Дневник молодого человека

Действительно, сейчас она была выше меня на пару сантиметров, и поэтому поцеловать в щечку я ее просто побоялся — так как пришлось бы тянуться вверх, и возможно даже, привстать на цыпочки, что выглядело бы ужасно смешно.

— Привет, — кивнула она, внимательно глядя на меня, словно уже успела забыть, как я выгляжу.

Я, придерживаясь тона, заданного телефонным разговором, демонстративно посмотрел на часы.

— Зашла случайно в ванную, — вдруг стала оправдываться она. — Оказывается, штаны замочила. Пришлось быстренько их постирать, — совершенно непонятно объяснила она.

Я стоял и смотрел ей в лицо, в глаза, с которыми у нее оказалось все в порядке — большие, красивые и действительно миндалевидные. Вот только их цвет не разобрал.

— Знаешь, — начал я свои заранее приготовленные объяснения, — хочется просто прогуляться по тихим улочкам, поговорить с тобой спокойно, без шума и ресторанной толкотни. Но я не знаю, ты вообще-то девочка красивая, значит балованная. Может, тебя это не устраивает, ты скажи?

— Да нет, почему, — улыбаясь, пожала она плечами. — Все нормально.

Я слегка двинул рукой, показывая направление нашего движения, и мы пошли во двор Аптеки — эта дорога выводила в Сосновый бор, который находился совсем неподалеку. Она шла рядом, держа руки в карманах длинного светлого пальто.

Какое-то время мы шли в темноте между домами — синяя полоска на западе уже исчезла и небо медленно чернело, а фонари над подъездами почему-то не горели.

— Работаешь? Учишься? — наконец поинтересовался я.

— Закончила геологический техникум, — равнодушно ответила она, глядя прямо перед собой. — Сейчас вот работаю мастером-геологом.

— А давно живешь в этом районе?

— Давно, — размеренно ответила она, по-прежнему глядя перед собой. — Сначала восемь лет жили в девятиэтажке, которая прямо у 173 школы.

Там обитала девочка Лена, в которую я был влюблен в восьмом классе, почему-то тут же подумалось мне.

— Потом мы переехали сюда, на Макаренко.

То есть все эти годы она жила здесь, рядом со мной, сообразил я.

— А училась где?

— В 173.

— Надо же! И я там учился! — невольно вырвалось у меня.

Она с легким интересом покосилась на меня. Сверху вниз.

— Тебе сколько лет? Двадцать один?

Я отрицательно покачал головой.

— Двадцать шесть, — ответил я. — Меня не сразу после института забрали.

Ирина удивленно качнула головой.

— А мне — девятнадцать. Разница — семь лет. Мы в школе и не замечали друг друга.

Я невольно кивнул, переваривая то, что оказывается, все школьные годы она была рядом со мной. Точнее — последние три. И все это время я наверняка ведь часто сталкивался с ней в коридорах. А когда я закончил школу — она была десятилетней пигалицей с бантиками и портфельчиком.

— Школу когда закончила? — решил уточнить я.

— В 84-м. 8 классов, — ответила она. — А ты?

— В 78-м, — ответил я. — Десятый "А" класс.

Она снова кивнула, о чем-то задумавшись, словно подсчитывала что.

— Это где Женька Подчепаев учился? — наконец спросила она.

Я кивнул. Она только усмехнулась.

— Если не секрет, какой у тебя рост? — поинтересовался я наболевшим.

Она улыбнулась.

— Не секрет. 176. Королевский — как говорят.

И я невольно согласился с этим — с термином "королевский" применительно к ней.

Снова молчание. Снова я был вынужден лихорадочно искать тему для разговора. Тем более, что мне показалось, что девушка явно скучала, и было такое неприятное ощущение, что она на встречу-то пошла, потому что делать ей было совершенно нечего. И, значит, надо как-то активизироваться, рассказать что-нибудь интересное и перестать ее расспрашивать, а то ей станет совсем уж скучно и она быстренько свернет наше свидание, да и на второе ей вряд ли захочется.

