Зовите меня Клах (Продолжение)

По периметру зала были устроены небольшие выгородки-ниши из панелей, задрапированных разноцветной тканью мягких пастельных тонов, и с индивидуальной подсветкой. И вазы, вазончики, миски и декоративные кастрюльки с торчащими из них икебанами. Нет, симпатично. Но как-то маловато.

Людей тоже было немного, и по тому, как они кучковались и разговаривали между собой, становилось понятно, что они давно друг с другом знакомы. И не просто "тусуются" около культурных событий, но... Ха, члены клуба этих самых литовских икебанщиков! Или икебанистов?

Естественно, на наше появление тут же среагировали. Разговоры смолкли, головы повернулись в нашу сторону. Я даже на мгновение ощутил себя ковбоем, приехавшим в чужой город и вошедшим в салун. Вот только музычка фоновая не Морриконе, а что-то восточно-этническое. Гагаку, кажется. Так себе, в сравнении с "Полетом кондора", если честно.

— Несказанно рад приветствовать столь очаровательных посетительниц на выставке нашего клуба. Разрешите представиться, пан Гадзильский. Председатель клуба мастеров икебаны и, по совместительству, скромный владелец этой галереи...

Подлетевший к нам молодящийся толстяк в светлом льняном костюме, розовой рубашке с расстегнутым воротом и шейным платком рассыпался свиньей перед бисером. Причем все внимание он уделил исключительно девчушкам. Очень какое-то липкое внимание. Дебелый, рыхлый, омерзительно приторный, будто манная каша с комками в которую перебухали клубничного варенья, Гадзильский словно растекся лужей вокруг замерших дриадок и наядок.

"Попробует хоть кого-нибудь коснуться — дам в морду, " — решил я для себя.

А Гадзильский вещал:

— ...отражение уникального менталитета. Есть такое наблюдение: если европеец увидит красивый цветок, он сорвет его, а японец — полюбуется и пойдет дальше, сохранив увиденное в своем сердце...

"Угу, только ты, дядя, не очень-то на японца похож. И икебаны твои тоже ни разу не в земле растут," — продолжил я внутренний монолог.

— ..."токонома" — это японское слово. Означает "уголок красоты". В каждом японском доме, представьте себе, в каждом...

Неожиданно рядовые члены клуба, сгрудившиеся неподалеку, подались в стороны, как бы обозначив сцену, на которой оказалась невысокая, болезненно хрупкая женщина (я бы даже сказал "изможденная и утомленная"). Поправив круглые подтемненные очки, она вяло простерла руку в сторону ближайших икебан и взвыла:

— Берет японец ветку вишни

В жемчужно-розовом цвету,

Срезает все, что видит лишним,

Что нарушает красоту...

— О, а это наша блистательная Маргарита! — Гадзильский злобно покосился на декламаторшу, — Необычайно тонко чувствующая натура, достаточно посмотреть на ее работы...

А "Блистательная Маргарита", маньячески бликуя окулярами, сладострастно смаковала:

— И острый нож терзает, мучит

Живую зелень, нежный цвет... (стих. М.Алигер)

За всеми этими перфомансами я как-то перестал следить за девчушками. И, похоже, не только я. А им, в отличие от нас, увиденное и услышанное не понравилось. Мягко говоря.

Юные дриады при виде изуродованных "за ради красоты" цветов и веточек побледнели и сжались. Бедные наяды обняли подруг, пытаясь хоть как-то приободрить.

Первой на состояние наших подопечных отреагировала пани Берта (вот когда я пожалел, что мы убедили наставниц, что сами справимся, и им не обязательно тоже бродить по магазинам)

— Что с вами? Вам плохо?

— Да, здесь плохо. Плохо. Смерть, — прошептали дриадки.

— Так, все наружу! — скомандовала пани Берта отступление.

— А где опять ЭА? Они не выходили?

