Кай радости от грядущего представленья одноименного цирка тоже не выразил. На то у него были свои особые причины, донесшиеся до моего высунутого из фургона уха в виде: "... со всем своим расписным скарбом именно тут, в "Сытнике"... Нет, остальные еще хуже". И, хмуро глянув на меня, сделал Бале знак выворачивать к дороге на задний трактирный двор.

"Расписного скарба" на нем и в правду хватило: тройка старых фургонов с букетами из салютов на бортах, штабеля обтянутых плюшем, пыльных кубов вдоль забора и две клетки в самом дальнем углу у конюшни. Одна — пустая. А вот во второй стоял, глядя себе под ноги, одинокий замызганный ослик грязно-палевого цвета. Я невольно остановилась, проходя мимо к тыльной двери трактира...

— Лин?!.. Лин!

— Я к тебе еще приду, — но, вряд ли животное мой шепот расслышало...

После общего обеда в комнате Кая, все разошлись по делам. Со мной остался лишь большеглазый Лека, немного растерянный от такой "миссии" и поэтому смущенный. Долго и усердно копался в своей набитой седельной сумке, и, наконец, вытряс всё ее содержимое на освобожденный от тарелок стол. Я, стоя у окна, поначалу просто за этим процессом наблюдала. Лишь поначалу:

— А что вы будете сейчас делать, Лека? — и, метнувшись к столу, опустилась на табурет.

Воруль быстро глянул на массивный тесак в своей руке и... сунул его обратно в сумку:

— Да так... хотел поточить ножик. Пока время есть.

— О-о, — водрузила я локти на скатерть. — А теперь, значит, передумали.

— Ага. Передумал, — вздохнул он.

— Да, время, действительно, есть, — тоже выдула я носом. — Лека, а вы... животных любите?

— В каком смысле? — вскинул глаза воруль.

— Ой... Ну, не в кулинарном, а...

— А-а. Ну, это, смотря каких. А что?

— А каких?

— Лошадей люблю. Умные и преданные они.

— А еще?

— К собакам... нормально отношусь, да ворулям они ни к чему. У ворулей знаете, какой нюх и слух? У-у.

— О-о... А у нас в пансионе кошка жила.

— Где? — сглотнул Лека слюну.

— В учебном заведении. Там у каждого курса обязательно "домашний питомец". Белочки, ежики и даже одна сварливая ворона. А у нас жила пушистая кошка. Ее моя однокурсница из Куполграда к себе потом забрала. Плюшка.

— Девушка?

— Нет. Так кошку зовут. Мы ее кормили всем подряд, вот она и стала похожей на настоящую плюшку. Хотя изначально именовалась Розой. Но, на Плюшку активнее бежала... А вообще я тоже лошадей люблю. Только, маленьких.

— Это каких? — удивленно уточнил воруль. — Жеребят?

— Нет, — покачала я головой. — Осликов. Очень люблю.

— Ага.

— Угу... А вы не видели здесь, в углу двора...

— Нет! — вдруг, подпрыгнул Лека.

Я вскинула брови:

— Что, "нет"?

— Нет, Лин. "Ослика" я видел, но Кай мне сказал: никуда из комнаты. Никуда.

О-о, этот чертов ворулев слух! Ведь шепотом же!

— Лека, я только покормить его и хотела, — вмиг взмолилась я.

— Нет, Лин, нет! — сделал стойку парень.

— Я только покормить и все. И все! И сразу сюда обратно!

— Нет!

— Ну, пожалуйста.

— Лин, мне Кай потом так хвост накрутит, буду вашей Каралькой.

— Нашей... Плюшкой, — и подняла на Леку глаза. — А если... я побожусь вам? Нет! Слово дам?!

— Какое еще "слово"? — прищурился воруль.

— Настоящее-честное. Что только покормлю его и обратно. Честное слово!

— Это вы его уже дали? — тихо уточнил парень.

Я мотнула головой:

— Угу! Уже дала!.. Так мы идем во двор?

Лека тоскливо скосился в окно. Несколько секунд так постоял и...

— Лады, Лин.

— Отлично!

— Но, только...

— Честное слово! — и подскочила с табурета. — Лека, у вас карманы большие, кладите туда яблоки из вазы, а я в салфетку хлеб заверну и печенье. О-ох, чего бы еще? Чего?