— Я в армии на границе с Польшей служил, — принялся неторопливо рассказывать я. К счастью, армия — это такой бездонный колодец историй — надолго хватит. — Карпаты. Климат забавный. Одну зиму вообще не было снега — так, островками. Ну, думаем радостно, на лыжах бегать не придется!...

Я посмотрел на Ирину. Снизу вверх.

— У нас как выходной, так все, кто не на боевом дежурстве, привлекаются к разным спортивным мероприятиям, — пояснил я. — Кросс вокруг части километров на пятнадцать, военно-спортивные эстафеты на стадионе, либо еще что-нибудь подобное. Отдыха, короче, не давали.

Заметив, что я смотрю на нее, она коротко покосилась на меня и вяло кивнула одними ресницами, тем самым как бы поддерживая разговор.

— А потом, в мае, вдруг как навалило! В субботу в пять утра стучится ко мне в дверь посыльный боец — мол, приказ командира подразделения, в восемь утра быть на КПП-1 с лыжами.

— А почему — в дверь? — коротко спросила она.

— Так я офицером служил, — понял я ее сомнения — действительно, какие в казарме могут быть стуки в двери — наверное прошлую мою фразу про старшего лейтенанта она просто не запомнила. — После военной кафедры в НЭТИ. Так что жил в квартире-общежитии с еще двумя холостыми офицерами.

Она молча кивнула, принимая это к сведению.

— А спрятаться? — снова спросила она, с легким любопытством посмотрев на меня.

— Ну-у-у, — протянул я. — Во-первых, куда спрячешься — колючая проволока кругом. А во-вторых — граница, постоянная боевая готовность, и твое начальство должно постоянно знать, где тебя точно искать, если вдруг что начнется.

Ирина снова, как-то даже задумчиво, без насмешки, посмотрела на меня, но ничего не сказала. Отвернулась. Ясно, всю нашу беседу мне пока придется тянуть одному.

— А еще у нас был такой забавный отряд! — вспомнил я. — В связи с тем, что в части было много секретной техники, а шоссе от польской границы проходило совсем рядом и, имея соответствующее приспособление, можно было, например, легко наблюдать, что в данный момент высвечивается на наших секретных мониторах.

Она снова, с легким удивлением посмотрела на меня.

— Ну-у, — пустился в объяснения я. — Мы не совсем границу защищали. Точнее, мы ее защищали с помощью всякой техники, в том числе и с применением компьютеров.

Судя по ее взгляду — она ничего не поняла.

— Этакая секретная часть, расположенная у самой границы, и напичканная всевозможной техникой, — уточнил я. — Например, слушали разговоры летчиков НАТО над Балтикой. Основная задача нашей части — предотвращение ядерной войны, — зачем-то похвастался я, и мне тут же стало стыдно.

— И как? — слегка прищурившись, недоверчиво посмотрела она на меня.

— Предотвращали, — пожал я плечами.

В ее глазах появился некоторый интерес, любопытство.

— И каким образом? — снова спросила она.

Соврать бы что-нибудь этакое, захватывающее! — тут же подумалось мне, но я этому устыдился. — Еще чего! Ложь всегда потом выйдет наружу.

— Узнавали о действиях, которые явно ведут к войне, — передислокации, перевооружение, усиления, перевод ракет на боевую. И сообщали об этом дипломатам. Чтобы те уже сами начинали суетиться, кричать на весь мир... Это на мой взгляд. А как на самом деле они поступят — нам было неизвестно. Наша задача была проста — среди крупинок полученных данных выявить группу таких, которые явно ведут к войне.

