Злодеями не рождаются

— Уверен, тебе понравится, и ты наверняка не будешь злоупотреблять своим положением гостя, — он немного помолчал, прервавшись на кашель. — И не уронишь высокого звания духовной особы.

— Уронил бы пару раз, если найдется достаточно смазливая служаночка, — охотник на нежить замахал руками. — И не надо мне про целибат! Я не женихаться буду, а трахаться.

Иоганн был молчалив от того, что ему было стыдно перед другом — Маркос действительно очень любил турниры. Но безропотно согласился сопровождать алмарца, поскольку до сих пор хорошо помнил старое кладбище пять лет назад, сотни живых мертвецов, вылезающих из могил, и ванн Роттенхерца вместе с верным хальстом, оборонявших священника до тех пор, пока тот не закончил литанию упокоения.

Были и другие причины. Охотник на монстров считал своим провалом необходимость призвать на помощь священника. Отчасти потому, что он воспитывался в монастыре, где каждый норовил воспользоваться возможностью напомнить неудачно родившемуся мальчишке, из чьих чресл он вылез. Отчасти из-за профессиональной гордости, назойливо зудевшей "справимся и без святош". Но большей частью потому, что он был слаб в вере. Иоганн не отрицал существования Единого — сложно отрицать существование бога, каждый день являющего чудеса. Просто ему казалось, что это как-то лицемерно. Что это за бог такой, заставляющий делать людей всю работу за него. Как столь могучий бог, наделяющий своей благодатью столько священников, творящих благое его волей, мог допускать существование демонов, нежити, хаотической скверны Пучины, церковной коррупции и голодных сирот? Почему он — великий и всеблагой, не спустился из своих небесных чертогов и не навел порядок сам, позволяя людям, не редко скорбным разумением, работать от своего имени, часто не только на пользу и во вред? И Иоганна не устраивали пояснения о божественном плане, громоздком и непостижимом для человеческого разума. Он считал это слабой отговоркой. Коли ты бог для людей — то будь любезен, объясни для них понятным языком.

Но сейчас на кону стояла жизнь и душа невинного ребенка, к тому же наверняка не разделявшего мнения Иоганна, а кто он, в конце концов, такой, чтобы решать за других. Потому охотник на монстров Иоганн ванн Роттенхерц и брат Маркос Шваркарасского Ордена Охотников на нежить, неспешно приближались к особняку де Люмино, дежурно перебрасываясь остротами.

Два пухлых ребеночка из фонтана провожали прохожих сочувствующими взглядами, в потухшем мире ранней осени озорные детишки казались тусклыми и поскучневшими.

Минуло несколько дней. Дней проведенных в тяжелой, казавшейся почти бесполезной, борьбе. Дверь распахнулась, разгневанный Иоганн, резко постукивая тростью по наборному паркету, выскочил из комнаты Луи в галерею, окаймлявшую второй этаж. В нем до сих пор все выло и клокотало. Но Маркос был прав. Несколько гневных шагов, пара мрачных мыслей о недавней ссоре, воспоминание о двенадцатилетнем парне, пытающемся выцарапать себе глаза, и позже о парне, корчащемся в жестких оковах, под монотонный звук литании исцеления. Невыносимо. Похоже, ванн Роттенхерц начал привязываться к своему "пациенту". Наконец, охотник понял, что в галерее он не один.

Лунный свет проникал через узорчатые окна, заливая колоннаду белым сиянием Лунной Леди, набиравшей силу и легким, зловещим багрянцем злобной луны Хас. Навстречу алмарцу, со свечой в руке выступил человек в темном халате, стянутым поясом с золотистыми кистями, на голове ночного обитателя особняка была расшитая феска, ноги в мягких тапочках издавали потешные шлепки.

— Добрый день, месье ванн Роттенхерц, я прибыл узнать все ли в порядке, вы и ваш гость... так кричали. — Голос пытавшийся казаться твердым звучал заискивающе.

