сдачи, прикрывает подушкой область ниже пояса, хотя бью по голове, и от этого еще смешнее. Терпит. Но я бью не сильно — так, играючи... А потом он хватает меня за талию и закидывает себе на плечо и несет в свою комнату, да по попе при этом шлепает, приспустив штаны и белье. Между прочим, ощутимо больно!

Этого я его маме, разумеется, не рассказывала, но он обожал кусать меня за попу и ставить засосики на груди. Наверное, дело в молодости, дорвался до женского тела и наслаждался. Он ведь так и не ответил, сколько у него было женщин... Его мама сказала, что он встречался с девочкой в школе, вроде бы все очень серьезно было с тяжелым разрывом. И в институте на первом курсе дружил с одной несколько месяцев, потом они расстались. Год был один, по крайней мере, не попадалась подружка, о которой стоило бы рассказать маме. Наступило лето. И случилась с ним... я.

Ситуация складывалась настолько ужасающая и несправедливая, что иногда казалось, что происходящее — сон. Я сплю, но скоро проснусь и вернусь в реальный мир, где подобное просто не может случиться. Где хороших людей благодарят и награждают, а плохим вселенная отвешивает тумаки-уроки, раз за разом намекая, что пора меняться. А если подопечный не понимает, то давит его, как таракана. Иногда я молилась перед сном, чтобы вернулось время, и Ванька пошел домой другой дорогой, не услышал мой короткий вскрик и не пролез в дыру в заборе. Не нашел четверых, притаившихся на самой темной опушке между густыми деревьями.

Спустя три месяца ада мне казалось, что я знаю Ваню с рождения. Его мама рассказала мне практически все о нем: даже как беременная ходила и рожала, когда он заговорил, когда первый двояк в школе схватил. На нее иногда находило. И хоть я жадно ловила каждое слово, такие разговоры не любила. Она будто уже потеряла надежду, чуть ли не похоронила его. С этим я была не согласна.

Ваня звонил им несколько раз, это не легально, но у некоторых людей, ожидающих суда, возможностей больше, и ему иной раз тоже удавалось попасть в волну. Поначалу он был просто в шоке, ждал, что обвинение вот-вот одумается. Спрашивал, неужели нет возможности забрать его домой хотя бы на время разбирательств. Но на данном этапе наш адвокат ничего не мог сделать. Ваня был в ужасе от условий, в которые попал, от обвинений, которые ему предъявили. Судя по ним, он не просто один без оружия подрался с тремя ублюдками, спасая девушку. Ситуацию извратили и вывернули таким образом, будто трое парней защищали беспомощную девушку от полоумного, ни с того ни с сего кинувшегося на дружную компанию с битой и кастетом, проломив хорошим ребяткам черепа. В то время, когда их искала полиция по моему заявлению, они якобы лежали в больнице с тяжелыми травмами и боролись за жизнь...

Если бы я подтвердила, что всё так и было, Ване тут же пришел бы пи**ец.

Сынку Василия Васильевича восемнадцать исполнилось за неделю до моего Дня Рождения. Второй — мой ровесник, заводиле — двадцать шесть. Отмазывали всех троих одинаково усердно, потому что слишком крепко они были завязаны в ситуации.

Как я поняла, те двое, что постарше, специально таскали за собой юного богатенького не слишком умного друга, чтобы за его счет отмазываться. Выяснилось, что я не первая девчонка, над которой они "пошутили" подобным образом. Адвокат осторожно сунул мне имена с адресами. Каждая из них ходила с Айфоном и имела папку в соцсетях с фоточками с отдыха за границей. Ни одна не согласилась поговорить на щекотливую тему. И своим страхом, нерешительностью, своей продажностью каждая из них невольно участвовала в обвинительной компании против моего Ванечки.

Когда мы с Ванькой катались в первые разы по городу, я украдкой рассматривала его руки, плечи, торс. К счастью, погода шептала раздеваться и впитывать витамин D открытой кожей, и Ваня практически всегда был одет в белую или синюю свободную футболку, без толстовок и ветровок. Рельефные руки, крепкие бедра, толще моих в полтора раза, хотя я девушка не маленькая, и ноги у меня тоже длинные и не худые. А когда мы стояли рядом на Горе Любви, еще до первого поцелуя, и смотрели вниз на постепенно зажигающийся фонарями город, он обнимал меня со спины. Склонился и, думая, что я не замечаю, дышал мне в шею, не решаясь поцеловать, я смотрела вдаль, кусала губы и была абсолютно счастлива.

Поворачиваюсь к нему и смотрю снизу вверх, он обнимает, спрашивая, не замерзла ли? Нет, конечно, плюс двадцать пять по Цельсию, но говорю, что немного. И он обнимает крепче, растирает. Руки у него горячие, приятно.

— Никогда не думал, что буду тусоваться с училкой.

— А я — что со студентом. Обычно у меня ко всем вам материнский инстинкт, ж-а-а-лко. Вечно голодные, не выспавшиеся, нервные. С кучей долгов!

Он смеется, откинув голову. Кажется, угадала.

— Жалостливая ты моя. Давай будем всем говорить, что я тебя подвез в дождик на машине, так и познакомились. Ты бежала на остановку под проливным, одежда была мокрая, хоть выжимай.

— Как ни крути, ты в любой версии герой.

