Игрушка Двуликого. (Меченый - 4)

В камнях я не разбирался. Совсем. Но неплохо помнил, как менялось выражение лица менялы, рассматривавшего украшения. Поэтому нашел взглядом тяжеленное серебряное ожерелье с десятком огромных ярко-синих тирритов и... тоже захотел пошутить:

— Как ты думаешь, хейсары поймут, если ты нацепишь сразу все?!

— ?!

— Вся эта кучка не стоит и одной твоей улыбки. Поэтому тебе придется обвешаться с ног до головы...

— Льстец! — фыркнула она. В глубине души млея от счастья. — Выбирай что-то одно! Ты же чувствуешь, что мне интересно!!!

— Ну... тогда вот это!

— Почему именно оно?

— Очень подходит к цвету твоих глаз... И красивое...

...Убедить Мэй спрятать ожерелье под араллух оказалось безумно сложно — искренне радующаяся подарку, она упорно не желала понять, что в сложившейся ситуации правильнее показать один-единственный камень, чем весь свадебный дар.

— Я хочу, чтобы его видели все! — раз за разом повторяла она. — Оно прекрасно! И смотрится намного лучше того, что носит аза Нита!

Пришлось привести неопровержимые доводы — поцеловать в губы эдак раз сто и попросить прислушаться к моему мнению.

Прислушалась. Но все равно сделала по-своему — надела его под араллух, 'совершенно случайно' оставив ворот незашнурованным. Вернее, зашнурованным, но так, что сквозь тесьму были видны не только тирриты, но и манящая ложбинка между грудей.

— Боюсь, из комнаты мы не выйдем... — обняв Мэй за талию и плотоядно глядя открывающееся великолепие, усмехнулся я.

— Выйдем... Совсем ненадолго... А когда вернемся — ты получишь все, что хочешь... — уперевшись ладошками мне в живот, взмолилась она. — Пойми, ожерелье должны увидеть еще сегодня!!!

— Ну, ладно, уговорила... — согласился я и, выпустив ее из объятий, ехидно поинтересовался. — Куда пойдем? На оу'ро ?

— Вот еще! Там — только часовой! Спустимся во двор и сделаем вид, что ты решил немного пройтись...

...Спустились по лестнице, вышли через каш'ши и оказались в перекрестии взглядов слоняющихся по двору Аттарков.

Конечно же, незашнурованный ворот увидели все. И ожерелье — тоже. Что интересно, мужчины смотрели не столько на украшение, сколько на видимую часть груди. А женщины, не отрываясь, пялились на камни. Видимо, пытаясь оценить стоимость сделанного дара.

Меня злило и то, и другое — и грудь, и ее хозяйка принадлежали МНЕ! А стоимость того, что мне подарила Мэй, нельзя было выразить и ведром слез Эйдилии!

Увы, моя гард'эйт считала по-другому — с каждым новым взглядом она чувствовала себя все увереннее и увереннее. И чуть было не плавилась от удовольствия.

Мои мучения продолжались сравнительно недолго — когда мы подошли к непривычно безлюдной тренировочной площадке, нас догнала Шарати и, поравнявшись с Мэйнарией, тихим шепотом сообщила ей, что по а'дару свадебный дар полагается носить поверх араллуха.

Ожерелье тут же переместилось на нужное место и вызвало непередаваемый восторг девчушки:

— Ух-ты, какая красотища!!!

— Взято кровью... — не преминула сообщить Мэй. — В моем присутствии! Представляешь?

Дальнейшего щебетания я не услышал, так как поймал взгляд спешащего к нам Унгара Ночной Тиши. И приготовился к неприятностям...

Глава 6. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Второй день третьей десятины второго травника.

...Тот, кто когда-то выпустил на свет душу этого камня, был эйдине . Или истинным потомком Бога-Воина. Ибо ни один обычный человек не смог бы увидеть в нем то, что сейчас стояло в центре рей'н'и'ола.

Человеческий нос с раздутыми ноздрями, широченные скулы, глаза под сдвинутыми бровями — и скошенный назад лоб, остроконечные ушки, звериная пасть...

