Евангелие от Егория

За все вре­мя пыт­ки Ии­сус не про­ро­нил ни сто­на. И гла­за его бы­ли ши­ро­ко от­кры­ты. Толь­ко ино­гда ве­ки по­дер­ги­ва­лись, ко­гда не­ожи­дан­но рез­кая боль про­сту­па­ла че­рез ту­пое со­стоя­ния ни­че­го не чув­ст­вую­ще­го, буд­то бы уже умер­ше­го те­ла.

И все же до по­след­не­го мо­мен­та ве­рил Ии­сус в чу­до. Он вспом­нил ту биб­лей­скую прит­чу о том, как Гос­подь, ис­ку­шая Ав­раа­ма, по­ве­лел ему при­нес­ти в жерт­ву сы­на един­ст­вен­но­го сво­его Исаа­ка, и как уже в тот мо­мент, ко­гда за­нес Ав­ра­ам ру­ку с но­жом над сы­ном не­вин­ным сво­им, Гос­подь по­дос­лал ему вме­сто той бес­че­ло­веч­ной че­ло­ве­че­ской жерт­вы ов­на, за­пу­тав­ше­го­ся ро­га­ми в ча­ще... Он ждал, он ждал чу­да! Но Бог ос­тал­ся слеп, глух и нем... Уже го­тов был Ии­сус про­клясть это­го без­жа­ло­ст­но­го Бо­га, но вспом­нил­ся ему Иу­да, ко­то­рый от­дал свою жизнь... И ведь де­ла­ют они все это не ра­ди Бо­га, а ра­ди лю­дей! Ведь ве­ра нуж­на не са­ма по се­бе, не для удов­ле­тво­ре­ния при­хо­тей Гос­под­них, а для то­го, что­бы лю­ди ста­ли чи­ще, свет­лее, до­б­рее...

На со­сед­них кре­стах кор­чи­лись и сто­на­ли, без­на­деж­но мо­ля о по­ща­де, два раз­бой­ни­ка. Но вот и они за­тих­ли, слыш­ны бы­ли толь­ко их гру­бые ру­га­тель­ст­ва в ад­рес сол­дат и тол­пы.

Но нрав­ст­вен­ные му­че­ния Ии­су­са бы­ли страш­нее лю­бой са­мой силь­ной фи­зи­че­ской бо­ли. Ах, как же труд­но по­те­рять ве­ру в пра­вед­ность свер­шае­мо­го, в пра­виль­ность вы­бран­но­го пу­ти! Сто­ил ли ре­зуль­тат все этих жертв, ко­то­рые они с Иу­дой при­нес­ли на ал­тарь но­вой ве­ры? Мож­но ли лю­дей сде­лать людь­ми? Ему опять, как да­ве­ча на до­про­се у Про­ку­ра­то­ра, при­шла на ум по­че­му-то ла­тин­ская по­сло­ви­ца "animal bipes implume" — "жи­вот­ное дву­но­гое и без перь­ев"... Да, че­ло­век — это жи­вот­ное... Страш­ное дву­но­гое жи­вот­ное...

И вот уже кре­сты с при­ко­ло­чен­ны­ми к ним при­го­во­рен­ны­ми под­ня­ли и вста­ви­ли в за­ра­нее вы­ры­тые ямы, по­том за­ва­ли­ли эти ямы кам­ня­ми, плот­но их ут­рам­бо­вав, что­бы, не дай Бог, крест не по­шат­нул­ся и не упал.

Крест с Ии­су­сом сто­ял по­сре­ди­не. Не­мно­го при­шед­шие в се­бя раз­бой­ни­ки про­дол­жа­ли свою пло­щад­ную брань и от­бор­ные про­кля­тия, ко­то­рые пе­ре­ме­жа­лись сле­за­ми и моль­ба­ми о ми­ло­сер­дии... Уме­реть дос­той­но — это то­же нуж­но уметь.