"Так кричали": "Убирайся, Иоганн! Единым заклинаю — убирайся! Ты не ешь, не пьешь, не спишь. Ноешь, как побитая сука. И мешаешь! Пойди, перекуси чего-нибудь. Трахни служанку. Или своего хальста за бороду потаскай, я видел, как он стянул серебряную вилку. Только уберись отсюда. Богом прошу. Да, мальчик кричит, корчится, да, ему больно. И да, сейчас ты не можешь ему помочь. И длишь агонию, мешая мне сосредоточиться. Думаешь, это легко?! Да нихера, впервые вижу такое сильное некропоражение. Все, все я сказал. Иди". Алмарец знал, что охотник на нежить прав, но уходить не хотел, ему казалось, что если он уйдет — проиграет, бросит ребенка на произвол судьбы, лишит сил бороться. Но ничего не произошло, более того, с уходом Иоганна Луи начал выть тише и перестал метаться в цепях.

— Приветствую, герр маркиз, все благополучно, всего лишь часть рабочего процесса. Не могу сказать, что вашему мальчику ничего не угрожает, но он в надежных руках. Брат Маркос знает свое дело. — Охотник ухмыльнулся уголками губ. — Ему ведь благоволит Единый.

— Славно, — облегченно кивнул младший, правящий де Люмино, осознавая, что ему не придется разнимать двух профессиональных убийц. — А что же вы?

— Я, похоже, немного перенапрягся, — Иоганн закашлялся, слова давались тяжело, за три бессонные ночи его болезнь неприятно прогрессировала. — Нужно немного передохнуть и развеяться.

— В таком случае позвольте предложить вам чашку кофе и компанию, — голос Виктора сделался немного заискивающим, почти просящим. Как никогда он производил впечатление человека, который хочет, чтобы "все было хорошо".

— Изрядно вам благодарен, — откликнулся ванн Роттенхерц.

Они двинулись по галерее, Иоганн ступал подчеркнуто степенно из-за трости и больной ноги, маркиз так же, из-за неудобных шлепок.

— Что там наш мальчик? — вопрос был задан обыденно, как осведомляются о здоровье немного приболевшей тети дальнего пошиба, но высказав его маркиз весь сжался, будто спрятался в панцирь.

— Ничего не могу говорить, — откровенно ответил Иоганн. — Вы не ваша супруга, должны понимать — дело сложное. Я видал и более простые случаи, приводившие к печальному финалу. Иногда — даже ужасному. Мы делаем все возможное.

— Да, да, всецело на вас полагаюсь, — Виктор энергично закивал, чуть не подпалив клокастую бороду о свечу.

Остаток пути прошел в тягостном молчании. В зеленой гостиной, драпированной шелком цвета летнего луга, им подали кофе, Иоганну напополам с коньяком. Все это время поэт в чине правителя окрестных земель, мялся, смущался и страшно хотел что-то сказать. Горячий напиток развязал ему язык.

— Вы знаете, у меня уже есть наследник. Будь я циником, сказал бы, что потеря младшего сына не так уж страшна, — под гневным взглядом ванн Роттенхерца, считавшего каждую невинную жизнь самоценной, маркиз уткнулся взглядом в свою кружку и зачастил. — Но в случае с Луи все не так! Конечно, мы с супругой любим его, как родители. Но это не самое главное. Мой старший — Марк. Он пошел по стопам отца ведомый музой рифмы и слога. Я доволен. Но Луи... Вернее Карл, он другой. В этом мальчике есть такой стержень, которым, пожалуй, не обладаю я сам.

"Это уж точно". Вслух охотник на монстров ничего не сказал и лишь поощряющее крякнул. Де Люмино кивнул и продолжил.

— Он сильный, смелый, гордый. И умный, — после этой фразы отца и самого обуяла гордость за сына, или за свой прибор, который породил такое чудо, — Но даже это не главное. Когда он не тренируется, не лазает по деревьям, не скачет и не упражняется со шпагой... Мой сын читает. Не просто читает. Его занимают такие книги, от которых меня дрожь берет. Я сам видел, как он в дождливые дни корпел в библиотеке над "Магна Монструмом", "Печатью зла", светским изданием "Молота Ведьм", "Большим справочником чудовищ и страхолюдин земель Гольвадийских", "Контра Инфернумом".