Могучая шея, широченные плечи, руки, перевитые вздувшимися от чудовищного напряжения мышцами — и звериные лапы с когтями, сделавшими бы честь самому огромному льву...

Мощная, как у молотобойца или каменотеса, грудь, четко выделяющаяся арка ребер над животом — и жуткая, изломанная грань изменения, накатывающая на еще почти человеческий верх со стороны звериного низа...

Смотреть на Бастарза было жутко: от его фигуры веяло такой нечеловеческой мощью, что хотелось вжать голову в плечи, опустить взгляд и медленно-медленно пятиться к выходу из пещеры. Туда, где светит солнце, щебечут птицы, а в шелесте травы можно услышать дыхание Жизни. Но не смотреть было нельзя — добрые две трети собравшихся в святилище хейсаров не сводили с меня глаз и ждали хотя бы тени эмоций, которые можно было бы счесть не подобающими для гард'эйт.

Поэтому я старательно держала лицо и не отрывала 'восхищенного' взгляда от копья , зажатого в лапе Снежного Барса...

...Густой бас, прозвучавший из тьмы, клубящейся за спиной Бога-Отца, заставил меня похолодеть:

— Кто вы, и что привело вас в рей'н'и'ол, воины ?!

— Я — Тарваз Каменная Длань, аннар рода Аттарк, пришел принести дары за спасение баас'ара первой крови ...

— Я — Кром Меченый, ори'шер рода Аттарк, пришел поблагодарить Барса за ниспосланный мне знак...

— Я — Мэйнария Скользящая Следом из рода Аттарк, пришла выполнить обещанное...

Несколько долгих-предолгих мгновений в пещере стояла мертвая тишина. А затем ее разорвал хриплый голос одного из аннаров. Судя по вышивке на араллухе, то ли Максуда, то ли Оноирэ:

— Кром по прозвищу Меченый! Ты служишь другому Богу, не так ли?

Даже не касаясь Крома, я почувствовала, как он напрягся:

— Кто ты, пытающийся говорить голосом Барса?

По лицам остальных аннаров промелькнули насмешливые улыбки. А в глазах того, кто усомнился в праве моего мужа вознести дары Богу-Воину, полыхнула ненависть:

— Я — Диртас Расколотая Скала, аннар рода Максудов! И говорю не голосом Барса, а голосом своих предков !!!

— Скажи мне, Диртас по прозвищу Расколотая Скала, ты, хейсар по крови и духу, знаешь, что такое благодарность?

Максуд аж поперхнулся:

— Я?!

— Да, ты! И если все-таки знаешь, то скажи, где она заканчивается. Чтобы твои сыновья, стоящие здесь, в рей'н'и'оле, ненароком не вышли за ее границы!

От вспыхнувшего лица хейсара можно было воспламенить трут:

— У моей благодарности границ НЕТ!!!

— Тогда почему ты удивляешься тому, что я, слуга Бога-Отступника, хочу воздать должное Богу-Воину? Или ты считаешь, что кровь, пролитая мной, менее горяча, чем та, которую когда-то проливал ты?

Расколотая Скала пошел пятнами — еще бы, Кром прилюдно выставил его на посмешище. Причем дважды: сначала усомнился в его способности воздавать по справедливости, а потом недвусмысленно дал понять, что Диртас уже не ори'шер, а н'нар!

Окажись я на месте Максуда — умерла бы от стыда. Или вызвала бы Крома на поединок. Этот — утерся. Вернее, попытался удержать лицо:

— Я не удивляюсь, а хочу убедиться, что ты понимаешь, куда именно пришел!

На лицах собравшихся в пещере хейсаров замелькали улыбки. В основной массе — насмешливые. Кром смеяться не стал — ляпнул такое, что у меня затряслись поджилки:

— Есть я, есть мое Слово и есть Барс... Ну, и где тут ты?

Аннар рода Максудов схватился за наш'ги, но ответить на оскорбление не успел — рядом со статуей Бастарза возникла высоченная — ничуть не ниже Крома — фигура, и рявкнула на всю пещеру:

— Достаточно!!! Кром по прозвищу Меченый — ВОИН! А тот, кто в этом сомневается, может посмотреть на его посох!!!