— Лин, — набивая карманы, улыбнулся мне парень. — Если вы "осликов" любите, то должны знать, что много подкорма для них нездорово... Плюшка.

— О-о, — на мгновенье застыла я. — Ну так... я знаю. Идемте, Лека. Идемте!

На вытоптанном заднем дворе "Сытника" в этот дремотный послеобеденный час было тихо и безлюдно. Если не считать смуглого мальчишку, болтающего ногами на краю циркового фургона. Но, и он проявлял к жизни вокруг интерес небольшой, читая толстую книгу. Я, оглядевшись, ринулась прямиком к крайней клетке в углу двора. Ослик в ней уже не стоял. Он лежал, уткнув нос в грязное спрессованное сено.

— Эй, малыш? — присела я перед деревянными прутьями. — Малыш?

Животное дернуло длинными ушами, не то отгоняя мух от них, не то меня от себя. — Малыш, а мы тебе поесть принесли... Малыш!

— Лин, не кричите вы, — тихо зашипел на меня Лека. — Не видите, он больной... Может, пойдем?

— Я... вижу. Малыш? Ты меня слышишь? — уперлась я лбом в решетку.

— А что вы хотели бы, леди?!

— Ну вот.

Мальчик захлопнул свою книгу:

— Если покататься, то он не может.

— Да какое там "покататься"? Он у вас и просто встать, наверное, не сможет. Почему вы его не лечите?

— Лин?

— Погодите, Лека, — и подскочила с места. — Почему вы не лечите свое животное?

— Да почто его лечить то? — сполз с фургона малец.

— Как это "почто"? — подбоченилась я.

— Лин?!

— Да погодите вы! Он ведь живой еще. И страдает.

— Ну, живой, — согласились со мной. — Так виноват сам — гонору в нем было много. Орал на всё подряд и по манежу бегал через раз.

— Так ослы орут лишь по большой нужде, — хмыкнул воруль. — Значит, что-то его не устраивало.

— А жизнь в целом, — философски выдал циркач.

Я открыла рот:

— Это как?

— Леди, я ж сказал, что он работать не хотел, а у нас вся жизнь и есть работа. Это только для зрителей цирк — радость. А он лишь орал да от собак дрессированных шарахался.

— Ослы собак не переносят, — хмуро произнес Лека, глядя на безучастное животное. — Он ведь старый уже?

— Двадцать с лишним годков, — кивнул пацан. — Леди, а может, прокатитесь? Я его растолкаю. Всего пять крон. А?

— Я тебя сейчас самого "растолкаю", — гневно оповестила я.

Лека вскинул руку:

— Погодите!

Малец же гордо поджал губы:

— А чего это вы? Я хотел вам радость напоследок... Его все одно в Хогане на ремни сдадут. Из ослиной кожи, говорят, крепкие выходят.

— Мамочка моя.

— Так уж и на ремни?— буркнул Лека.

— Да, сэр! Госпожа Светлана сама говорила. У нас следующий после Сани — Хоган. Большой город, много мастерских.

— Мамочка моя, — подняла я тоскливый взгляд на своего сообщника.

Тот отвел свой в сторону:

— Та-ак...Так. Лин, вы же понимаете...

— Я сама ему все расскажу! И на себя всю ответственность возьму!

— Леди, сэр, вы о... чем? — махом сузил пацаненок глаза.

— Сколько, говоришь "покататься" на осле этом стоит? — склонился к нему Лека.

— Пять крон, — выдохнул мальчишка.

— Ага... Так я тебе за это удовольствие дам десять, только если без тебя и в неизвестном направлении. Идет?

— Ух ты! А если меня госпожа Светлана...

— И колечко мое с пальца! — срочно встряла я. — Серебряное с бирюзой. Вот оно!

— Ох ты... А зачем он вам? Он же почти обезножил?

— Лечить будем, — зло оскалился на мальчишку Лека.

Циркач отпрянул:

— Ну, раз так... где ваши кроны и колечко? — в подставленную детскую ладонь упало перечисленное выше. — Ну, я побёг, — сжал он пальцы. — В "неизвестном направлении".

— Слышь, делец! Если проболтаешься...