И вспом­нил Ии­сус, как го­ва­ри­вал Иу­да: "Двум смер­тям не бы­вать, од­ной не ми­но­вать..." А по­том, под кри­ки с со­сед­них кре­стов, опять вспых­ну­ла все та же на­вяз­чи­вая мысль: "А не на­прас­на ли на­ша с Иу­дой жерт­ва? Мож­но ли это быд­ло об­ра­тить в че­ло­ве­че­ское со­стоя­ние? Ведь сколь­ко мы сде­ла­ли им до­б­ра, а они в от­вет ра­ду­ют­ся мо­им стра­да­ни­ям... Зло­бен че­ло­век и се­бя­лю­бив... Нет, нет! Есть в че­ло­ве­ке доб­ро! Да, оно спря­та­но глу­бо­ко, но оно есть! И бу­дут еще лю­ди брать­я­ми. И бу­дут они тво­рить доб­ро друг дру­гу. И воз­лю­бят они ближ­них сво­их. Нет, не на­прас­на на­ша с Иу­дой жерт­ва... Кто-то дол­жен быть пер­вым... Прав был Иу­да: Ес­ли не мы, то кто?! И ес­ли не сей­час, то ко­гда?!.."

А вни­зу, под кре­ста­ми тол­пил­ся на­род, и был он ве­сел, как на празд­нич­ной гу­лян­ке. Про­хо­дя­щие вни­зу, под кре­ста­ми про­дол­жа­ли бес­но­вать­ся и зло­сло­ви­ли Ии­су­са, кри­ча вся­кие па­ко­сти: "Эй, там на кре­сте! Ко­ли ты и вза­прав­ду Сын Бо­жий, сой­ди с кре­ста! По­про­си сво­его па­пень­ку по­мочь те­бе. Что, сла­бо?! Дру­гих спа­сал, а се­бя са­мо­го не мо­жешь? Что киш­ка тон­ка, да? Сой­ди, сой­ди с кре­ста и мы тут же уве­ру­ем в те­бя как в Ца­ря Из­раи­ле­ва!" И да­же рас­пя­тые по ле­вую и по пра­вую ру­ку раз­бой­ни­ки зло­сло­ви­ли и по­но­си­ли его. Ви­дать, чу­жое го­ре мо­жет и об­ра­до­вать и ду­шень­ку по­те­шить!

Но не всем в ра­дость бы­ло это тра­ги­че­ское зре­ли­ще. В от­да­ле­нии стоя­ли две жен­щи­ны, об­няв друг дру­га. Те две, ко­то­рые без­за­вет­но лю­би­ли Ии­су­са: Ма­рия Ио­сие­ва, мать Ии­су­са, и Ма­рия Ма­гда­ли­на, его воз­люб­лен­ная.

Ря­дыш­ком стоя­ли, сбив­шись в куч­ку, как во­ро­быш­ки, бра­тья и се­ст­ра Сы­на Божь­е­го. Не бы­ло с ни­ми Ио­си­фа, ко­то­рый умер, до по­след­не­го мгно­ве­ния ве­ря в бо­же­ст­вен­ное пред­на­зна­че­ние Ии­су­са.

Там же со­бра­лась и не­боль­шая куч­ка лю­дей, знав­ших и лю­бив­ших Ии­су­са, но не бы­ло сре­ди них апо­сто­лов. Толь­ко один из них, Ио­анн, сто­ял ря­дом с ма­те­рью Ии­су­са и под­дер­жи­вал ры­даю­щую жен­щи­ну. Обе Ма­рии горь­ко, хо­тя и без­звуч­но пла­ка­ли.

Ко­гда крест Ии­су­са под­ня­ли, они по­до­шли к са­мо­му его ос­но­ва­нию. Ма­рии Ио­сие­вой ста­ло дур­но, и Ма­гда­ли­на с Ио­ан­ном с тру­дом под­дер­жи­ва­ли ее, по­ка та не при­шла вновь в соз­на­ние.

