— Да, майстер инквизитор, — нестройно отозвались пять голосов разом; он кивнул:
— Хорошо. Итак. Уве Браун, Дитер фон Дюстерманн. Дитер, ты на службе... за шесть лет я поручусь, но точнее можешь сказать только ты сам.
— Восемь, майстер инквизитор. С двадцати лет. Был рекомендован инквизитором Трира.
— Уве?
— Пять лет, — отчеканил тот, — с двадцати одного. Взят на службу из городской стражи Бамберга.
— Хорошо, — отметил Курт, кивнув одному из обитателей комнаты: — Следующий. Йегер, кажется?
— Хельмут Йегер, — подтвердил боец. — Двадцать семь лет. На службе четыре года. Взят в группу во время операции в Шёнингене — оказал помощь при уничтожении ликантропа, был рекомендован шарфюрером и признан годным к службе.
— Да, припоминаю, — усмехнулся Курт, нимало не покривив душой — подобные события в истории Конгрегации были наперечет, а молодой егерь, чья помощь в самом деле оказалась небесполезной даже для обученных опытных вояк, и вовсе широко прославился в узких кругах.
— Карл Лауфер, — отрапортовал рослый и широкий, как вяз, боец с перекошенной неровным старым рубцом щекой. — Двадцать пять лет, в группе три года. Переведен из Штутгартского отделения, с должности помощника инквизитора.
— За какие грехи?
— Брали малефика, не дожидаясь зондергруппы — пришлось. Я отличился.
— Да уж, за такое можно и в зондеры угодить... — согласился Курт серьезно. — Стало быть, с помощником штутгартского обера знаком?
— Да, майстер инквизитор, — с едва заметной растерянностью кивнул тот.
— Твое мнение?
Лауфер на миг замялся, то ли подбирая слова, то ли пытаясь понять, чего хочет добиться от него следователь, и, наконец, выговорил, глядя собеседнику в глаза:
— Оторва и лентяй. Но дело знает.
— Хм... — усмехнулся Курт, пояснив благожелательно: — Просто было интересно услышать мнение со стороны. Виделись с ним на днях, и мне стало любопытно — он только со мной ведет себя, как придурок, или всегда такой... Следующий?
— Вальтер фон Майендорф, — доложился последний из бойцов. — Тридцать один год, в Конгрегации с двадцати трех, в группе шесть лет. Перешел на службу из личной стражи графа Чернина фон унд цу Худенитца.
— Ух... Далековато забрался. По рекомендации?
— Да, шарфюрера. Ему рекомендовал пражский обер-инквизитор.
— А пражскому оберу?
— Я сам.
— По причине ... ?
— Скуки, — серьезно отозвался фон Майендорф. — Показалось незабавным торчать в провинциальном поместье, когда я могу принести пользу.
— Государству или вере?
— Тогда было все равно.
— А сейчас?
— Сейчас тем более, — пожал плечами тот. — Есть ли различие?
— Н-да, — хмыкнул Курт понимающе и, вздохнув, посерьезнел. — Итак, теперь по делу. Первый вопрос: вот это, — кивнул он на разобранный арбалет, — кто-нибудь узнает? Это принадлежит кому-то из вас или было видено кем-то когда-то у кого-то? Честный ответ будет на пользу всем... Ясно, — подытожил он, не услышав в ответ ни слова и опять не увидев ни в одном взгляде заминки. — Что ж, продолжим... Полагаю, сейчас вы размышляете над тем, что стало причиной моего явления к вам, а также пытаетесь понять, что это за совершенно посторонний человек, в чьем присутствии мы с Альфредом сочли возможным раскрывать такие тайны... Барон Ульбрехт фон унд цу Редер. Глава императорской личной стражи.
Взгляды пяти человек напротив сместились к двери. Взгляды заинтересованные... немного удивления... скрываемого удивления — негоже зондеру, стальному парню с железными нервами изумленно пялиться, будь причиной нежданная новость, внезапная атака или боль... в одном из взглядов любопытство — Вальтер фон Майендорф, наверняка пытается оценить собрата по бывшему ремеслу...
