Хворост уже полыхал вовсю. Неторопливо занимались сухие дрова. Почти не было дыма, этого последнего милосердия для ведьм. Странно, она чувствует жар, обжигающий жар огня, но боли нет.
— Гори, ведьма! Гори, мерзкая тварь! — как отвратительны эти оскаленные морды. "Оставаться людьми". И это — люди?
"Тетя Мафья, а как приворотные чары делать?" — "А вот об этом, девочка, тебе рано знать. Да и ни к чему". "А почему?" — "Не дают они того, что в них ищут. Подобие любви дают, а самое любовь — убивают. Не нужны они тебе. Ты у меня вон какая красавица — к чему тебе приворот?" "Да-а, а вон все девчонки целуются, а меня мальчишки стороной обходят" — "Значит, нет твоего суженого среди них. Подожди его, он появится. Только жди крепко!"
Поляна грибов. "Ищи, Чапа! Вот такие грибы — ищи!" — Серый волк стрелой срывается с места. "Ой, какой же ты смешной, Чапа! Я говорю, грибы ищи, а ты мне зайца принес... А, ты, наверное, считаешь, что он вкуснее, правда? Ай! Не смей лизаться! У тебя же морда в крови! Ну, не обижайся, Чапа, хороший..."
"А давай на спор, что я нашу реку переплыву!" — "Слушай, Добрел, а зачем — на спор?" "Я докажу тебе, что я могу!" — "Да верю я, верю. Ох, и дурачок же ты! Лета бы, что ли, сначала дождался..."
Пролетающий где-то вдалеке, над горами дракон. Маленькое сердечко, подпрыгнувшее в груди. "Смотри, Добрел! Смотри, какой красивый! Почему люди их так боятся?" — "Потому что они злые." — "И вовсе и не злые! Смотри, какой красивый!" — "Ну и что, что красивый! У него пасть — во! Когти — во! И огнем плюется! А у людей что?" — "А у людей — хитрость, коварство и подлость. Что против этого зубы и когти?" — "Не подлость и коварство, а — разум!" — "Уверена, что драконы считают по другому!"
"Знаешь, Чапа, а мы вчера с Добрелом видели дракона. Такой красивый, серебристый! Да не Добрел серебристый, башка лохматая! А дракон. А Добрел — это мой друг. Такой же, как ты, только совсем не похож. Чапа, хороший, ты же все понимаешь, да?"
Огонь уже окружил Лани. С сухим треском занялось платье, еще недавно — предмет восторгов и гордости. Огненные язычки плясали около лица. Странно, но боли она не чувствовала. Казалось, огонь не жег, а ласкал ее тело. И еще более странно — на лицах толпы она видела уже не жажду смерти. Растерянность. Похоже, они опомнились, как после пьяной драки. Поняли, что сотворили. Завтра в глаза друг другу смотреть не смогут. Только ей-то что с того? Для нее уже не будет никакого завтра. А стыд — он глаза не выест...
— Гори, ведьма! — да и откуда у них стыду-то взяться?
"Смотри, дядька Шарап, это — Чапа." — "Это волк!" — "Нет, не тронь его! Он друг!" — "Это зверь, девочка. Дикий зверь. Он не может быть другом. Отойди, дай мне выстрелить!" — "НЕТ! Беги, Чапа! Беги" — Толчок под руку. Стрела уходит высоко вверх. Серая молния исчезает в лесу. "Зачем... Зачем? Он же... хороший" — "Однажды он перегрызет тебе глотку, твой хороший". — "Никогда! Он — друг!"
"Добрел, это Чапа. Он мой друг." — "Ты что, сума сошла? Это же волк!" — "Ну и что?" — "Он тебя съест!" — "Нет. Он же друг. Ты ведь меня не ешь?" — "Я — человек! А он — волк. Он же не понимает!" — "Чапа все понимает. Ты что, его боишься?" — "Конечно, нет! Я... Знаешь, если честно, да. Боюсь." — "Не бойся. Чапа, это — Добрел. Он — друг. Понимаешь?" Огромный волк обнюхивает протянутую руку мальчишки. Потом осторожно, чтобы не напугать, подставляет под нее массивный лоб. — "Можешь погладить. Он тебя не тронет. Он знает, что ты — друг." Тонкая мальчишечья рука, чешущая волку надбровья. Тихий неуверенный смех. Искры счастья в глазах человека, поборовшего свой страх и нашедшего друга.