Про­шло дол­гих три ча­са. Ус­та­лый от зре­ли­ща на­род на­чал рас­хо­дить­ся. Толь­ко обе Ма­рии, опе­кае­мые Ио­ан­ном, ос­та­ва­лись у под­но­жия Ии­су­со­ва кре­ста.

К Ма­рии, ма­те­ри Ии­су­со­вой, при­сое­ди­ни­лась и ее се­ст­ра — Ма­рия Кле­о­по­ва. Не­смот­ря на му­чи­тель­ную мо­но­тон­ную боль во всем те­ле, ко­то­рая не уси­ли­ва­лась, но и нис­коль­ко не за­ти­ха­ла, Ии­сус сде­лал гри­ма­су, от­да­лен­но на­по­ми­нав­шую улыб­ку. Он при­вык все пе­ре­но­сить стои­че­ски. Бо­лее то­го, чем ху­же ему бы­ло фи­зи­че­ски, чем труд­нее бы­ло мо­раль­но, тем боль­ше он ста­рал­ся по­ка­зать, что ему нор­маль­но, ему поч­ти хо­ро­шо! Он да­же пы­тал­ся улы­бать­ся, хо­тя ли­цо его от­ра­жа­ло лишь не­кую труд­но по­ни­мае­мую гри­ма­су... Ну, а что раз­ве лег­че, ко­гда ты сто­нешь и пла­чешь, а ок­ру­жаю­щие те­бя лю­ди на­чи­на­ют со­чув­ст­во­вать, всхли­пы­вать и ус­по­каи­вать те­бя? Нет, нет: "двум не бы­вать, од­ной не ми­но­вать"! За­чем пор­тить жизнь се­бе и дру­гим?

Ии­сус, со­брав­шись си­ла­ми, под­нял го­ло­ву, от­крыл гла­за и уви­дел сво­их са­мых до­ро­гих в ми­ре лю­дей со­всем ря­дом, пря­мо под кре­стом. Он сна­ча­ла по­ду­мал, что это ему про­сто ме­ре­щит­ся от бо­ли. Он уви­дел Ма­гда­ли­ну, она уви­де­ла его взгляд и про­тя­ну­ла к не­му ру­ки, буд­то зо­вя его сой­ти с кре­ста. У Ии­су­са не­воль­но на­вер­ну­лись сле­зы. Но ру­ки его при­над­ле­жа­ли не ему, они при­над­ле­жа­ли кре­сту, по­это­му он не смог смах­нуть не­зва­ную гос­тью, ко­то­рая стек­ла по но­су и кап­ну­ла вниз...

По­том он уви­дел мать свою и Ио­ан­на, сто­яв­ше­го ря­дом... Он поч­ти ше­по­том про­из­нес: "Же­но! Се, сын твой". А по­том про­мол­вил Ио­ан­ну: "Брат мой, се ма­терь твоя!" Ма­рия и Ио­анн ско­рее по гу­бам про­чи­та­ли, что им ска­зал Ии­сус. Они со­глас­но кив­ну­ли го­ло­ва­ми.

Один из страж­ни­ков, мо­ло­дой и кра­си­вый рим­ля­нин из тех, что по­став­ле­ны бы­ли под кре­ста­ми, что­бы блю­сти по­ря­док, удив­лял­ся стои­че­ско­му по­ве­де­нию Ии­су­са. Он смот­рел на это­го му­че­ни­ка и по­че­му-то не­воль­но вспом­нил об­раз сво­его от­ца, ко­то­ро­го он по­те­рял, ко­гда ему бы­ло лет пят­на­дцать. Отец его был так же бе­ло­кур и го­лу­бо­глаз, он был так же лад­но сло­жен. И ко­неч­но же, ко­неч­но, то же ли­цо, бу­к­валь­но то же ли­цо.

