Вскоре он подъехал к подростку поближе — тропа была узкой, и грис неторопливо шли почти в самом конце кавалькады, так, что никто не мог слышать разговора всадников.
— Не против побеседовать немного?
— Я готов. Но прошу, скажи, эльо, что будет в долине, куда мы едем.
— Тебя беспокоит что-то? — Лачи прищурился, внимательно, чуть склонив голову на бок.
— Нет. Но я не охотник, не следопыт, да и целитель пока никакой, разве что не обуза в пути, и то — плохой всадник. Ведь ради чего-то ко мне были так благосклонны и ты, и Лайа.
— А ты заметно подрос, — одобрительно проговорил Лачи. — Пожалуй, с тобой можно говорить полностью откровенно — поймешь, и не испугаешься. Я кое-что расскажу. Солнечный камень, который добывают в Долине, очень нам нужен. Южане это знают... я бы решил, что они сами убили своих рабочих, чтобы обвинить нас, но это уж слишком. Но мы ради мира могли бы отдать им все эти месторождения, только вот на краю Долины с северной стороны разведчики нашли развалины крепости наших предков. Мы только начали ее восстанавливать... просто уйти — навсегда потерять, — Лачи вздохнул еле слышно. — Это ничейные земли, но разве это остановит Асталу.
— Но ведь между вами мир.
— Если можно так выразиться. Мы примерно равны по силе... были все время, да и расстояние между Асталой и Тейит большое, не сидим на пороге друг у друга. Опять же, сердце Тейит защищено хорошо, это камень! Но когда появился он, равновесие кончилось. Если он станет острием их копья, они смогут одержать верх.
— Он — это кто?
Хотя Огонек знал ответ.
— Ты ведь знаешь про реку Иска. Там погибло около тридцати человек... может быть, некоторые из них были повинны в излишней горячности. Но они не нападали первыми... да и ответить не успели.
Подросток хмуро рассматривал шерсть на макушке собственной грис. Было не просто тяжело — не оставляло назойливое, сосущее чувство: он во всем виноват. Хотя чушь и бред, что уж там.
— Деревня, где мы жили раньше, где я родился, тоже разрушена, — тусклым голосом проговорил Огонек.
— О чем ты?
— После пожара я в беспамятстве пришел туда, но живых не нашел. А отец боялся, что ему захотят отомстить за что-то, мы ведь поэтому переселились в лес... мне никто не говорил подробностей. Знаю только, что отец был ни в чем не виновен.
— Какой-то злой рок, — сказал Лачи, и сочувственно глянул на Огонька.
— И что же с Долиной Сиван, эльо? Я так и не понял, какой с меня толк, — поспешно спросил тот.
— Ты не знаешь, что едет туда — он.
Огонек дернул повод грис — невольно, животное взвизгнуло и поднялось на дыбы.
— Зачем?! — воскликнул подросток, еле удержавшись в седле.
— Может, узнали про крепость. Или просто хотят весь Солнечный камень себе. Боюсь, что южанам надоело мнимое равновесие... Им надо больше и больше. Хищники не договариваются между собой — они просто грызутся, и выживает сильнейший, — в голосе Лачи звучала острая горечь. — Север никогда не научится действовать так, по звериному... мы рассчитывали на честное разбирательство.
Он ударил ногами в бока грис и поехал быстрее, но скоро остановился.
— Но зачем все-таки я? — Огонек догнал северянина, тоже остановил скакуна — они сильно отставали от прочих, и крайние в отряде уже оборачивались.
— Ты с ним все еще связан, — сказал Лачи, и в голосе Огоньку вновь послышалась горечь. — Когда он был ранен, плохо стало тебе, и наоборот... у нас есть соглядатаи в Астале. Нечестно, скажешь?
— Не скажу.
— Так вот, я боюсь, южане захотят устроить нам ловушку. Они не могут доказать, что мы причастны к гибели рабочих, а обвинить нас очень уж хочется. Если б хотели мира — не взяли бы Дитя Огня. Это даже не показ силы, это открытый вызов... — Лачи задумчиво смотрел куда-то вперед и вверх, Огонек ждал, ждал продолжения, не выдержал наконец:
— Ну а я-то причем?