"Ой, тетя Мафья! Какие у тебя вкусные оладышки! Я тоже хочу уметь печь такие." — "Научишься, деточка. У тебя еще все впереди." — "А у меня есть друг — Чапа. Правда, он волк, его все боятся." — "Ну и что, что волк. Главное — чтобы друг был хороший. Он — хороший друг?" — "Да! Самый лучший!" — "Ну, так и не слушай никого. Дружбу нельзя предавать, девочка. Судьба накажет." — "А как накажет, тетя Мафья?" — "Одиночеством".
Пламя гудело, как растревоженный улей. Сухо потрескивали угли, выстреливая в небо снопы искр. Миг — и не стало толпы. Пламя накрыло ее с головой, избавив от вида перекошенных, сведенных судорогой ненависти лиц.
— Да очистится мир от скверны! — визжал, срывая голос, преподобный. — Да сгинут в огне проклятия ведьмины! Ибо истинно говорю вам, в Судный День Творец десницей огненной накроет весь мир, от греха его очищая! Так и мы...
Одиночество. "Я уезжаю, Лани. Мое семейство решило податься в город." — "А как же я, Добрел? Мне же будет не хватать тебя..." — "Мне тебя тоже. Но я тебя не забуду. Мы все равно останемся вместе — в памяти друг друга." — "Да. В памяти. И даже всесильное Время не отнимет этого у нас." — "Помни обо мне. Не забывай." — "А ты -обо мне." — "Прощай, Лани. Нам было хорошо вместе, верно?" — "Верно. Но теперь детство кончилось. Сказка — кончилась..." — "Она не кончилась. Она лишь ушла в прошлое." — "Прощай, Добрел. Удачи тебе!" — "Будь счастлива, Лани. Привет Чапе."
Одиночество. "Вот и пришел мой час, милая" — "Да что ты, тетя Мафья! Тебе еще жить да жить" — "Ведунью не обманешь, солнышко. Смерть, она уже рядом. Но пока не подходит — потому что ты рядом" — "Я не пущу ее! Я буду рядом!" — "Не заставляй старушку ждать. Она ведь не злая, смерть-то. Она берет человека за руку и отводит за Край. Не серчай на нее..." — "Ты не умрешь! Я не отдам тебя Ей! Я... Я не могу без тебя..." — "Я — памяти твоей. Я — в делах и поступках твоих. Я никогда тебя не покину. В шорохе осенних листьях, в звоне весенней капели, в зимней стуже и в летней неге — я. Умей только увидеть. Умей услышать." — "Тетя, милая!" — "Прощай, малыш. Не грусти обо мне, не делай мне больно." — "Я... я не смогу не грустить. Я не могу без тебя!" — "Я хочу, чтобы ты вспоминала только ту радость, что у нас была. А не скорбь." — "Я... постараюсь..." — "Прощай, милая. Будь сильной..." — "Тетя! Тетя, милая! Нет! НЕ-ЕТ!!!"
Пустота. Боль и пустота. Ни мыслей, ни чувств — только воспоминания. Только — память...
Одиночество... Да, тогда она думала, что это и есть одиночество. До сегодняшнего дня. До того момента, когда услышала: "На костер ведьму!" Почему? За что? Ведь она никого не предавала. Неужели Творец может быть так жесток? Или это жестоки люди, творящие зло от его имени? Тогда почему Он не покарает их? Или Его справедливость не минует их, и они заплатят свою цену за предательство? Одиночеством...
Одиночество — это не когда ты теряешь близких людей. Одиночество — когда близкие становятся чужими. Когда тебя предают...
Языки пламени вдруг опали. Странно, что боли все еще нет. И — дышать стало легче. Будто веревки, туго стянувшие грудь, исчезли. Лани пошевелила руками — сгоревшие волокна покорно соскользнули вниз. И шагнула вперед, на край помоста.
Испуганно отшатнулась толпа. Побелевшие лица, в глазах — ужас. Громкий вздох десятков людей. Священник, прервавший речь, застыл с поднятой вверх рукой.
