Юность Екатерины Великой. В золотой клетке

'Чем же я так прогневала Елизавету?! Ни для кого не секрет, что Чоглокова — глаза и уши Бестужева! А уж он-то ни любви, ни слабой приязни ко мне не питает'

Появление на следующее утро Чоглоковой Екатерина пережила с большим трудом. Присутствие женщины давило на нее и угнетало. Княгиня пряталась за чтением книг, изредка прислушиваясь к мельтешению надзирательницы — Чоглокова переселялась, внимательно следя за слугами, которые перетаскивали узлы и корзины с вещами.

Образ добропорядочной, счастливой и любящей жены, что демонстрировала новая гофмейстерина, раздражал, и Екатерина, обычно приветливо принимавшая новых женщин в свою свиту, пыталась успокоиться — читала новый французский роман.

История влюбленных оказалась печальной. Слезы сами набегали на глаза, Екатерина, как ей казалось, смахивала их украдкой и тайком вздыхала. На отношение к Чоглоковой повлиял донос Крузе, дама преданно доложила об инструкциях Елизаветы в отношении великой княжны и причины, по которым это назначение состоялось.

'Ее Величество так и сказала: ты, сестрица, должна служить образцом для великой княгини. Ты теперь — хранительница супружеского согласия великокняжеской четы!' — вспоминала слова Крузе, передавая их дословно Екатерине. И так горько становилось от всеобщей осведомленности ее семейных отношений с Петром, что уж и книжных строк не видела и думать ни о чем не могла. Ведь не было этих отношений! Склонная корить во всем себя, Екатерина металась в попытке их устроить, придумать, но все разбивалось не начав. Для Петра Федоровича она оставалась верным другом и соратником, но никак не возлюбленной. Описанные в романах сцены соблазнения вызывали яркий румянец на ее щеках, она пыталась представлять себя и супруга наедине в постели, но не получалось — выходило грубо и пошло. Екатерина понимала: она оказалась совершенно неподготовленной к семейной жизни. И это при знании о флирте, любовных страстях, адюльтерах, окружающих ее. Печаль и отсутствие подсказки, редкие, но имеющие место намеки императрицы, что всплывали в воспоминаниях, довели Екатерину почти до обморочного состояния.

— Я плохо себя чувствую, пойду прилягу! — объявила она женщинам, в надежде, что в спальне сможет спокойно поплакаться, вдали от назойливых глаз. Но не тут-то было. Чоглокова засуетилась, приказала привести лекаря, послала сообщить о плохом самочувствии великой княгини императрице и наследнику, словом подняла шум, от которого так стремилась уйти Екатерина. Это ее расстроило еще пуще, и слезы неудержимо полились ручьем.

Лекарь осмотрел великую княгиню и пообещал на следующий день пустить кровь.

Екатерина вздохнула с облегчением: ее наконец-то все оставили в покое. В слезах она уснула, пообещав себе стать счастливой — назло врагам, которые отнимали у нее остатки свободы, дорогих ее сердцу людей, лишали права радоваться. Любить она еще не умела, в том смысле, что не знала, как это не иметь силы жить без другого человека, ловить взгляд, трепетать внутри при его приближении. Она понимала, что любовь — это нечто большее, чем привязанность, которую испытываешь к родителям или родным. Хотя Петр был ей родственником, и по зову крови она уже любила его. Прояви он хоть маленький намек на нечто большее, и Екатерина бы загорелась, зажглась. От незнания что делать и плакала. Вечером, ночью, под утро, засыпая.

Утром пришла императрица. Она положила прохладную руку на лоб Великой Княгини и внимательно осмотрела ее.

— Нельзя так много плакать, дорогая! У Вас красные глаза, вы плохо выглядите.

— Виновата, матушка, что-то с нервами, — пролепетала Екатерина, применяя на деле совет уволенной от нее Крузе. Императрица, подхватив пышные юбки, присела на край кровати, взяла ее за руку, нежно погладила.