Юзик, остававшийся у входа, отрицательно покачал головой. Внезапно в недрах галереи раздался грохот и чей-то болезненный вскрик, а в следующую секунду на улицу выскочили наши нимфоготки. Первой летела Айя, прижимая к груди большой корявый сверток (что-то завернутое в занавеску исчерканную иероглифами). Черные волосы развевались за ней, словно плащ. Лысая Эйя прикрывала отход подруги. Миг, и девушки завернули за угол. И только тогда из галереи выбежал пан Гадзильский. Но в каком виде! Мокрый, взъерошенный, пиджак расстегнут, потемневшая розовая рубашка выбилась из штанов, оголив дряблое белесое пузо, взгляд ошалело-бешенный.

— А? Где?! — завопил он, подскочив к нам.

— Где что? — холодно спросила пани Берта.

— Две девки! Куда они побежали? Надо полицию! Срочно! — галерейщик принялся выдирать из кармана пиджака телефон.

— Не надо никуда звонить, — веско произнес Юзик, приблизившись к Гадзильскому и зафиксировав его руку с телефоном. — Что случилось?

— Отпустите меня немедленно! — взвизгнул Гадзильский, безуспешно дрыгаясь. Тут в его глазах мелькнуло понимание. — Так они с вами? Да? С вами?

— Ну, с нами. И что? — лениво поинтересовался Юзик, — Они вас, что, ограбили?

Галерейщик задохнулся от возмущения и некоторое время беззвучно разевал рот:

— Да вы... да вы знаете, сколько стоит украденный ими бонсай?! Столетний! Столетний бонсай! Да я его лично! Из Японии!

— Понятия не имею, сколько. Я даже не знаю, что это такое... А вот звонить никуда не надо, — Юзик протянул руку, — Дайте мне ваш телефон.

— Не прикасайтесь ко мне! — Гадзильский отпрыгнул с неожиданной ловкостью, — Думаете меня запугать? Не выйдет! Вы знаете, кто я? Да у меня сам министр культуры...

— Понимаю, — кивнул Юзик, — Галерейщик и министр — это сила. Но я все-таки настаиваю, — Юзик опять протянул руку, вывернув ее так, чтобы стал виден шеврон с гербом Зимовских, — Не надо никуда звонить. Уверяю, мы в состоянии и сами разобраться с этим неприятным инцидентом. Во всем разобраться. И все разрешить к обоюдному удовлетворению. Ни к чему столь уважаемому человеку, как вы, беспокоить полицию, а тем более прессу, вы меня понимаете?

— Вы... вы меня не запугаете! — Гадзильский еще хорохорился, но герб он разглядел, поэтому тон снизил.

— И в мыслях не было. Просто знаете, эти журналисты... Для них извратить факты ничего не стоит. Вы только представьте заголовки в ленте: "Владелец художественной галереи преследует двух несовершеннолетних девушек"? А вдруг окажется, что это уже не в первый раз? Может такое быть?

Гадзильский слегка побледнел и вдруг принялся наводить порядок в гардеробе: застегивать рубашку, заправлять в штаны. Юзик терпеливо ждал. И мы все ждали. Пани Берта улыбалась так, словно хотела сказать: "Юзичек, как ты вырос!"

Заплаканные Эйя и Айя нашлись в автобусе. Они неотрывно следили за действиями наставниц, которые что-то ворожили над крохотной изуродованной японской сосной. Бонсай — искусство так изрезать дерево, чтобы оно не выросло, оставшись навсегда карликом. Искусство...

— Надо же, я никогда об этом не задумывалась, — тихо произнесла пани Берта, — И ведь читала Гюго...

— "Человек, который смеется", — пояснил я Стасу и Юзику, молча подивившись совпадению миров, — Там главный герой по имени Гуинплен из тех детей, которых специально уродовали для выступлений в цирке или попрошайничества...

А сосну переправили в Малый Мир, и даже, если не получится вылечить, наставницы обещали посадить ее на верхушке самой красивой скалы на берегу самого красивого озера. Как оно и должно быть в жизни. Не в искусстве.

END POV

В просторном холле гостиницы вовсю шло приготовление к празднику: что называется, дым коромыслом. И хотя я никогда не понимал смысла этого фразеологизма, и уж тем более не мог представить его вживе, образ убедительный, согласны?