Я чуть не лопнула от гордости — на посох моего мужа стоило посмотреть и просто так! Чтобы ужаснуться тому количеству жизней, которые он забрал. А потом вдруг поняла, почему святилище называют местом 'где тебя услышат' — голос увея , отразившись от невидимых стен, ударил по ушам сильнее, чем рев тревожного рога!

Несколько мгновений в пещере было тихо — те, кто еще не видел Посох Тьмы, пытались разглядеть Путь, а те, кто имел такую возможность, молча ждали начала речи. И дождались — подойдя к нам, верховный жрец Бастарза по очереди заглянул нам в глаза, потом вырвал из ножен кривой клинок и вскинул его над головой:

— У-уэй! У-уэй!! У-уэй!!!

...К моему искреннему удивлению, в отличие от братьев во Свете, говорил он недолго и по делу. Не пытаясь поразить нас ни красотой, ни глубокомысленностью речи:

— Воин — это человек долга. Долга перед Богами, своим народом, сородичами и самим собой. Каждый его поступок — служение. И не только Барсу — воин, защитивший женщину, возносит Дар Эйдилии, вступившийся за несправедливо обиженного становится рукой Найтэ , а предотвративший набег или войну, на какое-то время возвращает на Горгот дух Даттара . Тот, кто этого не видит — слеп. Даже если его глаза способны узреть парящего в небе орла или ползущего по травинке муравья. Поэтому я, увей, говорящий голосом Барса, протягиваю этот вар'дан тому, кто понимает ценность Первой Крови! Тарваз Каменная Длань?

— Да, увей?

— Бастарз смотрит на тебя!

...Не успело отзвучать эхо последней фразы, как в пещере вспыхнуло еще десятка два факелов, и их свет, разорвав почти кромешный мрак, осветил и высоченный потолок, покрытый устрашающими кроваво-красными иглами , и жуткие алые колья , торчащие из 'пола' за спиной статуи, и бурые каменные потеки, напоминающие следы крови, оставшиеся после Битвы Богов. Еще через десяток ударов сердца справа и слева от нас раздался слитный скрип, и я, скосив глаза, увидела, как дюжий помощник увея поворачивает висящий на цепях массивный металлический лист, отполированный до зеркального блеска.

Вспышка — и свет факелов, отраженный листами, скрестился на жертвенном камне, прежде прятавшемся в густой тени. И тут же за нашими спинами раздалось испуганное блеяние барана.

Тарваз, явно дожидавшийся именно этого, неторопливо двинулся вперед. И, сделав три шага, превратился в статую.

'Благодарить вслух нет необходимости...' — вспомнила я его объяснения. — 'Есть вы, ваше слово и Барс. А все остальное — тлен. Поэтому, остановившись перед статуей, не думайте, как вы выглядите со стороны, а просто слушайте свое сердце...'

Забавно, но в этот момент я почему-то вспомнила одну из проповедей брата Димитрия. И презрительно усмехнулась — теперь, увидев, как обращаются к своему богу хейсары, я понимала, что слуг Бога-Отца больше интересовала форма, чем содержание:

...— Ну кто так кланяется?! — жезл с оголовьем, изображающим солнце, описывает дугу и с силой бьет по хребту коленопреклоненной Воронихи. — Истовее надо, истовее! Ибо деяние, в котором нет души — суть шаг к Двуликому!

— Слышишь?! — горячечный шепот Аматы, прозвучавший у меня над ухом, заставляет меня испуганно вздрогнуть. А чувствительный щипок за бок — закрыть глаза и зашевелить губами в очередном повторении 'Благодарствия'. — Кланяйся чаще! Иначе твои молитвы не стоят ни копья...

'Надо слушать свое сердце...' — про себя повторила я и улыбнулась: сердце пело от радости. Ибо мой муж, живой и здоровый, стоял РЯДОМ!!!

...Увей не обманул — Барс смотрел на Тарваза. И, кажется, даже водил его десницей. Ибо за полчаса, потребовавшихся аннару рода Аттарк, чтобы принести в жертву два десятка баранов, на его белоснежном араллухе не появилось ни одной капельки крови!