— Вы похожи на молодую жену, которая не любит своего мужа. Слишком много слез. Я не понимаю Вас. Когда решался вопрос о браке с Петром Федоровичем, Ваша мать уверяла меня, что мой наследник не противен Вам. Вас ведь не принуждали к браку, Екатерина? Вы по доброй воле пошли за Петра?

— Клянусь Богом, государыня, конечно по доброй воле! Как Вы могли подумать иное? — перепугалась Екатерина предположения императрицы, — И тогда и сейчас я испытываю к мужу нежную привязанность.

— Тогда мне не понятны эти Ваши нервы! Вам нужно прекратить плакать и больше уделять внимания своему супругу. Это Ваш долг, как жены, но есть и другой — долг женщины, будущей императрицы — Вы обязаны подарить государству наследника! Я надеялась, что Ваша мать говорила с Вами об этом, — внимательный взгляд императрицы проникал глубоко и смутил Екатерину, — Говорила?

Екатерина залилась румянцем и кивнула, попыталась ответить, но императрица подняла руку, останавливая ее:

— Нежные чувства это хорошо. Но этого мало, дорогая. Чувства должны быть видны, а Вы их прячете за слезами и нервами. Нельзя забывать о долге, мужчины не любят плачущих жен! Я специально назначила графиню Чоглокову гофмейстериной. Она добра, но ее главное достоинство — она любящая супруга, счастлива в браке. У нее дети. Считаю, имея такой пример перед глазами, Вы быстрее научитесь правильно себя вести с мужем, и, надеюсь, вскоре подарите мне наследника.

Императрица поцеловала Екатерину в лоб, перекрестила:

— Поправляйтесь, ведите себя благоразумно — Вы нужны России, — и вышла.

После кровопускания Екатерина почувствовала себя легче, она смогла подняться на следующий день, ее навестил Петр. Вид супруга был несколько смущенным, что он тут же по прямоте своей и пояснил.

— Я в растерянности. Мне дали понять, что Вы меня не любите, так ли это, Екатерина?

— Ах! Я совершенно ничего не понимаю, Ваше Высочество! Это очередной заговор против нас! Ко мне приставили графиню Чоглокову, и это чудо, что ее нет сейчас рядом! Мне дали понять, что я должна брать с этой дамы пример, и только так смогу доказать свою привязанность и любовь к Вам! Боюсь, меня подозревают в чем-то грязном и неприличном!

— Фуух... Я уж думал что-то серьезное! — обрадовался Петр, — Надеюсь, Ваше самочувствие улучшилось?

— Да. Спасибо, но...

— Замечательно, мы продолжим наши занятия! — перебил Петр, — Генерал Репнин просто чудо, он прекрасно разбирается в артиллерии, а это весьма важно: за нею будущей всех побед в новых войнах! Еще он хорошо понимает в фортификации, Катрин, Вы так много пропустили со своей болезнью!

— Ваше Высочество! — перебила словесный поток мужа Екатерина, у которой уже не было сил слушать бурное излияние похвал новому наставнику, — Вы не видите проблемы?

— Простите. Какой? Наоборот, у нас все складывается замечательно, генерал ...

— Ваше Высочество, мне скоро открыто будут говорить о моем долге! Остановитесь хоть на минуту и постарайтесь меня понять и услышать!

— Мадам, Вы о чем? — на лице Петра читалось искреннее недоумение, — Я не сомневался в Вашей дружбе, в Вашем хорошем отношении ко мне. Вы устраиваете меня как супруга. Зачем Вы тратите время и нервы на какие-то мелочи, они не существенны! Вы устраиваете меня! А что кому-то что-то кажется, Бог с ним! Я доверяю Вам, — взмахнул рукой Петр и, чтобы прервать разговор, поспешил к двери.

— Увы, Ваше Высочество, от доверия дети не рождаются...— Екатерина огорченно посмотрела супругу вслед.

'Что же делать?! Намеки могут перейти в прямые высказывания, а высказывания с огромной быстротой перевоплотятся в насмешки, потом в анекдоты. А потом...Потом последует постыдный развод на старости лет и изгнание. Я не хочу этого! Но и адюльтер не выход, любая связь опасна: кругом столько глаз. Да и как? С кем?! Я не посмею!'