Наигранного, неискреннего интереса не заметно ни в одном взгляде... никак не сказать, кто из них услышал то, что новостью для него не было...
— Господин барон здесь, — продолжил Курт спустя несколько мгновений молчания, — по прямой своей обязанности. Думаю, заметив некоторые не совсем обычные меры безопасности, вы уже поняли, что, кроме вас, здесь находится некто посторонний и причем высокопоставленный. Обстоятельства сложились таким образом, что мне придется раскрыть эту до сей поры оберегаемую тайну.
Ожидание в глазах, внимание... вполне логичные и понятные... и снова — у всех одинаковые, ни один взгляд не загорелся интересом больше или меньше прочих...
— Вот уже два месяца здесь находится на обучении Его Высочество Фридрих фон Люксембург, — договорил Курт, и во взглядах напротив снова проснулось удивление; снова едва заметное и тщательно скрываемое. Но ни в одном — ни смятения, ни тревоги, даже тени беспокойства... — Об этом было известно, как вы понимаете, весьма ограниченному кругу лиц, — продолжил Курт, — и те из наших, кто знал о его прибытии заранее, сейчас представлены одним лишь Альфредом. К чему я сообщаю вам все эти подробности: сегодня, менее получаса назад, произошел неприятный инцидент. А именно — на наследника было совершено покушение.
Эмоция; наконец, хоть какая-то эмоция — мгновенная растерянность. Мелькнула на миг в глазах каждого... и исчезла... Ох, Альфред, многих бы тебе лет пожелалось, но сейчас так некстати эта твоя муштра... некстати тот жестокий отбор, который не дает угодить в зондергруппу всем подряд, а оставляет лишь тех, кто зевнет в ответ раззявившему пасть ликантропу, что уж им до инквизитора с вопросами...
— Удачное? — ровно поинтересовался фон Дюстерманн, и Курт качнул головой:
— К счастью, нет. Бог миловал. Правда, не помиловал одного из личных стражей Его Высочества. Сам наследник жив и даже здоров. А теперь самое неприятное, парни... Я не буду крутить, скажу прямо, дабы сберечь всем нам время. Посторонних в лагере нет. Думаю, вы поняли, что я хочу сказать.
— Что под подозрением мы? — спустя миг безмолвия уточнил Лауфер, и взгляды напротив потемнели.
— Есть, — отозвался Курт, — множество улик, указывающих на то, что действовал кто-то свой. Посему — да. Под подозрением и вы тоже. И сейчас мне надо знать, где, кто и с кем был утром и в особенности — последние полчаса. Думаю, это несложно выяснить, учитывая, что все вы друг у друга на глазах.
Молчание воцарилось снова, и на сей раз заминка была очевидной...
— Гм... Я бы так не сказал, майстер Гессе, — возразил, наконец, фон Майендорф. — По крайней мере, что касается нас троих.
— Почему?
— Я и Хельмут были на кухне.
— Отлично, — зло усмехнулся фон Редер.
— Я пропустил начало Апокалипсиса? — вопросил Курт, и, когда вопрос вполне ожидаемо остался без ответа, с нехорошим предчувствием уточнил: — На кухне вы были вместе?
— Нет, — отозвался Йегер, — я в основном таскал сливать грязную воду. Вальтер...
— Я помогал управляться с чисткой котлов. Прибирал трапезную.
— Карл, стало быть, оставался в комнате один, — подытожил Курт, — и вы двое какое-то время тоже были порознь, а что гораздо существенней — временами пропадали из поля зрения отца Георга... Ну, а вы, — обратясь к оставшимся, спросил он, уже предчувствуя ответ, — вы были вместе полчаса назад?
— В некотором роде, — откликнулся фон Дюстерманн. — Я спал.
— Спал, — повторил Курт. — Днем.
— Майстер Хауэр гонял нас ночью, — пояснил бывший бамбергский страж Браун. — Наши тренировки в последнее время всё больше проходят именно ночами. Как я понимаю теперь, чтобы мы не увидели на плацу лишнего... Сегодня мы закончили под утро. Я лег спать сразу после тренировки, Дитрих остался читать.