— Ах, прости — Лачи словно очнулся. — Ты его чувствуешь... поверь, в Долине это будет куда сильнее — и сумеешь нас предупредить, если он покинет пределы лагеря, захочет напасть.
— Если он захочет напасть, что сделаете? — напряженно спросил Огонек.
— Нам война не нужна, — Лачи поморщился, как от зубной боли. — Нам есть, куда отойти, если что. Надеюсь, устраивать повтор реки Иска они все-таки не готовы. Мы же не десяток рабочих, не лагерь безобидной лесной семьи... прости. В общем, я думаю, под угрозой наши добытчики Солнечного камня, не я лично. И не ты, пока будешь держаться подле меня.
— Но ведь и он поймет, что я рядом.
— Вряд ли задумается об этом, даже если что-то почувствует — южанам и без того будет чем заняться, а тебя он забыл давно. Вот на глаза ему попадаться тебе не стоит. Об остальном не беспокойся, я о тебе позабочусь.
Лачи потрепал грис по холке и добавил задумчиво:
— В Долине Сиван сейчас сыро, и это для нас хорошо. Пожар на реке Иска был уже после сезона дождей, хотя лес еще не просох. Нам остается молиться, чтобы силы Кайе Тайау не возросли.
**
Тейит
Элати не ожидала увидеть Этле в своей любимой рощице. Здесь росли высокие деревья — с трудом найдешь такие места в городском муравейнике. Трещал пересмешник, подражая ночным и дневным птицам. Порой свирепая радость слышалась в его смехе и щелканье, и звуки разносились далеко, вызывая мурашки у многих, но не у Элати. И не у Этле, похоже. Девушка сидела, прислонившись к стволу, одетая в одну рубашку из светлой шерсти, без рукавов. В таком виде по своим покоям разгуливают, не по городу. И волосы распущены и растрепаны.
— Что ты здесь делаешь?
— Белая Цапля велела меня запереть. Я снова сбежала. Только теперь я вроде как дома и бежать некуда.
— Так возвращайся, пока эта склочная бабка совсем не разъярилась, — сухо обронила Элати. Детям Хрусталя не был запрещен сюда вход, но все-таки нечего шастать.
— Мне она безразлична.
— Она способна еще больше ухудшить твою жизнь.
— Наважно. Я скоро умру, — сказала Этле напряженным высоким голосом.
— Почему?
— Чувствую. Я сильно виновата перед Айтли. И даже не знаю, сумею ли искупить эту вину... успею ли. Я с радостью убила бы всех южан...
— Пока ты приложила руку только к гибели брата, — без всякой жалости заявила Элати, присаживаясь рядом с ней на сырую от тумана траву.
— Ты намерена поучать меня? — голос девушки, только что ломкий, больной, жестким стал и холодным.
— А почему нет? Жалеть тебя, что ли? Ты подставила не только свою семью или Ветвь, но и всю Тейит. Впрочем, уже неважно. Больше я об этом не заговорю. У меня дочь немногим младше тебя, так что я знаю — в твои годы разум, бывает, отказывает. А твой — то отец где?
— Его ко мне не пускают. Так, на четверть часа, поговорили. Никогда не видела его таким... беспомощным.
— Да, если родители не защищают детей, кому ж это делать, — шумно вздохнула Элати.
Наконец явственно стало — Этле бы сейчас и с поленом разоткровенничалась. Ей столько всякого выпало, а тут она и своим не нужна. А девчонка — то молодец, раз сумела сбежать и такой путь прошла по лесам в одиночку. Атали бы упала и разрыдалась на первой поляне, а потом вернулась обратно.
Элати положила руку на плечо Этле, легонько встряхнула, будто хотела передать жизненную силу.