Вскоре чета наследников переехала в Петергоф, Петр, постоянно советуясь с Репниным, занялся руководством строительства крепости на южной стороне Ораниенбаумского дворца, недалеко от ворот Парадного двора, на лугу, за Утиным прудом. Масса чертежей, постоянные советы, толпа крестьян, которых согнали на строительство потешной крепости, занимали все время наследника. Екатерина любовалась супругом: он носился целыми днями по стройке с горящими глазами и принимал деятельное участие в возведении укреплений.

— Как только закончим, устроим фейерверк, — довольно потирал руки Петр, — Осталось немного, Катрин, и у нас будет настоящая крепость, плац, арсенал, казармы! А назову я крепость... Догадайтесь, мадам, как я ее назову?

— Малая Голштиния? — рассмеялась Екатерина, — Вы ведь просто бредите ею!

— Нет. Не угадали! Я назову ее именем моего величайшего друга и соратника!

— Фи-и, Репнинштадт? Не звучит, Голштиния была бы лучше, — разочаровалась Екатерина, недовольно надув губы, старательно скрывая ревность к генералу и столь неудачный выбор супруга.

— Нет! Мой друг, что поддержал в начале моего пути, Вы, Катрин! Крепость будет названа 'Екатеринбург'!

— Благодарю Вас, Ваше Высочество, — удивленно пробормотала польщенная Екатерина.

— Василий Аникитич, что ж ты, негодяй, творишь?! — стукнула кулаком по столу Елизавета, собираясь задать жару наставнику Петра. Вчера вечером ей донесли о строительстве крепости в Ораниенбауме, и она пришла в такой гнев, что едва дотерпела до утра, вызвав на 'ковер' генерала Репнина.

— Ваше Величество, за что Вы на меня так гневаетесь? — бледный, в тон парика, ничего не понимающий, Репнин стоял навытяжку перед императрицей, сверкая начищенными пуговицами мундира.

— Что за укрепления возводятся в Ораниенбауме? Как ты, подлец, посмел такое допустить? Почему нарушил инструкции канцлера Бестужева? — продолжала гневаться Елизавета.

— Что ты, государыня-матушка! — расплылся Репнин в благодушной улыбке, — Какие укрепления? Врут доносчики твои.

— А вот это что? — Елизавета кинула на стол пачку бумаг. Репнин живенько подхватил листки и бегло просмотрел. Это оказались счета на поставку дерева, гвоздей, пеньки. Весь строительный материал пошел на крепость 'Екатеринград' в Ораниенбауме.

— Государыня, не буду отрицать, знакомы бумаги эти. Не слушай ты людишек подлых! Наследник твой, Петр Федорович учится военному мастерству, строит крепость махонькую, название ее 'Екатеринград', в честь Екатерины Алексеевны. Забавляется. Ты ж сама, матушка, говорила, чтобы я его обучал, все делаю согласно твоему указанию! Наследнику много потом крепостей строить нужно будет во славу Российского государства, а когда ему учиться, если не сейчас, под моим присмотром?

— Ты меня не убаюкивай сказками-то! Чем в 'махонькой крепости' заниматься-то будут, а? — не успокаивалась Елизавета, но гнев немного спал, и Репнин, уже не опасаясь, продолжал докладывать:

— Как чем, изучать под моим присмотром осаду и штурм крепостей, да не беспокойся, матушка-государыня, ведь в солдатах мужичье одно будет, с палками...

— Так ли с палками? — с недоверием перебила Елизавета, вновь насторожившись, — Пойми ж ты, Василий Аникитич, не против я изучения наук наследником, против заговоров разных, людей ненадежных, что смущают неокрепший ум Петра Федоровича!

— Нет такого, государыня, клянусь жизнью! Все делается в меру, за всем присмотр тщательный. Не готовят дети твои никаких заговоров! Вот сама бы ты, государыня, поехала б и поглядела, как наследники вместе ходят, играются как дети малые.

— Петр Федорович с Екатериной Алексеевной вместе? Как часто?

— Да всегда вместе, матушка, как голуби, — заулыбался Репнин.

