— И ты так спокойно про это говоришь! А я-то всегда считал тебя добрым, думал что ты о рабочих заботишься...
— Я о людях забочусь. А они — нет. И они не помрут — наверняка денег немного поднакопили на моих зарплатах-то. А вот они — эти трое — уже убили, и не одного, а под сотню человек. Ты посмотри вокруг-то! Не то что в уезде, в губернии, даже, считай по всему Поволжью вымерзнут все озимые нахрен! Голод будет, страшный голод. И каждый пуд зерна — это, может быть, одна спасенная жизнь. А десять пудов — это наверняка один не умерший. Так и считай: каждые десять потерянных пудов — это еще один покойник в деревне. Лично я именно так и считаю — а еще я знаю, что если ничего не делать, то помрет в этом году два миллиона человек. С голоду помрет.
— Это что, как в девяносто первом будет?
— Хуже будет. Если не делать ничего. Так что нужно делать — и каждая снежная пушка спасает тысячу человек из этих двух миллионов. Ладно, ты иди, надо до Нового года маршрутки закончить, хотя бы одну...
После обеда, когда бригадиры принесли мне данные бракоделов, всех троих пришлось, как я и обещал, уволить нахрен. И я ни капли не пожалел их, а пуще всего не пожалел плотника, сделавшего пропеллер — лично отправил Никонороваза губернской стражей. Рабочие из столярной мастерской не просто назвали его имя, а добавили, что "сэкономленный" кленовый брус он использовал для изготовления табуреток, которые его жена продавала в городе на рынке. А я-то удивлялся, зачем лопасть делалась из отходов — ведь для этого усилий нужно приложить в разы больше! А тут все стало понятно: гражданин спер с работы ценнейшего материала на пятнадцать копеек — и мало того, что убил человека, но и разбил мотор ценой в полторы сотни рублей...
Вася дня три ходил очень задумчивым, со мной даже не здоровался демонстративно. Я его понимал — очень неприятно выкидывать из квартир женщин и детей. Неприятно — но надо. В конце концов Никаноров, похоже, осознал это. И смирился — даже несмотря на то, что, как я узнал уже к лету, семеро детей и один уволенный с женой, зимой скончались.
Я не знаю, что он говорил на очередном собрании бригадиров и мастеров, устраиваемом "профсоюзом" каждую неделю, но уже двадцатого декабря завод выпустил восемь пушек.
Рождество я отмечал у гостях у Ильи, в новом доме — Архангельские устроили "Рождественский обед". Были приглашены все участники новоселья, Чаев, Ионовы, еще несколько человек из тех, кого я знал. И с десяток семейств из тех, кого я не знал, и мне это не понравилось. То есть познакомиться с новым человеком для меня не проблема... но вот если у каждого их этих "новых человеков" обязательно имеется дочь в возрасте от шестнадцати до восемнадцати, с которой я тоже "обязан" познакомиться и даже "подружиться" — это напрягает. Причем напрягло это не только меня: минут через пятнадцать после того, как мы пришли и процедура представления гостей друг другу закончилась, подошла Камилла и тихонько сообщила:
— Мария Иннокентьевна просила передать, что ни она, ни я не заржавеем если ты кого-то из нас нежно приобнимешь невзначай прилюдно. Убежать тебе все равно не удастся, Елена Андреевна обидится, а так хоть девицы к тебе приставать меньше будут.
Я внимательно поглядел на неё. Снизу вверх.
— Она — старая, а тебя невзначай приобнять трудновато будет, хотя идея мне нравится. Как насчет Машки?
— Не воспримут, она же не из света. А Иннокентьевна не старая, это ты зря ее обзываешь.
— Я знаю, просто шучу я так. А без обниманий нельзя?
— Не знаю. Но охота на тебя уже открыта, так что сам думай. Мы — женщины глупые, ничего другого пока не придумали...