В это вре­мя дру­гой сол­дат взял губ­ку, смо­чил ее ук­су­сом и, на­ткнув на ост­рие ко­пья, хо­тел под­нес­ти ее к ус­там Ии­су­со­вым — та­кое из­де­ва­тель­ст­во над об­ре­чен­ны­ми все­гда ве­се­ли­ло тол­пу. Пер­вый сол­дат гру­бо одер­нул вто­ро­го, со­рвал и вы­бро­сил на­мо­чен­ную ук­су­сом губ­ку, взял све­жую, по­лил на нее из сво­ей фля­ги крас­но­го ви­на и под­нес губ­ку к ис­су­шен­ным гу­бам Ии­су­са. Ии­сус жад­но всо­сал в се­бя жид­кость и чуть слыш­но про­из­нес: "Спа­си­бо, брат..."

Ес­ли бы он толь­ко до­га­дал­ся, на­сколь­ко он был прав! Ведь его сход­ст­во с от­цом то­го сол­да­та бы­ло не­слу­чай­ным!

Про­шло еще три ча­са. Уже поч­ти шесть ча­сов про­дол­жа­лась не­имо­вер­ная пыт­ка, а в де­вя­том ча­су не вы­дер­жал все же Ии­сус пыт­ки и во­зо­пил гром­ким го­ло­сом на ара­мей­ском язы­ке: "Элои, Элои! Ла­ма са­вах­фа­ни?" — "Бо­же Мой, Бо­же Мой! Для че­го ты ме­ня ос­та­вил?"

Но ос­тал­ся вопль Ии­су­сов без­от­ве­тен... Да и что смог бы от­ве­тить отец сы­ну, по­слав его соб­ст­вен­но­руч­но на му­чи­тель­ную бес­че­ло­веч­ную казнь? А ведь из­вест­но, что и во­лос с го­ло­вы не упа­дет без во­ли на то Божь­ей...

На­ко­нец, по­след­ний раз на­брав воз­ду­ха в ос­лаб­шие лег­кие, Ии­сус в по­след­ний раз гром­ко вос­клик­нул: "Бо-оже-е! Бо-о-о-о-же-е-е!" и ис­пус­тил дух.

Как уже вы знае­те, в день каз­ни бы­ла пят­ни­ца, по­это­му иу­деи, да­бы не ос­та­вить тел на кре­сте в суб­бо­ту, ко­то­рая бы­ла к то­му же ве­ли­ким празд­ни­ком Пас­хи, про­си­ли раз­ре­ше­ния пе­ре­бить рас­пя­тым го­ле­ни, что­бы ско­рее те ото­шли к пра­от­цам, и снять их с кре­стов. Итак, при­шли вои­ны, и у пер­во­го раз­бой­ни­ка пе­ре­би­ли го­ле­ни, и у дру­го­го. Но, ко­гда на­ста­ла оче­редь Ии­су­са, то на­шли они его уже умер­шим, а по­се­му и не пе­ре­би­ли ему го­ле­ней. Один же из страж­ни­ков для про­вер­ки, не жив ли он, ткнул Ии­су­са копь­ем под пра­вые реб­ра, и тот­час ис­тек­ла кровь и во­да, и сник­ло те­ло Ии­су­со­во, как вин­ный мех, про­по­ро­тый но­жом...

К ве­че­ру то­го же дня при­шел из Ари­ма­феи, го­ро­да Иу­дей­ско­го, к Пон­тию Пи­ла­ту бо­га­тый че­ло­век по име­ни Ио­сиф. Он тай­но учил­ся у Ии­су­са ко­гда-то, но скры­вал это от дру­гих чле­нов со­ве­та. Был это до­б­рый и пра­вед­ный че­ло­век, хо­тя и член со­ве­та Син­де­рио­на, но не уча­ст­во­вав­ший в по­след­нем не­пра­вед­ном его со­б­ра­нии. Это че­ло­век по­про­сил Про­ку­ра­то­ра Рим­ско­го раз­ре­шить ему взять те­ло Ии­су­со­во для за­хо­ро­не­ния. Пи­лат, уди­вив­шись, что Ии­сус уже умер, раз­ре­шил Ио­си­фу взять те­ло и со все­ми воз­мож­ны­ми по­чес­тя­ми за­хо­ро­нить его в скле­пе.