Хейсары, крайне серьезно относящиеся к такого рода знамениям, троекратно рявкнули свое 'у-уэй', причем наши сородичи орали громче всех. А вот Каменная Длань ничем не показал своего восторга — склонил голову перед статуей, неторопливо повернулся к ней спиной, подошел к увею и вернул ему ритуальный клинок:

— Я — сделал...

— Ты был услышан! — кивнул жрец, с благоговением протер дымящийся клинок куском ткани и протянул его Крому: — Бастарз смотрит на тебя, ори'шер!

'Мужчина-воин', до этого момента соперничавший со статуей Бастарза в неподвижности, не глядя, отвел в мою сторону руку, сжимавшую Посох Тьмы, дождался, пока я возьмусь за древко, и взял ритуальный клинок. Потом так же неторопливо, как Тарваз, сделал положенные три шага и остановился.

Я им залюбовалась. Было с чего — даже сейчас, толком не восстановившись после ранения, он выглядел внушительно. И чем-то походил на Дээта .

Видимо, эта мысль пришла в голову не только мне — десницы некоторых хейсаров потянулись к рукоятям наш'ги, а Расколотая Скала даже вцепился рукой в плечо стоящего рядом с ним воина.

Кром не обратил на их шевеления никакого внимания — постоял, глядя на статую, минуты две-две с половиной, потом подошел к помощнику увея, удерживающего брыкающегося барана рядом с окровавленным жертвенным камнем, и отточенным движением сбил животное с ног...

...То, что с ножами Меченый управляется ничуть не хуже, чем с посохом или чеканом, я догадывалась. Но вживую видела впервые — удары, которые он наносил, были похожи друг на друга, как капли росы. И выглядели... красиво! Да, именно красиво — казалось, он не вкладывал в движения рук никаких усилий, но отточенный клинок перехватывал глотки жертвенным животным с такой легкостью, как будто кромсал воздух! И при этом смотрел не на них и не на кровь, сплошным потоком стекающую по желобкам к каменному колодцу у ног статуи, а на каменное копье, зажатое в руке Бога-Воина.

Видимо, молитвы, которые он возносил во время жертвоприношения, были действительно искренними, так как Барс принял и его дары. Точно так же, как и дары Каменной Длани.

Окружавшие нас воины снова сотрясли воздух троекратным ревом и затихли, уставившись на меня.

Что делать, когда мне вручат ритуальный клинок, я помнила прекрасно. Поэтому, услышав 'Бастарз смотрит на тебя, гард'эйт', осторожно взяла все еще теплый клинок за рукоять и протянула его Крому:

— Его длань — моя длань! Я сказала...

Потом подошла к статуе и решительно заглянула в ее глаза.

Странно, но жуть, которой веяло от нее все время до этого, тут же куда-то пропала, а на смену ей пришли непоколебимое спокойствие и твердая уверенность в том, что я тут по праву!

'Благодарю тебя, Барс, за то, что ты не дал прерваться нити жизни моего мужа, за то, что в его руки потихонечку возвращается былая сила, и за то, что ни одна из полученных ран не превратила его в бессильного калеку, не способного взять в руки меч!'

То, что Кром сражается не мечом, а посохом или чеканом, я сообразила уже после того, как завершила молитву. Но поправляться не стала — Бастарз и сам был воином. Значит, понимал, что значит немощь. И не нуждался в пояснениях.

'А еще я хочу поблагодарить тебя за то, что свел меня с этим мужчиной. И за то, что заставил увидеть Свет, горящий в его душе...'

Ворвавшийся в пещеру ветерок качнул пламя факелов, и мне почудилось, что Барс улыбнулся. На душе стало светло и спокойно. И я поняла, что говорить все то, что я хотела сказать, необязательно — Бог-Отец ЗНАЕТ, что я обещала ему двадцать баранов не потому, что боялась уйти, а потому, что люблю Крома больше жизни, ВИДИТ, что я приняла данную клятву душой и сердцем и по-настоящему считаю себя гард'эйт, РАД тому, что мы стали одним целым.