— Вы — умные. И очень добрые — но что про вас думать и говорить начнут? Потерплю как-нибудь...
К счастью, особо терпеть не пришлось: Илья заранее позаботился об устройстве "курительной комнаты", куда мужская часть присутствующих быстро стеклась сразу после обеда — и большую часть времени я провел там, в обсуждении различных технических новинок. В основном, конечно, обсуждалась "Божья Коровка". Поначалу народ интересовался возможностью заказа аналогичного автомобиля, но после того как я озвучил цену, почему-то начали обсуждать именно техническую сторону.
А цену я узнал от Водянинова. Сергей Игнатьевич к работе приступил с радостью, и буквально за пару недель прошерстил всю документацию — после чего пришел ко мне с докладом:
— Мария Иннокентьевна в целом дела ведет очень хорошо, но вот сами вы ведете их в сильном беспорядке. А потому, боюсь, картина у вас складывается неверной. Для примера, у вас — из-за отнесения расходов в иные производства, нежели те, где они проистекают, цены на продукцию изрядно занижаются либо завышаются. И, как результат, больше сил уделяется производствам менее выгодным в ущерб более доходным.
— Например?
— Производство, например, тракторов учитывается по ценам выше, нежели реальные траты. "Бычок" вас встает в тысячу сто девяносто семь рубликов, а учитывается по тысяче триста девяносто. Потому что в это производство относятся и расходы, которые следовало бы отнести на мотоциклы — которые, в свою очередь, встают дороже, нежели учитываемые на них затраты. Вот тут у меня показаны все реальные расходы по каждой статье производства...
— А по строительству вы тоже такой переучет произвели?
— Конечно, я же сказал — по всем статьям.
— А во сколько, например, обошелся новый дом, который был подарен Архангельским? И уж заодно — сколько автомобиль Едены Андреевны на самом деле стоит?
— Дом довольно дорого встал, в пятьдесят две тысячи. Подобные — и даже лучшие — дома в городе обходились до тридцати тысяч — но тут большой расход был по камню для отделки и по зимнему саду. А автомобиль вышел — не знаю, дорого это или нет — в шестьдесят пять тысяч без малого. Но тут больше затрат на одноразово использованные приспособы и оснастки, если выделывать подобных автомобилей до ста в год, то затраты можно будет свести к восемнадцати тысячам примерно...
Да, оснастки было изготовлено очень много. Но вот делать по сотне "Коровок" в год я точно не собирался. Рождественский обед показал, что даже весьма зажиточная часть населения больше пяти тысяч на "средство передвижения" тратить не готова от слова "нифига". Ну и не очень-то и хотелось.
Поскольку большинству гостей предстояло еще возвращаться в город, разошлись мы довольно рано, в районе шести вечера. До "инженерных домов" нам было идти совсем недалеко, и по дороге было принято предложение Камиллы зайти ко мне и отметить праздник в более тесном кругу. Понятно, что меня тут никто и не спрашивал...
Дома мы посидели еще часа три. В гости к тетке в кои-то веки приехал Димка, много рассказывал про Ерзовские дела. Сказал, что три нутрии пропали, но остальные вроде пообвыкли и жрут теперь как не в себя. А Кузька и Евдокия наконец обвенчались. В колхоз попросилось ещё с полсотни мужиков, но почти все с Рязановки. У колхозного поселка появились волки, Димка ездил в станицу Пичугу и договорился, что казаки помогут волков забить — но требуют за это по весне выделить им трактор на две недели, с бензином по потребности. А так все хорошо...
Хорошо когда все хорошо. Прошло уже почти три года, как я тут — и все три года приходилось вкалывать практически без перерыва. Но теперь-то вроде все налаживается, и можно будет себе устроить Рождественские каникулы. А то сколько можно работать? И именно с этой мыслью я заснул.
А в Европе уже шесть дней как шел новый, тысяча девятьсот первый год. Первый год двадцатого века.