— Я в самом деле скоро умру, — тихо проговорила девушка, опуская голову. — Ты знаешь, что будущее мало кто видит. Прошлое чаще... и мы с братом могли иногда. Но сейчас его нет, а я вижу вперед. Там только дымка, и нет ничего — ни одного знакомого лица... пятна и тени. Наверное, это смерть.
— И с чего тебе умирать? Ты совсем юная, здорова, у тебя нет врагов.
— Наверное, — сжала она тонкие губы. — Жаль. Врагов нет только у ничего не стоящих... Белая Цапля тоже считает, что я ничтожество.
— Ничтожество это Лачи, который отдал вас Югу. Вставай — ка, — Элати поднялась сама и потянула за локоть девушку. — Нечего тебе сидеть под замком у бабки, побудешь лучше у нас.
**
Астала
Ахатта все же вызвал старшего внука обратно — что толку, если тот будет сидеть и ждать младшего, который не приедет? А торговцы жемчугом... да пусть Крашеные им подавятся. Найдется, что можно потом уже у них отобрать.
Къятта прискакал взъерошенный, злой и растерянный, загнал двух грис. Первым его порывом было кинуться следом за посланниками, но многовато прошло времени, догонять сейчас — и себя, и Род выставить полными придурками.
— Хотя мы и так полные придурки, не переживай, — сказал Ахатта. — Пока мы решали, чем бы занять детку, он и тебя, и меня переиграл, причем первым же ходом. Знать, что-то сильно его прижало, раз начал действовать не так, как обычно. Он не давал никаких намеков, что ему понадобилось в Долине? Просто юношеское своеволие, или что-то иное?
— Нет, — угрюмости Къятты мог бы позавидовать голодный, промокший и ощипанный ворон. — Не знаю. Я надеялся, наш общий поход поможет все исправить. Он не говорил, он вообще после того клятого северянина перестал со мной говорить, не силой же его тащить к уканэ Дома Солнца! А потом я уехал. Мать бы может добилась откровенности, правду вытянула, но... толку сейчас от нее. Вечно она не там, где нужна! Могла бы погодить, не сбегать в свои сны!
Ему давно не было так паршиво. Всё сыпалось. Но деду не обязательно знать, что с каждой луной все сложней предсказать поведение младшего. Къятта ожидал трудностей — но не таких. Ждал вызова, может, даже на поединок, растущей звериной ярости... а Кайе просто уходит. Сон снился несколько раз, будто прибегает в зверинец, где то пойманный пещерный медведь, то огромный туалью, понимая, что забыл закрыть замок на цепи или клетку. Идет, озираясь, ожидая нападения в любой миг... но там пусто. Нет никого.
**
Дорога из Асталы
Женщина глаз не сводила с юноши впереди. Мальчишка... навязали на ее голову. Последний, кого она хотела бы видеть в одном отряде с собой.
Темно — красная его одежда напоминала Тумайни подсохшую кровь. И, хоть она сама была зла на Тейит, опасалась той крови, что теперь прольется наверняка. Готова была придушить собственноручно всех членов Совета и Род Тайау отдельно — за то, что породил это едущее впереди существо. Чего могут ожидать те, кто слишком старался отправить его в Долину? Уж точно не мирного разговора.
Женщина уповала только на собственный ум и выдержку: второй посланник, один из племянников Тарры, Толаи, отличался общей для их Рода чертой — невозмутимостью, упрямством, однако соображал не слишком быстро. Ну, по крайней мере, он не доставит хлопот.
А вот мальчишка... Тумайни всерьез обдумывала возможность подсыпать ему чего-нибудь по дороге. Пусть не смертельного... но поди еще предскажи, что хуже, избавиться от него или оставить.
Лицо его деда было совсем темным, когда понял — сами себя загнали в ловушку. А Ийа, вот бы кого тоже в Бездну отправить — лишь улыбался. Эта змеюка не только выжила, но постепенно возвращала себе здоровье — то, что другого убило бы, с этого человека сходило, как со змеи кожа при линьке. Без его поддержки несколько Родов не смогли бы объединиться даже при изначальном желании. А теперь Тумайни держит ответ перед Югом... ей всучили цепь, пристегнутую к ошейнику хищника, и остается молиться хоть Бездне, что он послушает — в отсутствие хозяина-то. А пока она оставляла дары на всех алтарях, какие встречала в пути. Этому не удивлялись — их семья всегда чтила Незримых, какими бы они ни были, и никто не задумывался, о чем она просит именно сейчас.