— Да что, я ворулей не знаю?! — прилетело уже от воротной створки. — Тем паче, на вашей кровной земле! — и оная звучно бухнула.

Мы с Лекой уставились друг на друга:

— Лека?

— Что, Лин?

— А... куда мы его на ночь спрячем?

— Куда спрячем?.. На конюшне за моей лошадью в сено. Туда никто не сунется — закон ворулей. И сверху набросим старым покрывалом. А потом — в фургон. Если к тому моменту еще буду жив, — добавил, скривясь.

Я уверила:

— Будете! Так потащили? — и ухватилась за ржавый шпингалет.

— Куда? Я сам, — отстранил меня воруль. — А вы бдите за воротами. Ну что, "малыш", покатаемся? — и, брезгливо отведя нос, полез вовнутрь.

Я старательно вытянула шею. И сначала все шло по плану: Лека, обхватив осла, попёр его в сторону распахнутых конюшенных створок, когда ворота во двор распахнулись и в их проеме появились три громко спорящие фигуры. Две мужские и одна женская. Последнюю я узнала по "томной" физиономии с афиши: дрессировщица госпожа Светлана. Мамочка моя! И обернулась к Леке. Тот прибавил шагу, но не на много — ноша велика, однако через пару секунд уже исчез из виду. Я же, не думая, рванула к воротам:

— Вы то мне как раз и нужны!

Мужчины: высокий усач и коротышка с портфелем, прервав спор, обернулись. Дрессировщица вскинула указующий перст с длинным ногтем:

— Вот и послушайте меня! Я не намерена впредь...

— Вы то мне и нужны!.. Извините.

Афишная дива окинула меня прицельным взглядом "это что за вошь". Я в ответ передернула плечами. И не "вошь" я вовсе, ну... мышка серая и глупа-а-ая:

— Что вам?

— Мне? Я-я... я... — а что "я"? — Я хочу выступать в вашем цирке! — вот так вот! — Я хочу выступать в вашем цирке. Я многое умею: фокусы показывать, декламировать и петь. Могу прямо сейчас.

Коротышка хмыкнул. Дрессировщица скривила губы:

— Певиц нам для полного дурдома...

— Мне говорила мама, а с нею обе тетки! — истошно заорала я. —

Замужество, родная, страшнее, чем колодки!

С тех самых пор мужчин я усердно избегала,

И в сорок пять годочков с прискорбьем осознала...

— Послушайте, "родная"...

— Да пусть она споет?

— Угу. Теперь мне в пору выть, у-у!

Как дальше буду жить, у-у?!

Ведь так я и умру, старою девою!

Я стряпаю, пеку, стираю, вышиваю!

Полы всегда мету и грядки поливаю!

Мечтаю об одном — мужчине лет за тридцать!

Том, кто меня найдет и срочно обручится!

— Да вы заткнетесь?!

— Теперь мне в пору выть, у-у!

Как дальше буду жить, у-у?!.. А-ай! — и вознеслась с земли, сложившись пополам через плечо. — с-старою девою... Что вы себе позволяете?

Но, мне так и не ответили. Зато я по ходу успела отметить и пораженную физиономию Балы у ворот, и Леку, выскакивающего из конюшни, и ступени на второй трактирный этаж. Лишь когда дверь в комнату перед моим носом захлопнулась...

— О-оп... Что это было?

Кай в середине комнаты скрестил на груди руки. Я, пихнув за уши волосы, поддернула рукава платья:

— А "что это"?.. Так получилось.

— "Так" что?

— Я перед вами отчитываться не обязана. Но... так получилось. И Лека тут не причем. Это я его принудила.

— "Принудила"? — сузили на меня глаза.

— Подчиниться. Я ему угрожала и он...

— Кай! — влетел в комнату предмет допроса.

— Скройся до поры с глаз! — заорал Кай на него.

Я прыгнула между двумя ворулями:

— Лека не виноват! Я сама его заставила! Он не виноват!

Кай, сжав кулаки, тихо зарычал. Лека за моей спиной выдохнул:

— Лин, отойдите.

— Не отойду ни за что, — в ответ набычилась я. — Мы с Лекой сделали доброе дело — спасли животное, которое хотели убить. А вот вы живете неизвестно по каким законам. И если Лека сейчас пострадает, то я... то я...

— А ну, выйдем.

— Куда это вы?!