Глава 21
Мастер кузнечно-прессового цеха Потапов, получив очередной заказ хозяина, несколько удивился. Да тут кто угодно удивится: хозяин приказал сделать очень странные тазы. Однако удивление — удивлением, а работу делать надо, и за две недели до Рождества матрица и пуансон были изготовлены. С трудом, но все же удалось установить громоздкую — аршин в диаметре — железяку в основание пневматического молота, а затем почти неделя ушла на этого молота доработку: пришлось к рабочему цилиндру приделывать клапан, поддерживающий давление втрое больше обычного и подводить трубу от воздушного насоса — иначе таз не штамповался, а сминался.
Заказ был выполнен, и пара сотен тазов отштамповали за час — и стоило ли две недели корячиться ради этих железяк? Ну, хозяину виднее — работа уже сделана и можно про нее забыть.
Однако забыть не удалось: еще через три дня эти тазики, но уже с тщательно завальцованными краями, снова вернулись в цех — и к ним было приказано приклепать — внутри приклепать! — кожаные петельки. Вроде как щит получится, что у сына в книжке нарисован (Потапов, пока сын не видел, с интересом читал учебник по истории, выданный мальцу в школе). Только великоват щит-то, да и вряд ли щит будут из такой тонкой жестянки делать. Опять же петли маленькие: рукой-то держаться можно, а вот просунуть руку чтобы как на картинке повесить — никак не получается.
Интересно стало мастеру: что же за железяки-то он наделал? И поэтому, когда начальник цеха кликнул добровольцев с тазиками этими отправиться к хозяину в городок и там за ними следить, Потапов вызвался в числе первых. Набирали народ, правда, в "добровольную народную дружину" — ну чтобы за порядком присматривать, но Потапов сразу объявил, что будет присматривать за порядком как раз у тазиков.
И вот сейчас он стоял на большой деревянной горке, куда ему двое рабочих из его же цеха стаскивали эти тазики, а он с важным (хотя и ошалевшим) видом вручал их каждому, на горку поднявшемуся. Поначалу-то с горки в тазике мальчишки одни катались да девчонки, что посмелее. А потом и парни подтянулись из рабочих, кто помоложе. И еще и девиц с собой тащили — вот визгу-то было!
А хорошо придумал хозяин, таких праздников раньше Потапов не видел. На площади стоит елка огромная, вся изукрашенная шарами стеклянными, а внутри шаров — лампочки светят. И вокруг площади на столбах — тоже лампочки, так что уж скоро полночь — а вокруг светло. Рядом — павильоны дощатые, в одном — пончики пекут, с чаем и кофеем за копейку продают. В другом — блины затеяли, за ту же копейку уже пару блинов, да с медом, или вареньем, или — если кто сладкого не желает — можно уже за две копейки с мясом завернутый или с рыбой. А чай с блинами — и вовсе бесплатно стакан дают, сладкий.
Хороший праздник получился! Захотелось и самому Потапову в тазу с горки прокатиться — да несолидно вроде...
Но когда у него тазы взяли инженер Архангельский с супругой (а она, говорят, настоящая княжна будет), уверенность в необходимости солидность блюсти у мастера поколебалась. Ну а когда сама госпожа Синицына со смехом в тазик уселась и вниз понеслась — и вовсе рассеялась.
Потапов позвал одного из стоящих внизу рабочих:
— Подойди, временно поручаю мою должность исполнять. А я сейчас... — и с этими словами, плюхнувшись в тазик, помчался вниз.