Я уж не стал рассказывать, что мы также слушали космическую связь — спутник Интелсат-4, висевший над Атлантикой и соединяющий Америку с Европой, — прослушивая разговоры работников Локхид и других заводов, выпускающих оружие. Не говоря уже о шифро-каналах. Это, конечно, все было секретом. Перед уходом дал подписку на десять лет. Но... На Новые года по какому-нибудь из прослушиваемых нами телефонных каналов мы регулярно получали факс — Елочка с подписью на русском: "С Новым Годом, в.ч. 83525!". А также наш командир и его замы время от времени получали поздравления с очередным повышением, рождением детей и прочее. И причем — все это поступало не по одному, а по разным каналам!

Она коротко кивнула. И осталось неизвестно — поняла ли она.

— Да, так вот, — продолжил я. — Как только на расстоянии семи километров вдруг остановиться какая-нибудь польская машина, группа офицеров, которым было разрешено не бриться и не стричься, одетые в старые ватники, полоскали рты водкой, чтобы пахло, и быстренько выезжали на старом грязном газике. Подкатывали к полякам, останавливались и начинали настойчиво предлагать им свою помощь.

Она снова посмотрела на меня. На этот раз — с каким-то непонятным любопытством.

— А в части на это время выключали все мониторы, — пояснил я. — И пока мужики не вытолкают иностранцев из семикилометровой зоны — мониторы не включали и работа приостанавливалась.

Мы вышли из жилой зоны. Подошли к железной дороге. Спустились вниз, в железнодорожную канаву. Перешли рельсы. Стали подниматься. Здесь было покруче и из-за снега довольно скользко, и я, пройдя первым, подал ей руку. Пальцы у нее оказались теплыми, тонкими и жесткими.

— А водку они что, выплевывали? — вдруг поинтересовалась Ирина, внимательно, с легким любопытством посмотрев на меня.

Я недоуменно пожал плечами, отпуская ее руку и направляясь дальше по тропинке.

— Конечно! — ответил я. — Таких ведь гостей может быть очень много, и тогда бы они к вечеру просто уже не смогли бы добраться до шоссе!

Ирина усмехнулась, снова идя рядом со мной.

— Водку жалко, — неожиданно прокомментировала она, сунув руки в карманы.

Я промолчал, не зная, как отреагировать на это замечание.

— А у нас, в геологическом техникуме, что на Красном проспекте, во дворе здания где "Спутник"...

Она вопросительно посмотрела на меня, и я почему-то поспешно кивнул — мол, ну конечно же, кто же не знает единственное в городе турбюро, а сам принялся лихорадочно соображать, в какую сторону от Дома Офицеров он располагался, и что там вообще было рядом. Хотя, зачем мне все это было нужно, я так и не понял.

— Раз на лабах мы заперлись с подругой и половину учебного спирта выпили. А закуску мы заранее с собой принесли. А для маскировки остаток разбавили водой до исходного уровня — отметили предварительно помадой — и поставили обратно, в шкаф. Но хлорка, зараза, осела и ее стало заметно. А преп наш все понял. Обиделся. А он к нам ко всем очень хорошо относился! Стал нас укорять: Ирка, ну отпили спирт, ну ладно, но портить-то его зачем было?

Ирина помолчала, явно погруженная в воспоминания. Потом вздохнула.

— Это были вилы, блин.

— Да, уж, — поддакнул я. — А нам в армии спирт выдавали каждый месяц — на технические нужды. Причем медицинский приносили в блестящей фляге, а технический — в большом алюминиевом бидоне, в которых обычно молоко развозили.

Она кивнула, судя по взгляду, уже погруженная в какие-то свои воспоминания.

— В седьмом классе я занималась прыжками в высоту, — продолжила она нашу беседу. — Чуть не сломала позвоночник. Поссорилась с тренером и ушла. Он ко мне потом ездил домой, уговаривал вернуться. Но я ни в какую. А поведение в школе было у меня очень плохое. В нашей компании постоянно какие-то драки. В одной из них милиция всех загребла. А один из нас — уголовник. Ему — все. А я на показаниях — мол, не видела его и все тут. А другие сказали, что видели. Загребли меня за лжесвидетельство и поставили на учет, и потом ходили проверять в 21:30, чтобы я дома была. А я после проверки всегда на улицу уходила.