Диваны и столики, занимавшие центр, сдвинуты к стенам; ковер скатан и убран, а на оголившемся полу начертана непонятная многоугольная фигура и множество не менее непонятных значков. Подобные же значки я заметил на стенах и на ступенях обеих лестниц, ведущих на второй этаж. Десяток нимф заполошно метались по залу, бегали по лестницам, что-то подправляли, устанавливали по углам маленькие корявые пеньки, а уже на них створки раковин. Вот одна наяда, торопясь, не стала спускаться по лестнице, а просто плеснулась волной сквозь перила, вернувшись в человеческий облик уже на полу.

Лана, Стас и я с Колеком, не решаясь пройти дальше, застыли на пороге. Не знаю, как другие, а я просто испугался, что стоит мне сделать еще хоть один шаг и меня точно так же подхватит и понесет безумная круговерть.

К моему удивлению, дирижировала или, вернее, режиссировала всем этим бедламом Люся, уже успевшая избавиться от шубы и мелькающая по свободному от нимф и мебели пространству золотисто-зеленым всполохом. Вот только в полете фея Люся рассыпала не пыльцу и звездную пыль, а директивы и инвективы. Командовала и ругалась, то есть. И дриадки с наядками ее почему-то слушались.

— Ты куда это поволокла?! — разорялась Люся, — Вон туда тащи, я кому схему рисовала?

Попавшая под раздачу наяда что-то недовольно вякнула.

— Это ты в своей луже рыбам хвосты будешь заносить как попало, а здесь — строго по схеме. Так! — Люся запулила под потолок громыхнувший шар, — Все подошли ко мне! Айка, тебе особое приглашение надо?

— Пойдемте пока на кухню, — предложил я, — а то зашибут ненароком.

— Или припашут, — дополнил Стас.

Но не успели мы отойти от дверей, как за спинами раздалось недовольное:

— Ну, чо замерли, как это самое в этом самом? Проходу дайте.

Глава 3

Я обернулся и, как водится, не сразу заметил раздраженно сопящего бородатого мужичка ростом чуть выше моего колена и с объемистым сидором за спиной

— Привет, Пыхась, — кивнул я приятелю, — Решил в Деда Мороза поиграть?

— Чаво?

— Чаво в мешке говорю? Подарки?

— Отдарки! Проходу дай, Клах. Не до тебя сейчас.

Я посторонился, пропуская.

— ПЫХАСЬ! — воскликнула Люся, — Наконец-то! — она спикировала к Пыхасю и закружила над ним в явном нетерпении, — Ну? Принес?! Чего молчишь?!

— Принес, принес, — проворчал Пыхась и добавил с сарказмом, — Чего ж не принести, ежели забесплатно?

В заплечном мешке Пыхася оказалось десятка полтора больших кусков вулканической пемзы, похожих на подгоревшие мафины неумехи-кулинара. Вот их-то он и принялся выкладывать, словно на блюдца, на створки раковин — те, которые на мелкие корявые пеньки недавно устанавливали.

Проделывал он это по какой-то одному ему понятной системе, иногда меняя уже установленный "кекс" на другой, периодически отмахивался, как от мухи, от жужжащей над ухом Люсей и негромко бурчал:

— Нет бы, как все нормальные, в лес пойти, найти холм нужный и омут подходяшший. Не-ет, нам обязательно в доме надо, а то, что камни заряд потеряют — это нам пополам!

— Пыхась, там же зима на улице, если вдруг не заметил, — встряла Люся.

— И шо? Потерпели бы! Бабки и прабабки иховые, небось, на погоду не смотрели: пришло время — иди на холм или к омуту. И ничего, как-то проходили испытанья, а эти... тьфу!

Пыхась с Люсей переместились к дальним от входа пенькам и голоса их потерялись в общем шуме.

— Кир, чего замер? — толкнул меня Стас, — Пошли на кухню.

— А?

— Ага! Куда потерялся? Пошли на кухню, говорю. Вдруг не прогонят. Я бы сейчас перекусить совсем не отказался.