Ванн Роттенхерц изогнул бровь. Он прекрасно знал, что скрывается за этими названиями, почти каждую из этих книг охотник мог цитировать на память. За исключением "Молота ведьм", такие вопросы его волновали меньше.

— Эти книги, — прохрипел постепенно проходящим горлом алмарец, — повествуют о монстрах и способах борьбы с ними. Скучно повествуют, обыденно, без прикрас.

— Именно! — просиял маркиз, и даже на память исполнил какую-то свою стихотворную глупость, — И когда я спросил у сына, что он в них находит... Луи ответил "Я хочу знать, как бороться". Как бороться! Поймите месье ванн Роттенхерц, вы спасаете просто двенадцатилетнего ребенка! Вы спасаете коллегу! Разве не чудо, мой сын...

— Это очень опасное и неблагодарное ремесло, — грубо прервал поток мыслей Иоганн, — Неподходящее для мальчиков из благополучной семьи, к тому же родственной герцогской фамилии.

Внутренне, тем не менее, алмарец был польщен, приятно было осознавать, что спасаешь человека, способного к подобным порывам. Само собой, когда Луи проснется, он собирался сделать все возможное, чтобы отпрыск вялого Виктора навсегда оставил мысли о дикой охоте на ночных тварей, но само стремление ребенка вызывало горячую, почти профессиональную симпатию. Меж охотниками на монстров не было конкуренции.

— Возможно, — какой-то внутренний стимул, засевший под дряблой оболочкой, помешал маркизу согласиться с собеседником, — Но дело не в этом. Луи сам, понимаете, сам выбрал этот путь. Он изводит себя тренировками, закаляет свое тело, крепит разум, запасается знаниями. Он избрал профессию вполне достойную своего великого предка, в чью честь назван. Сам, без моей помощи, даже без влияния деда. Отец прочил его в военные. Понимаете теперь? Такая сила, такой талант в столь юном возрасте. Пусть я и не полностью одобряю это, но не могу не восхититься. Он не должен пропасть!

Ван Роттенхерц был удивлен, сколько еще слоев и тайных достоинств у этого парня, жаль он лежит там, наверху и блюет собственными внутренностями. Будь Карл здоров и вменяем, Иоганн почел бы за честь и много большее удовольствие беседовать с ним, а не с его отцом — бледной тенью высокой фамилии.

— Будьте уверены, — тяжелая рука охотника легла на тощее плечо хозяина дома, — Я сделаю все, что смогу. И даже то, чего не могу.

— Благодарю вас! — маркиз попытался накрыть руку алмарца своей, но тот поспешил ее убрать, — Всецело полагаюсь на ваш опыт и профессионализм! Не желаете ли послушать немного моих стихов, подходящих по случаю?

— Спасибо маркиз, — Ван Роттенхерц скупо улыбнулся, — Я лучше вгоню себе в уши вязальные спицы.

Охотник на монстров не терпел плохой поэзии, а хорошую встречал всего раз или два в жизни. Не дав хозяину дома прийти в себя и оскорбиться, ванн Роттенхерц отправился искать своего слугу, дабы заставить того совершить налет на кухню.

Холодный балкон, каменная бахрома перил, скрип плохо смазанной стеклянной двери. Ранний рассвет погружает мир в пастельные тона, с легким отголоском адской бездны. На балконе двое мужчин, мрачных, задумчивых, совершенно разных и неуловимо похожих. Сделавших своим призванием защиту мира от скверны. Что значит — каждый их провал это чья-то оборванная жизнь. Оба курят.

— Я сделал все, что мог, Иоганн. Три дня и столько чертовых трудов. Видит Единый, я проиграл. Его слуга оказался слаб в вере. Наверное, пора уходить из ремесла, — брат Маркос затянулся сигарой и выпустил дым сквозь зубы, — От молитв его корежило, от святой воды оставались ожоги на теле, мой амулет, как только коснулся кожи, оставил гниющие язвы, молитвенные свитки ненадолго помогли — их освящал сам Мастер-настоятель моего ордена. Потом они сгорели, прожгли кожу до кости на запястьях парня. Я прибег даже к последнему средству — священной цепи.