Я не совсем все понял, но переспрашивать не стал. Однако! — подумал я. А ведь она в том автобусе запросто могла меня отбрить, громко сказав на весь автобус, например: Ну что, хмырь, уставился?! Или не могла?

— Можно один вопрос? — вдруг спросил я.

Она слегка напряглась. Внимательно посмотрела на меня. Кивнула длинными темными ресницами.

— Ты такая решительная в жизни! Почему в автобусе меня не отшила? Видела же, что я откровенно пялился на тебя.

Она пожала плечами.

— Ты меня не напрягал. Ну или не сильно напрягал.

Помолчала.

— А почему, кстати, пялился? — вдруг спросила она с неподдельным интересом посмотрев мне в глаза.

— Уж больно понравилась, — тут же честно признался я.

И Ирина снова задумчиво кивнула.

— Вообще-то я спокойная, — сказала она после непродолжительного молчания. — Но иногда, когда вынуждают, на меня может накатить.

— Глядя на тебя в автобусе, никогда бы не подумал, — сказал я.

— Да, в тихом омуте... — ответила она, чуть отвернувшись.

Мы прошли через ночной лесок, впрочем, достаточно светлый из-за снега. Дошли до конечной остановки трамваев. Именно здесь я в тот памятный вечер вышел из 14-го маршрута. Пересекли трамвайные линии, перешли дорогу. Какое-то время мы шли по тротуару. Справа от нас сплошной стеной темнели деревья "Соснового бора", слева — двухполосная дорога с редкими фонарями, за ней — две трамвайных колеи, а дальше — снова густые темные деревья, которые в своей глубине скрывали две воинских части и военный городок.

Какое-то время я размышлял — пойти по тротуару Лесной, или прогуляться по лесу? Решил, что в лесу и тише и спокойнее, и повел Ирину к ближайшей тропинке в сосны.

— Любимая дорога, — усмехнулась она.

— Что, часто здесь гуляешь? — с каким-то даже ревнивым подозрением поинтересовался я.

— Конечно!

Я повел ее по центральной — самой широкой — аллее, чтобы она ничего такого обо мне не подумала. Впрочем, фонари на аллее также не горели, но из-за белого снега саму аллею было достаточно хорошо видно.

Коротко разговаривая о каких-то пустяках, мы прошли мимо пустующих темных аттракционов — колесо обозрения, всевозможные качели, ангары под электромобили и тиры. В низинке мы разделились, с двух сторон обходя перегородивший тротуар нерастаявший пласт льда, покрытый толстым слоем скользкой грязи. Снова сошлись вместе. Вышли на тихую улочку Александра Невского, обычную для Новосибирских задворок — треснувший, с ямами, горбатый асфальт под ногами, грязь на тротуаре от подтаявшего мокрого снега и в углах покосившихся бордюров — там, где эти бордюры еще присутствовали. Уличные фонари тоже имелись, но горел всего один — где-то там, вдалеке.

Неторопливо пошли по сгорбленному тротуару.

— Может, на Бродвей? — предложил я, имея в виду центральную улицу этого района — Богданку. Бродвеем мы на своей окраине называли любую широкую освещенную улицу, на которой к тому же было еще и много народа.

— Машины не люблю, — покачала она головой.

И меня это тоже устроило — тихая улица, никого нет, мы одни — что еще надо?

Ирина вдруг быстро оглянулась по сторонам — никого вокруг.

— Курить хочу, — сказала она, доставая из кармана пачку сигарет, а я понял, почему она не любит Бродвей — там светло и много народа. А женщинам было неприятно открыто курить — осуждалось это, все-таки будущая мать! Да и потом, как она будет дышать на своего новорожденного ребенка? Так что женщины курили либо в ресторанах, либо прятались куда-нибудь.

— Куришь? — поинтересовалась она.

— Бросил, — не стал объяснять я, что, фактически, и не успел начать.

Она понимающе кивнула.

— Тогда тебе не предлагаю, — сказала Ирина.