Даже не буду повторять избитую сентенцию о том, что не ничего более постоянного, чем временное. Глафира, уехавшая по семейным делам в Воронеж, семейные дела устроила лучшим образом — для себя. Она срочно вышла замуж и Камилла осталась без горничной. То есть отец прислал ей какую-то другую девицу, но женщина-химик ее выгнала обратно, сказав, что не хочет привыкать к капризам новой обслуги. А еще сказав, что и без горничной прекрасно обойдется — имея в виду что все необходимое ей и Дарья обеспечит. Дарья была не против, но вот чтобы она Камиллу обеспечивала, последняя решила "навеки поселиться" в приглянувшейся ей "большой гостевой" комнате уже в моей квартире. А что, комната хорошая, с отдельным совмещенным санузлом, с альковом, в котором так удобно размещалась кровать и платяной шкаф... Меня, понятное дело, просто поставили перед свершившимся фактом.
Но мне-то места не жалко, я в этой комнате так и не был ни разу, у меня еще две комнаты вообще пустыми стояли. Да и за ужином веселее стало. А все остальное время меня все равно в квартире не было — дела заставляли крутиться с утра и до позднего вечера, ведь денег с каждым днем требовалось зарабатывать все больше. Я, правда, решил себе устроить рождественские каникулы — но сачкануть удалось всего один день.
Двадцать шестого зразу после завтрака ко мне зашел Водянинов, и практически с порога приступил к делу:
— Александр Владимирович, я к вам пришел с совершенной ересью. Но вы уж выслушайте еретика — и, возможно, сами перейдете в новую веру. — Он довольно рассмеялся, затем достал из принесенного портфеля довольно тонкую пачку бумажек, разложил из на столе и продолжил:
— Я хочу вам предложить для начала остановить выработку тракторов. Всех тракторов, и "Бычков", и Т-40.
— Оригинальное предложение, а зачем?
— А затем, чтобы вырабатывать их больше и дешевле. Вот смотрите — он положил рядом два листа и начал водить по ним пальцем — сейчас за день выделывается четырнадцать "Бычков" и два, всего два Т-40. А больше не получается, поскольку большинство рабочих должной квалификации заняты на ремонте старых машин...
Для "зимней навигации" было подготовлено двести десять тракторов. Всего было уже построено чуть больше трех сотен Т-40, но треть из них уже сломалась. Точнее, сломались почти все, причем многие даже не по одному разу, так что даже двести рабочих тракторов были неплохим результатом. Ломалось на тракторах, конечно же, тоже всё — но, например, коробки передач с синхронизатором даже неопытный тракторист ломал редко, хотя и находились умельцы. А вот с моторами была просто беда. Даже две беды.
И первая была даже ожидаемая — абразивный износ цилиндров. Пыль в них попадала, несмотря на довольно неплохие фильтры. Вообще фильтр занимал четверть, если не треть, подкапотного пространства — сначала стоял циклон, после него — коробка, набитая промасленным конским волосом. И летом, несмотря на то что фильтры через день мыли бензином и заново промасливали, цилиндры изнашивались сильно. Ну эта беда была предсказуема и методы борьбы были предусмотрены: изношенный цилиндр довольно легко заменялся на новый, а старый слегка растачивался и с новыми кольцами на поршнях ставился на другой ремонтируемый мотор. Конечно, каждая партия цилиндров имела свои "особенности", поскольку качество стали было непостоянным — но в целом срок жизни цилиндра до ремонта составлял около пятисот часов. И можно было бы даже гордиться таким достижением, поскольку у Майбаха ресурс моторов был раз в десять меньше — но я не гордился, поскольку знал каким должен быть хороший мотор.
А вторая беда была именно бедой: механические поломки деталей. Лопались кольца поршней, отламывались пальцы, разлетались острыми осколками клапана. Рвались цепи синхронизаторов и даже переламывались коленвалы. Причем все это — при многократном и тщательном контроле поступающих материалов. На вид сталь вроде была годной — но почему-то выточенный из нее коленвал лопался через несколько часов работы. Или от клапана, обработанного по всем правилам, откалывался кусок шляпки — и предсказать, что это произойдет с какой-то конкретной деталью, было невозможно: фактически каждая партия поступающего со стороны металла имела свои, иногда резко отличные от ожидаемых, свойства.