— Что ж, послушаюсь твоего совета, и правда, надобно наведаться, да самой поглядеть!

Елизавета Петровна сдержала обещание и прибыла в Ораниенбаум на следующей неделе. Прибыв, она не сразу отправилась смотреть на возводимую крепость, а понаблюдала из окна за поведением наследников. Петр и Екатерина, весело смеясь, кружились вокруг стола с ворохом чертежей. Петр заставлял жену стоять в карауле, но она каждую минуту, то начинала притаптывать на одном месте, то махать фрейлинам платочком, то поворачивалась из стороны в сторону, понуждая наследника отрываться от чертежа, подходить к ней и, в очередной раз, ставить ослушницу на указанное место, прижимать руки по швам, вручать какую-то палку. Все это действительно напоминало больше игру, когда же Петр, шутливо погрозил жене за очередную шалость, а та, заливаясь смехом, чмокнула его в щеку, императрица вздохнула облегченно и отправилась к крепости поприветствовать супругов.

Целый час Петр водил Елизавету по строительству, детально рассказывая ей, что и где он планирует поставить. Поход настолько утомил императрицу, что она в изнеможении запротестовала:

— Все, Петруша, утомил ты меня своим строительством, фортификациями! Хватит! Другим бы Вы, дети мои, порадовали, наследником побаловали! А это что? Игрушки одни. Баловство!

— Виноваты, матушка, исправимся! — хором, пробормотали смущенные 'дети'.

— Смотрю на Вас, таких веселых — душа радуется! Но мои слова помните! — погрозила пальцем Елизавета и отправилась в Петергоф.

— Поверила? — спросил Петр, распрямляясь после поклона.

— Надеюсь, — прошептала Екатерина, вспомнив, сколько серебряных монет пришлось отсыпать доносчику за новость о визите императрицы и времени приезда.

— Вечером...

— Ваше Высочество, я вечером занимаюсь верховой ездой, вы же знаете.

— Да, забыл. Будьте осторожны с ездой в мужском платье, чтобы тетушка Вас не увидела.

— Постараюсь, — Екатерина сделала реверанс и пошла к фрейлинам.

Распорядок ее дня этим летом был чрезвычайно насыщен. Вставала она рано, не любя охоту, отправлялась с егерем на залив, где без устали стреляла в уток, тренируя руку и умения. Иногда к ним присоединялся Петр. Предварительно отправив егеря во дворец с добычей, вдали от посторонних глаз, он обучал военным упражнениям Екатерину, доводя ее умения до совершенства. Вскоре великая княгиня могла исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера, чем весьма радовала супруга. Все эти занятия она выполняла добровольно и с охотой, потому что считала полезными для себя и непонятного будущего. Прежде всего, это было целесообразно, а значит необходимо. Необходимо по одной простой причине — они оба понимали, что государыня или одна из политических группировок при Большом императорском дворе в любой момент могут принять решение поменять нынешнего наследника и его жену. 'Призрак во плоти' — Брауншвейгская семья настойчиво маячила на горизонте, а о том, что в Российской империи все возможно, доказывали многочисленные дворцовые перевороты. Великий князь и княгиня не хотели умирать молодыми, предпочитая быть готовыми и дать достойный отпор в случае перемен. Для этого была необходима армия, а так же умение ей управлять. И супруги прикладывали силы, чтобы заиметь и то и другое.

Передохнув и переодевшись, Екатерина отправлялась на конюшню и часами носилась верхом по окрестностям, в мужском костюме, на мужском седле. Как ни старалась быть осторожной, но, на глаза императрице Екатерина все же попалась. Ей пришлось выслушать много неприятных слов, перетерпеть большой гнев и услышать самую неприятную фразу:

— Если Вы, Екатерина Алексеевна, и далее будете так увлечены верховой ездой и в мужском седле, что само по себе непомерный стыд и срам, то видно я никогда не дождусь от Вас с Петром Федоровичем наследников. А именно это — Ваш первейший долг, сударыня! И не скачками вы должны заниматься, а беречься и родить здорового наследника! Если Вы сами не соизволите заняться этим вопросом, то решать его начну я!