Охотник немного помолчал. Ван Роттенхерц стоял в двух шагах от него и курил глубокую трубку с мундштуком из обсидиана.

— Цепь... В корчах он разорвал ее. — Охотник на нежить криво усмехнулся и выбросил сигару в темноту двора, куда еще не достигли солнечные копья рассвета. Огонек ненадолго разогнал тени и медленно потух. — Этой цепью я когда-то спеленал печально известного вурдалака графа Тольмио.

Иоганн был совершенно спокоен, клокочущую в нем бессильную ярость выдавала лишь белизна суставов на загорелой коже руки, которой он сжимал трубку. Алмарец медленно повернулся и взглянул в виноватые глаза друга. Святой брат и его Бог оказались бессильны.

— Скажи честно, Марк, без отговорок и окольных фраз, у меня нет чувств, щадить нечего. Нет никакой надежды? — голос звучал глухо и гулко, слова жестоко разрывали предрассветную тишину.

— Иоганн, — рука в перчатке, усаженной серебряными шипами, легла на плечо алмарца, затянутое в грубую кожу кафтана, — Я вернусь, когда нужно будет добить его.

— Прощай, — кивнул охотник на монстров.

Святой брат-воин Маркос покинул балкон. Всего через четверть часа он покинул и гостеприимное, но теперь противное ему до глубины души владение де Люмино. Он еще успел к концу турнира в Люзоне, ведомый горечью поражения и разъедающей душу яростью, священник в последний день соревнований одного за другим победил лучших бойцов и отдал щедрый приз самому бедному городскому детскому дому. А потом неделю пил в борделе "Розовая лань", там с него не взяли ни су.

Гиттемшпиц же, если его присутствия не требовал напарник, проводил те дни, когда особняк разрывался от воплей несчастного мальчишки, вызванных суровостью святого лечения, за неумеренными возлияниями с дворецким дома — старым Жаком Лоном. В основном ветеран был погружен в собственные мысли, будто переживая давние трагедии и новые беды семейства своих хозяев и пытаясь побороть внутренних бесов. Но иногда, по вечерам, на него находило горькое красноречие, разбуженное злобой ночных теней и несколькими бутылками крепкого портвейна.

— Это была та еще бойня, пороховой дым стоял стеной, трупы летели со стен, что твои ласточки из береговых гнезд, рвались бомбы, сверкали заклятья, ревели пушки, славная была потеха, — дребезжащие слова были наполнены ностальгическим восторгом.

Гиттемшпиц с трудом мог поверить, что этот сухощавый, так похожий вдового маркиза старик когда-то мог пережить такое, но правда была неумолима — до того, как стать дворецким, Жак Лон был гренадером одного из знаменитых колониальных полков Шваркараса. А позже, после ранения служил под командованием старшего де Люмино (младший, по словам дворецкого вообще смог бы командовать разве что своими перьями и чернильницами).

— Если бы не шестой кирасирский, их пушки смешали бы нас с дерьмом, — восхищался давно забытому сражению старый слуга. — Помню, капитан де Сольмо сказал "Нет еще такой бабы, которую я бы не заставил замолчать"! И через пол часа его ребята уже громили амиланийскую батарею. Смелый был воин. Он умер в тот же день, к вечеру. Наездница на тираннозавре нанизала его на свое копье вместе с конем. Вечная память.

Дворецкий поднял штоф с портвейном и, не чокаясь, осушил, ручейки напитка, не попавшие в рот, заструились по подбородку, несколько капель попали на стойку белого воротника, Жак этого не заметил, значит, был сильно пьян, в трезвом состоянии являя собой образец прилизанной чопорности. Как он сам говорил — "Нет мундира, так пусть хоть сюртук блестит". От военных привычек сложно избавиться.

— Вот это были времена, месье хальст. Да вы и сами знаете наверняка — ваш народ славится своими артиллеристами. — Старик замолчал и испытующе посмотрел на собеседника, почти как на злостного шпиона или хуже — уклониста, — Были вы артиллеристом?