И дверь захлопнулась, щелкнув замком. Я осталась одна...

"То я... то я..." А что я то?.. Да ничего. Глупая ты, Лин Дойл — кому нотации читаешь? Глупый ослик в клетке. И припала ухом к двери... Тишина. Метнулась к смежной правой стене, но кроме "бу-бу-бу" не расслышала ровным счетом ничего, в итоге сев на доски пола. Но, через несколько минут меланхолию мою очень громко прекратили:

— Лин, собирайте у себя вещи. Мы уезжаем отсюда.

— А что будет с...

— Лин? — Кай, застывший у вешалки, обернулся. — Я все ясно объяснил?

— Вы не "объяснили", что будет с больным ослом.

— Собирайте свои вещи. У нас времени в обрез. Лека проведет вас к фургону... Вам помочь встать?

— Я таких как вы не понимаю, не уважаю и никогда мнения своего не изменю, — гордо подскочила я. — В вас нет ни сострадания, ни снисходительности к ближнему.

Кай вздернул брови:

— К "ближнему"? Если вы про осла, то это животное гораздо "ближе" к коренному жителю Тинарры(1). А если про члена моего отряда, Леку, то он нарушил устой, на котором держится весь наш род — не выполнил приказ начальства. Так вы идете или нет?

— А мне вы — не начальство. Вы мне вообще — никто. И я подчиняться вам не обязана. Я в ваши "законы о подвязках" не верю и их не соблюдаю.

— Я заметил, — хмыкнул воруль. — Однако впредь придется по ним жить. Посчитайте это "смиреньем ради ближнего"... За ослом ворованным сами будете следить.

— За осликом? — выпучила я на Кая глаза. — Так почему вы сразу не сказали?

— Хотел сначала послушать вас... Так вы...

— Я иду! — хлопнула за мною дверь...

Остаток дня, вплоть до вечернего тумана, мы гнали по дороге, уводящей к горной цепи от побережья все дальше. Хотя глагол "гнали" я употребила зря. Уместнее сказать: "тряслись, колыхая на ухабах тентом". Фургон еще в Сани забили какими-то мешками и ящиками с крышками. Для нас с больным животным оставили лишь уголок у топчана. Ослик за время этой гонки-тряски ничуть не оживился. Лишь в тесном замкнутом пространстве еще сильней "заблагоухал", прибавив к старым своим "нотам" вонь от мази. Ее мне вручил с улыбкой Макс и показал, как надо на разбухшие коленные суставы животного ее накладывать, для закрепления сверху туго обмотав бинтом. И да... руки мои тоже теперь "благоухали"... Да и сама я... Поэтому, услышанное из-за мешков "Тр-ру!" от Балы восприняла, как счастье... Может, я просто не способна на "смиренье ради ближнего"?..

— Лин, мы сегодня заночуем здесь, на старой вырубке. Вы на хвойнике ни разу не спали? Или просто одеялами землю застелить?

— Мне?.. Спасибо, Лека. Я... в фургоне с ослом переночую.

Значит, способна...

Ночное небо скрыли подсвеченные луной линии из длинных рваных облаков. А редкие высокие кедры шумели верхушками от вольно гуляющего меж ними ветра. Но у костра внизу было на удивленье тихо. Высокий его огонь порывами выхватывал из темноты мужские очерченные лица и янтарные бока стволов. На самый ближний облокотился сейчас Бала. И из этого положения самозабвенно рассказывал. Все остальные (включая меня) внимали. Или делали вид...

— Х-хр. А-а? Я не сплю! Так что ты там?

— Я, Лека, про твое заветное потерянное озеро до сих пор.

— И что, и что? — засуетился тот на хвойной подстилке.

— А что? — хмыкнул ему Бала. — Вот и говорю, что все шесть, кроме него, видны сразу с подножия Грудастой... прошу прощенья, Лин, бабы. Так гора именуется.

— Угу-у, — зевнула я, поддернув лохматый плед на плече.

— И Линялое и Тинное и Трех воров, да все. А это мало кто находит, потому как, ну... Кай, слово, что нам тот кьюпи(2)-проводник сказал?

— Стереотипное мышление, — подбросил Кай в костер поленце.

— Ага, — оскалился рассказчик. — Точно. Стереотип и есть.