Птица-ольате перелетала с ветки на ветку, сопровождая отряд. Всего двадцать всадников... с севера прибудет столько же. Рабочих-эсса в долине Сиван больше, но они мало на что пригодны в схватке. Еще сколько-то народу пришло из окрестных селений, они тоже не особо важны, просто будут поддерживать лагерь. Север не может взять с собой много бойцов, это будет открытый вызов.
Тумайни впервые улыбнулась. Глянула на юношу в темно — красном, едущего на пегой грис. Никто не обвинит южан, что их слишком много.
Обжитые места закончились, как и земли Асталы, но дорога все еще оставалась неплохой — по ней возили добытое на нескольких приисках и рудниках. Теперь на ночлег останавливались просто в лесу.
Дичи было полно, охотникам напрягаться не приходилось. Порой стреляли птиц просто ради забавы, соревнуясь в меткости. Кайе же спрыгивал с седла и в обличье энихи уносился в чащу, стоило протрубить в рожок о перерыве в пути. И возвращался — довольный, злой, и с добычей. Чаще всего не волок ее до лагеря, просто указывал, где оставил гривастого кабана или оленя. Тумайни так и хотелось в насмешку бросить ему поноску, приказать: ищи! С трудом удерживалась. И за помощь в охоте благодарила вполне искренне. В остальном они почти не разговаривали — Кайе худо-бедно общался только с Толаи и парой его личных спутников. Но свар не устраивал, не огрызался и вел себя вполне сносно, словно и не было с той сцены с Халлики на рынке.
А птица-ольате не отставала, вестник и символ мира... где тот мир.
Луна шла на ущерб — дни летели, и менялся рельеф; среди сборищ деревьев — гигантов все чаще появлялись большие просветы, и земля бугрилась холмами, они вырастали все выше. Дожди шли реже, и то и дело вместо честного ливня сыпалась какая-то невнятная морось.
Тумайни вспомнила разговор, который произошел у них с Ахаттой перед отъездом послов.
"Если он снова вытворит что-нибудь эдакое, на сей раз его никто не простит! Надеюсь, ты объяснил это своему внуку", — сказала женщина.
"Он едет с вами по собственной воле, не по моему указанию, — лицо старика, изрезанное морщинами, стало очень нехорошим, а глаза по-молодому блеснули: — И это уже не будет мой заботой, коли что-то случится. Только вашей, запомни!"
Тумайни запомнила.
**
Дорога из Тейит
Ехали долго. Огонек пытался считать, сколько раз взойдет и опустится солнце, но позабыл про подсчеты, а потом начал сбиваться. Две с лишним недели, не меньше — и мешали дожди, шедшие все чаще и дольше, из-за чего дорога местами портилась, и не торопились посланцы севера. Значит, уверены, что ничего не потеряют из-за промедления, понимал Огонек. Думал.
Последняя ночевка в дороге выдалась на диво уютной для полукровки. Он в компании Кави, Шику и прочих долго сидел у костра под навесом, слушая сказки о красавице Самоцветное Перышко, о том, как она родилась и выросла среди колибри, и после являлась к людям в дни нужды. Негромкий голос рассказчика казался тростниковой дудкой, которой вторит хор ночных птиц. Потом сам Огонек спел несколько песен и ощутил крайнее смущение, заметив в глазах Кави слезы. Ах, да, эту песню сам он услышал от матери; значит, Соль и в юности ее пела. Тогда он поспешно запел другую, которой его научила Киуте.
Наверное, остальные, не сидевшие сейчас в оранжевом круге света, беспокоились о завтрашнем дне, о переговорах, и всем остальном, но он запретил себе думать об этом и просто наслаждался покоем.