— Читать? — вытолкнул фон Редер сквозь неприязненно сжатые губы, и на нескрываемое удивление и недоверие в его голосе протеже трирского инквизитора отозвался с предельным хладнокровием:
— Фрейданк. 'Bescheidenheit'[84]. Весьма поучительно.
Барон поморщился:
— Вот как. И часто боец зондергруппы жертвует сном в угоду книжной мудрости?
— Случается, — коротко ответил за соратника фон Майендорф.
— А у тебя какой виновник отнимает время?
— Томазин Циркларий. 'Итальянский гость'.
— А 'Скакун' Гуго фон Тримберга?
— Не пришелся по душе, — невозмутимо отозвался бывший личный страж графа Чернина. — Автор слишком увлекается собственным слогом. Часто теряется логическая связка между общими сентенциями. Много эмоций и недостаток таланта, не говоря о банальности подхода.
— Вы удовлетворили свое художественное любопытство, господин барон? — осведомился Курт, не оборачиваясь, и, не услышав в ответ ни слова, кивнул: — Продолжим. Итак, Дитрих, ты спал. И оставался ли при этом Уве в комнате, не знаешь.
— Он был там, когда я засыпал. — В голосе зондера впервые что-то шелохнулось, и взгляд впервые едва заметно дрогнул, сместившись на товарища. — И он был, когда я проснулся.
— Чувство локтя — это хорошо, — вздохнул Курт. — Этому вас учили, благодаря этому группа выживает... Но сегодня от него придется отрешиться, парни. Мне крайне неприятно об этом думать, но придется подумать и вам: множество признаков указывают на то, что один из вас полчаса назад стрелял в наследника Империи, которую Конгрегация пытается выстроить вот уже более тридцати лет. И вряд ли это было сделано на спор, от скуки или потому, что Его Высочество отбил у покушавшегося возлюбленную. То есть, возможно, среди нас — предатель. Изменник. Человек, служащий тем, против кого Конгрегация призвана бороться. Тем, кто отнимает жизни, рушит Порядок и глумится над всем, созданным Господом. Тем, кто убивал ваших товарищей. Хочу, чтобы вы над этим задумались и отвечали на мои вопросы честно, прямо и без попыток выгородить. Это не гвоздь на стуле наставника, не уж, подброшенный в постель, не шалость, которую принято покрывать из чувства общности. Это — понятно?
— Да, майстер Гессе.
— Итак, ты не знаешь, был ли все это время Уве в комнате.
— Не знаю, — нехотя ответил фон Дюстерманн.
— Id est, — вздохнул Курт, — единственное, что можно сказать с убежденностью, так это то, что никому не известно, где каждый из вас был полчаса назад.
— Из трапезной туда нет близкого хода, — впервые разомкнул губы Хауэр.
— Зато есть выход во внутренний двор. А из внутреннего двора есть ход туда?
— Тогда он столкнулся бы во дворе с Хельмутом.
— Ты учил этих парней таиться от стригов и красться мимо магов, чующих мысли. Захотел бы — не столкнулся б... Хорошо, — подытожил Курт, обведя взглядом помрачневших бойцов. — Пока всё. Спустя время, уточнив кое-какие детальности, я еще возвращусь переговорить с вами снова, а пока — будьте здесь. Все пятеро. Не выходить никуда и никому. Это — понятно?
— Да, майстер Гессе, — снова ответили разом пять голосов, и он, кивнув, сгреб со стола злополучный сверток с арбалетом, развернулся и вышел в коридор.
— И это все? — с затаенным возмущением осведомился фон Редер, почти захлопнув дверь за их спинами. — Ради этого вы так рвались сюда? И что же, скажите на милость, вам удалось выяснить?
— Аd minimum то, с кем мне предстоит иметь дело. Двоих я знаю лично — доводилось пересекаться на нескольких операциях, то есть, по крайней мере о ком-то из них у меня уже есть некоторое представление. О прочих кое-что знаю со слов других служителей. Id est, есть о чем подумать... Альфред, — придержав за локоть уже темного, как туча, инструктора, спросил Курт, — что с охраной? Как я понимаю, их перемещение по лагерю никто не контролирует? Где и как отдыхает смена? Как далеко от того хода на крышу?