— Еще какой герой! Потом сиденье после тебя две недели сушил, накапало столько. Юлечка, — он наклонился и зашептал мне на ухо, — мы забудем об этом навсегда, заменив другой легендой. Я хочу забыть, — я громко сглатываю, а он, взглянув мне в глаза, продолжает: — Не из-за того, что они сделали. Из-за того, что мне хочется их убить. Чем больше я провожу времени с тобой, тем больше ты мне нравишься. И тем сильнее я злюсь. Я никогда ни на кого так не злился.

Он проговорил это спокойно, но с таким выражением лица, что в данный момент ради него я готова была сделать все, что угодно:

— Я люблю тебя, — вырывается против моей воли. Но быстро добавляю: — Как друга. Знаешь, иногда годами с людьми общаешься, а не испытываешь к ним чувств. А тебя сразу... как друга. Понимаешь?

— Начало было многообещающим, потом ты съехала не в ту сторону, — он засмеялся. — Пошли в машину, пока ты не ляпнула еще какой-нибудь бред.

Для него, возможно, и бред, для меня — нисколько. С ним мне с самого начала было комфортно. И даже поехать ночевать вдруг к нему домой, пока родители на даче — не стыдно. Как будто само собой, что он понимает ситуацию и знает, что для меня — особенный. Объяснять не нужно, что я не шлюха, что обычно себе такое не позволяю, да и не хочется. Однажды я год с парнем встречалась, и мы ни разу не ночевали вместе. Занимались сексом — да, но спать я уезжала к себе. А только представьте, как бы жалко из уст женщины звучали подобные объяснения: да, я у тебя дома, готовая с тобой на все после нескольких дней знакомства, но вообще я не такая, ага, жду трамвая.

Но я хотела поехать к нему и поехала. И нам вместе было чертовски весело и хорошо. Трахаться хорошо: ярко, громко, сильно, со стонами, хлопками и криками. После вместе готовить и есть, бесконечно обнимаясь и касаясь друг друга. Смеяться над фильмом, даже немного ссориться в шутку по пустякам. Естественно. Он не хотел отпускать меня утром на работу, хотел вместе позавтракать и вновь заняться любовью. Он потрясающий. Для меня самый лучший мужчина.

Рассказать про еще один пик безысходности? Или мы с вами уже давно на американских горках катаемся? Вот бы пристрелить того человека, кто билеты на них выдает в реальной жизни... Ладно, летим вниз на всей скорости. Где-то через пару недель, как Ваньку забрали, я возвращалась домой в наипаршивейшем настроении. И именно этот вечер выбрал Василий Васильевич для повторного визита.

Сидит, тварь, с моим отцом за столом, беседуют. Мама в выходном платье суетится на кухне. Ага, ага, всегда готовит в таком виде.

Я думала, мы эту тему закрыли раз и навсегда после нескольких скандалов и бойкота, объявленного мне семьей, а нет — оказывается, самое интересное впереди.

— Что он здесь делает? — спрашиваю, скрестив руки на груди.

— Ты как с гостями разговариваешь?! — ахает мать, отец уже подвыпил — зацепился взгляд за начатую бутылку дорого коньяка на столе — и как жахнет кулаком по столу.

Стыдно. Даже перед Василием стыдно, понимаю ведь, почему он вообще о своих грязных предложениях начал заикаться. Приехал, огляделся, пообщался с моими родителями, понял, что ради нескольких сотен тысяч они будут вокруг него на задних лапах плясать. Он сам их не уважает, презирает, ему даже неприятно сидеть с ними за одним столом — по выражению лица заметно. Всем заметно, кроме родителей. Василию противна наша кухня, наш стол, наш старый ремонт. Вроде бы когда сам живешь — не замечаешь, а как гости приходят, сразу будто их глазами на свое жилище смотришь — тут бы подкрасить, тут переклеить, тут вообще помыть хорошенько.

Нормальная у нас кухня, обычная. Чистая, ни один шкафчик не сломан. Но этот гад губы поджимает, нос воротит, и оттого я начинаю еще сильнее его ненавидеть.

— Василий Васильевич — наш дорогой уважаемый гость, Юля, поздоровайся вежливо.

— Я к себе.

— Юля! — папа вскакивает из-за стола. — Вот же упертая девчонка! Василий Васильевич, вы извините ее, молодая еще, не понимает, что к чему. Что вы помочь нам хотите, с душою открытой пришли.

— Что-о-о? — резко оборачиваюсь я. — Что ты сказал?! — в момент срываюсь на крик. — Ты извиняешься перед ним?! Перед этим ужасным человеком?! — я не могу сдержать слезы, понимаю, что начинается истерика, но остановиться не могу. Два часа назад мне позвонил Ванин папа и сообщил, что Ваня в больнице. Не знаю, что там с ним делали, до чего довели... но он вскрыл себе вены. Спасли, хоть и потеря крови большая. Я впервые в жизни, хоть и по телефону, но слышала, как рыдает взрослый, очень уважаемый мною мужчина. У меня шел урок, я вернулась в класс и довела его до конца. Отпустила детей, после чего поехала домой. Как добралась — не помню. Почему направилась именно домой, где в последнее время мне неуютно? Да что там! Хуже всего! Не знаю, ноги сами привели, по привычке. Пойти-то некуда больше. Не знаю, чего больше боюсь: Ваниной мамы глаза увидеть или свое отражение в зеркале? И вот сейчас истерика и рыдания вырываются наружу каким-то гортанным голосом, неродным мне. Я кричу со всей злостью и ненавистью, которые только способно сотворить мое сердце. О да, эти чувства тоже идут оттуда, из груди. Они рождаются болью за любимого человека. — Не смей! — кричу я. — Никогда не делай этого! Он считает, что может купить все, что угодно, это не так, — и я показываю им всем средний палец.