— Не ведьма, — чей-то шепот. — Огонь ее не берет!
— Святая! Никому зла не творила! — другой голос.
Страх. В глазах, в движениях — страх. И благоговение перед чудом.
Боль. Не от ожогов — от предательства. От непонимания. Боль и пустота в груди, там где раньше было сердце. Теплое, отзывчивое сердце...
— Творец отпустил грехи ея и простил... — это священник
— Заткнись! Это мы перед ней виноваты — а это Шарап. В его глазах — вина. Стыд, вина и запоздалое раскаяние. — Прости, солнышко...
Снова солнышко, а не ведьма. Почему-то это уже не радует. Боль на сердце, боль и тоска. Творец, почему ты не дал мне умереть?
— Предателям — нет прощения, — голос мертвый, словно бы не ее. — Вы — сами себе кара. Я не брошу в вас свое проклятье. Вы — сами себе проклятье. Я не пожелаю вам смерти. Она — слишком хороша для вас. Не хочу ни видеть вас, ни помнить о вас...
Она идет сквозь толпу — обнаженная, беззащитная. С сердцем, истекающим кровью. Рыжие волосы лепестками огня скользят по плечам. И толпа поспешно раздвигается перед ней. В страхе. В благоговении. В непонимании.
Она проходит мимо них, не глядя ни на кого. Проходит по улице мимо приземистых домов, мимо свежего пепелища на месте их с тетей Мафьей хижины (Сердце сжимается от новой боли. А ей-то казалось, что больнее и быть не может). И исчезает среди деревьев, и только волчий вой (Днем! Летом!) сопровождает ее.
— Все, жена, собирай манатки, — говорит Шарап, по-прежнему глядя вслед девушке. — Ни дня здесь не останусь. Проклято это место. Поедем в город...
— Ты чего, Шарап? — это староста. — Она же сказала, что не будет проклинать нас.
— Она — нет. Мы сами себя прокляли, — Шарап в упор смотрит на старосту, и тот отводит глаза. — Теперь никому на этой земле ни радости не видать, ни счастья. Да и на другой — не знаю. Я уезжаю. Вы — решайте сами.
— Пропадешь ты в городе, — это Опарь, посерьезневший, как-то разом растерявший всегдашние свои ухарство и бахвальство.
— Авось, не пропаду. Тяжко будет, да. Да только такие грехи жизнью своей замаливать должно. — он бросает тяжелый взгляд на съежившегося священника. — Вот только, хватит ли ее, не знаю. Пойдем, жена. Надо засветло уехать.
— Дело говоришь, Шарап, — это Кумила, кузнец. — Пойду и я собираться. Мне, бобылю, проще. Ни жены, ни детей... Молот с собой возьму, а за наковальней дело не станет. Для кузнеца завсегда работа найдется...
На следующий день начался исход. Жители спешили покинуть деревню, как крысы тонущий корабль. Часть, конечно, осталась — из тех, у кого голос совести промолчал. Да из тех, кто потрусливее. Впрочем, оказалось, что это одни и те же люди...
— Глянь-ка ребята! Девка! Голая!
— Вечно тебе, Рубай, девки мерещ... Ох, ни хрена ж себе! Одна! Ночью! В лесу!
— А это, часом, не мавка?
— Какая, на хрен, мавка! Рожа-то вся в крови, видишь? В мавке-то откуда кровь?
— Вот свезло, так свезло! Эй, красотка, иди сюда, погреем... Чур, я первый!
— Первый — атаман. Эй, девка, будем по-хорошему, или силой?
Злобный рык заставил его отпрянуть. Рядом с незнакомкой возник из темноты матерый волк и зло оскалил клыки, глядя разбойнику прямо в глаза. Так, что тот с пугающей ясностью осознал — не пугает. Одно движение — и прыгнет. И даже смерть этого зверя не остановит.
Девушка спокойно подошла к огню и зачерпнула рукой горсть углей. Голой рукой!
Атаман сглотнул и отодвинулся. Всякое желание вмиг пропало.
— Кажись, ведьма, — прошептал Рубай.
— Какая ж это ведьма! Голой рукой в огонь! Эй, красавица, от нас-то чего хочешь?