— Комната одна на всех, — с усилием отозвался тот. — В северной части. От той лестницы далеко. Очень далеко. Да, если кто-то из них пожелает, он сможет пройти по зданию, не попавшись никому на глаза. Кроме тех, что на внешних стенах. При условии, что он сумеет незамеченным покинуть комнату на глазах остальных.
— Как часто меняется здесь охрана? Я разумею — ведь они не сидят в лагере безвылазно? Они ведь сменяются свежими людьми?
— Эти здесь уже пять месяцев. Через месяц прибудут другие.
— Опросить охрану надо, — помедлив, подытожил Курт, задумчиво глядя под ноги, — однако явно не в качестве подозреваемых...
— Это почему? — неприязненно осведомился фон Редер; он передернул плечами:
— Пять месяцев назад они прибыли сюда. Тогда еще никто не знал и даже не мог предполагать, что наследник будет здесь. Допустить же, что один из них, будучи предателем, сидел здесь 'на всякий случай', можно, но связаться с ним при этом, дабы передать 'заказ' на принца, было бы, мягко говоря, крайне затруднительно... Показывай дорогу, — кивнул Курт, слегка подтолкнув инструктора в плечо. — Прежде заглянем к ним — навряд ли это займет много времени, а после побеседуем с отцом Георгом.
Барон, не пытаясь скрыть недоверчивой гримасы, двинулся вслед за молчаливым Хауэром первым. Курт тоже шагал молча, задумчиво глядя под ноги. Предстоящий разговор с охраной лагеря явно будет пустой тратой времени; согласно всем предписаниям по ведению следствия, он должен состояться, однако ожидать хоть какой-то полезной информации от общения со стражей явно не стоило. И уже упомянутый факт был тому причиной, и также то, что находилось казарменное помещение в другой половине корпуса, откуда до крыши вела отдельная лестница, дверь к которой благодаря такой отдаленности можно было успеть преспокойно запереть, пока следователь с компанией метался по лагерю, и каковой явно не воспользовались, судя по прочим уликам...
Беседа со стражей прошла скорей и проще, чем с бойцами зондергруппы, можно сказать, даже как-то уныло и скучно. Каждого из стражей Курт знал лично, каждый из них знал о присутствии в лагере высокопоставленного гостя, и все они в последние четыре часа находились в казарме, бодрствуя и никуда не выходя. Добраться же до крыши и покинуть ее незамеченным никто из тех, чья очередь была нести дежурство на стенах, не мог физически, что означало полную и непреложную невиновность всей стражи учебного лагеря.
Хауэр мрачнел с каждой минутой, на любой косой взгляд барона отзываясь взором, полным сдерживаемого бешенства; к счастью, рассудительности обоих хватало на то, чтобы не выражать свои мысли гласно. На всем пути от казарменного помещения до трапезной никто не произнес ни слова, не мешая майстеру инквизитору размышлять над услышанным и увиденным.
Размышления были невеселыми, и последующий разговор с приписанным к лагерю священником не изменил общей картины.
Медик также не мог попасть в число подозреваемых при даже самом остром с его стороны желании — в этом году он должен был встречать свою шестьдесят третью осень, и, в отличие от многих знакомых Курту служителей, встречал ее в сильно попорченном виде. Отличный костоправ и сносный хирург страдал, наверное, всеми болезнями суставов, какие только существовали в людском мире, и свободное от врачевания время проводил за составлением и применением на себе всевозможных настоек, мазей и припарок.
Отец Георг, исполняющий также обязанности повара, пребывал в похожем положении, с той лишь разницей, что мучился легочным недугом, для лечения какового руководство и отрядило его на служение именно сюда, в альпийский лагерь. Кроме того, легкой пробежке до крыши и обратно даже при здоровых легких мешал бы немалых объемов мамон святого отца. Беседа с ним подтвердила и все услышанное прежде: где и в какое время был каждый из двух зондеров, пришедших сегодня помочь отцу Георгу с уборкой кухни и трапезной, он сказать не мог.