— Стас, ты видишь? — я указал на ближайший "кексик", над которым, казалось, дрожал и струился воздух. Но это только на первый, невнимательный взгляд: не воздух то дрожал, а в радиусе полуметра плыло и изгибалось само пространство.

— Ага, вижу. Великовата утечка. Часа на четыре работы, не больше. Ну, а что ты хочешь от театральных декораций?

Я в недоумении уставился на Петрова (по отцу — Осеневского) и потребовал пояснений.

Оказалось, во многих местных театрах вместо обычных материальных декораций используют хитрым образом настроенные артефакты, создающие пространственные иллюзии. То есть, рисуют на компах трехмерную картинку, а потом "заливают" ее вот в эти самые "кексы". Хм, Стас мне это поведал еще лапидарнее, но, к сожалению, внутренний цензор не позволяет процитировать приятеля.

Э-эх, а с кухни нас все-таки прогнали. "Нас" — это Стаса, меня и Лану. Колека пани Берта и наставницы нимф усадили за стол и... Что там было дальше, я смотреть не стал, чтобы не обзавидоваться. Нет, определенно есть что-то неправильное в лозунге: "Все лучшее — детям". Да и какой из Колека ребенок, кстати?

— Клах, — Лана тронула меня за локоть, — не хочешь прогуляться?

Встрепенувшегося Стаса Мрузецкая остановила и успокоила одним коротким взглядом, едва заметным движением кисти и поцелуем.

Мы вышли на маленькую пристань и, облокотившись на перила, некоторое время смотрели на сумеречный туман над незамерзающей водой.

— Ты в курсе, что Колек Стоцкий тебя ненавидит? — вдруг спросила Лана.

— Трудно было не заметить, — хмыкнул я, — Вот только причина непонятна. Я с ним, вроде бы, раньше не пересекался. Хотя, могу просто не помнить, — Я усердно поддерживал версию о полной и окончательной потере памяти в результате незаконных опытов надо мной минувшим летом. — Так все же пересекался?

— Ты — нет, — мотнула головой Лана, — а вот твои родители, скорее всего — да...

Информации у Ланы было негусто: не того полета птицы родители Колека, чтобы на них отдельное досье в службе безопасности "сопредельного" клана заводили. Так: здесь упоминание, там в списках засветились. Впрочем, списки спискам рознь. Оказывается, биологические родители моего биологического тела были непосредственными руководителями четы Стоцких, а кое-какие документы позволяли предположить, что и сына их привлекали к кое-каким исследованиям. В качестве белой мышки или морской свинки, полагаю.

— Учти, это только одна из неподтвержденных версий, — предупредила Лана.

— Да ладно, — отмахнулся я, — вполне рабочая гипотеза.

Были у меня причины так сказать: когда я между делом пытался... как это?.. приоткрыть завесу тайны над моим туманным прошлым... ну, не лично моим прошлым... ну, понятно. Так вот, у меня на гиле ("гражданский идентификатор личности", а, заодно, и весьма защищенная флешка для хранения персональных данных какой-то невообразимой емкости) нашлась подборочка "детсадовских" и первых "школьных" фотографий, сделанных в практически идентичных интерьерах, что наводило на мысль о некоем закрытом "пансионате". Кроме того... впрочем, кого я пытаюсь убедить? Себя — не надо, себя я уже убедил, а Лане об этом рассказывать не буду, дабы не обременять девушку муками выбора между клановыми интересами и дружбой.

Одним словом, я ничуть не удивился предположению аналитиков клана Зимовских о том, что мои предки вовсю использовали служебное положение и детей подчиненных для проведения опытов. Подозреваю, что они и собственного сына не в "контрольную группу" записали, иначе, откуда у Яцека Латовского возникли проблемы с энергетикой?.. Ладно, это тема отдельного разговора. Вернемся к Колеку.

— Причины взрыва в институте, где работали ваши с Колеком родители, до сих пор не названы.

— А официальная версия?

— А официальное заявление так и не было сделано. "Происшествие" было объявлено "внутренним делом клана" и даже имперской СБ выдали нечто невнятное и напрочь неубедительное.