Девушка подняла на него глаза — и атаман задохнулся от той боли, что плескалась на дне зеленых озер. Ласково погладила волка. Спросила непонятно:
— А вы — кто? Люди или звери?
— Люди, — удивляясь себе, ответил атаман. — Злые, изломанные, но — люди.
— Дайте тогда, чем прикрыться. И глоток вина, если есть.
— Алмаз, быстро! Посмотри, что из шмоток ей подойдет. А ты, Рубай, вина разогрей!
Лани, поджав ноги, села у костра. Ее била крупная дрожь, тело сотрясали рыдания, но глаза оставались сухими. Волк тихо поскуливал, положив голову на ее колени.
— Поспи, милая, — атаман вдруг почувствовал, как слезы торят дорожки по его щекам. — Отдохни. И не бойся — зла не причиним. Люди мы...
— Спа-сибо, — выдохнула она, закутываясь в принесенную одежду. Рубай поднес ей глиняную чашку с глинтвейном.
— Спасибо вам, — повторила девушка, пригубив горячий напиток. Боль и напряжение постепенно оставляли ее. Волк перестал скулить и облизал ей лицо, преданно глядя в глаза. Через несколько минут Лани уснула.
Глава III.
Нанок был варвар. То есть, так его назвали бы высококультурные жители Квармола или, там, Гардарики. Люди же с недостатком интеллекта (а таких большинство) называли его барбарианом. А иные подонки — и вовсе барбом.
Барбы... Упс! Пардон, варвары, это такие специальные люди, созданные исключительно для войны. Огромного роста, сильные, тупые, прекрасно владеющие топор и дубиной, но неспособные к мечу, ненавидящие лук как "нечестное оружие". Всегда стремящиеся подраться, пожрать и полапать девчонок. Причем, именно в такой последовательности. Вдобавок варвары боялись и ненавидели колдовство (а как следствие, и колдунов). Вино и пиво, напротив, очень сильно уважали. Особенно неразбавленное.
Все вышесказанное полностью подходило к Наноку, за двумя уточнениями. Во-первых, Нанок не считал лук нечестным оружием, он просто не умел стрелять. А во вторых, обучиться владеть клинком он просто не успевал. Меч — оружие дорогое, за него барыги дают в два, а то и в три раза больше чем, скажем, за топор такого же качества. А дубину так и вовсе рекомендуют засунуть в задницу. (Глупо, между прочим. Варвары — люди довольно-таки наивные и доверчивые. Такому предложи — и засунет, куда сказано). В общем, все подхваченные Наноком в качестве добычи мечи неизменно пропивались еще до того, как бедняга варвар начинал смутно соображать, с какой стороны за них берутся.
Впрочем, боевой топор в его руках был не менее грозным оружием. Фехтовать им, конечно, тяжело, да и кому это нужно, когда враги после ударов отлетают на пару ярдов, и чаще всего уже не встают? К тому же им и дрова рубить можно.
Нет, жизнью Нанок был вполне доволен. Лет пятнадцать назад, совсем еще юношей, он спустился с родных Кассарадских гор. Просто из любопытства — а чем еще порадует его мир? И мир порадовал. Блеском городов, ласками красивых девушек, звоном монет и добрым вином. Ну и, постоянными драками конечно — варвар он или нет, в конце концов? Не то, чтобы он так уж искал неприятностей — они с завидным постоянством сами его находили. Когда ты такого роста, да с литыми мускулами — редкий забияка пройдет мимо, не бросив вызов на свою голову. Даже рыцари не брезговали порой схватится с ним, наплевав на низкое происхождение — азарт же! Победа над варваром у рыцарей стояла немногим ниже, чем, скажем, победа над колдуном. Или над другим рыцарем. Подвиг, стало быть.
Нанок рыцарей хорошо понимал. По сути, те же варвары, любят драться, вино любят и ни одной юбки не пропустят. Или соврут, что не пропустили — ну, так и Нанок любит порой прихвастнуть. Единственно, сражаются они, напротив, мечом и копьем, да еще в железе с головы до ног. Словом, достойные соперники для скромного, уверенного в себе варвара, хоть и пивом брезгуют, тупицы медноголовые. У-у, так и врезал бы!
