Глава 22.
Напоследок скрипнут двери,
Тихо спросят: "Что с тобою?"
Я сдаюсь душой и телом
В добровольный плен.
Я душе своей поверил,
И теперь ищу покоя,
В тишине слепой и белой
Монастырских стен.
Канцлер Ги, "Прощание Бертрана де Борна"
— Итак, идём по второму кругу, — решительно объявил Андре, пресекая грозившие излишне затянуться споры. Утомлённо провёл рукой по лбу и отхлебнул из кружки давно остывший кофе. — Какие есть способы проникнуть в монастырь? Игнасио, ты записываешь?
И мы пошли по второму кругу. Увы, ничего нового в голову не лезло. Нет, к тому моменту у нас успело накопиться варианта четыре того, как пробраться на территорию монастыря с хорошими шансами благополучно вернуться обратно. Беда заключалась в том, что эти варианты подходили для одного человека (в лучшем случае для двоих), позволяли провести в монастыре лишь короткое время, подразумевали постоянный надзор со стороны его обитательниц и не давали никакой возможности пообщаться с Антонией Сафэйра.
Придя к тому неутешительному выводу, что ничего нового не придумывается, мы разочарованно откинулись на спинки стульев. В комнате нас было пятеро: мы с Андре, Вито, Игнасио и Хелена, травница, сотрудничающая с подпольем и по совместительству хозяйка того домика на окраине Рейнса, в котором мы сейчас находились. Оставшиеся двое наших спутников отдыхали сейчас в другом месте; они были посвящены в меньшее количество деталей, и мозговой штурм мы проводили без них.
Информация о Ниресском монастыре, полученная в день нашего отъезда из столицы от Воронте и сейчас — от травницы, не слишком обнадёживала. Нравы там были строгие — что и неудивительно, — защита надёжная. Неприятность заключалась в том, что защита эта была магической и, насколько я могла судить, непробиваемой. То есть идея взять монастырь штурмом, которую мы отвергли с самого начала, являлась безнадёжной вдвойне. Беда, собственно говоря, заключалась даже не в этом, раз уж мы изначально не намеревались прибегать к крайним мерам, а в том, что у данного варианта охраны была и обратная сторона. А именно: на территории монастыря невозможно было использовать магию. В этих стенах не просто нельзя было колдовать, там развеивались любые заранее наложенные чары. К примеру, зайди туда Андре в своём нынешнем созданном мною облике — и к нему мгновенно вернётся его настоящая внешность. Всё это, конечно, лишь в том случае, если бы ему вообще удалось туда зайти, учитывая, что двери монастыря открывались для мужчин лишь в очень редких случаях.
И в броне таких вот весёленьких обстоятельств нам предстояло найти лазейку. Пока получалось плохо.
— Так что же, выходит, в этот чёртов монастырь вообще никак больше, чем на час, не пробраться? — зло процедил сквозь зубы Андре.
— Ну, один способ точно есть, — возразил Вито. И, увидев обратившиеся на него обнадёженные взгляды, поспешил уточнить: — Но только он точно никому не понравится. Я имею в виду самый стандартный способ, которым люди обычно попадают в монастырь. Становясь монахами.
Андре, Хелена и Игнасио по очереди отвели разочарованные взгляды, но я, задумчиво хмуря брови, похлопала ладонью по колену.
— А ведь это мысль! — вдохновенно заявила я затем.
— Что "мысль"? — переспросил Андре, пряча зарождающуюся тревогу под маской насмешливого скептицизма. — Ты предлагаешь нам постричься в монахини? Боюсь, нас с Вито и Игнасио неправильно поймут.
— Вас действительно поймут неправильно, — согласилась я. — Или, наоборот, правильно, это смотря как посмотреть... А вот моё желание обрести здесь покой, оставив суетный мир, воспримут совершенно нормально.
— Я не восприму такое желание нормально, — отрезал Андре. — И потом, Эрта, какой монастырь тебя выдержит?
— Тем лучше, — откликнулась я под последовавшие за словами Андре смешки. — Если стены монастыря падут от самого факта моего присутствия, мы с Антонией сможем спокойно уйти восвояси. Однако боюсь, что я не выдержу раньше. Так что придётся действовать более активно.
— И как же? — Андре определённо не пришёл в восторг от моей идеи. Точнее, от моей интерпретации идеи Вито. — Ты не забыла, что использовать магию в монастыре невозможно?
— Увы, не забыла, — с нескрываемым сожалением кивнула я.
— И как же в таком случае ты собираешься действовать? А главное, что меня интересует, — как именно ты намерена оттуда выбираться?
— Стану разрисовывать стены неприличными картинками, и они сами меня оттуда выкинут, — пошутила я. — А если серьёзно, то из любого монастыря обязательно существует лазейка. И обязательно есть люди, которые эту лазейку знают. Так что надо всего-навсего выйти на такого человека.
— И как ты собираешься это сделать, за короткий-то срок? — фыркнул Андре.
— Думаю, это как раз будет несложно.
— Не понимаю, почему это непременно должна быть ты! — Андре злился всё сильнее.
Я ласково улыбнулась.
— Потому что даже если тебя, дорогой, туда и примут, я всё равно не буду готова отпустить тебя в место, где обитает много десятков голодных женщин. Для этого я недостаточно глупа.
Андре раздражённо закатил глаза. Вито с Хеленой захихикали, а вот Игнасио, кажется, вообще не понял, с какой стати женщин в монастыре лишают еды и при чём тут может быть Андре.
— Ты тут не единственная женщина, — напомнил мой благоверный. — Вот Хелена тоже могла бы отправиться в монастырь.
Хелена шарахнулась от него так, словно её пытались отправить в логово демонов.
— Нет-нет-нет, даже и не уговаривайте! — принялась отмахиваться она. — Во-первых, меня там знают в лицо, а во-вторых, я боюсь монахинь. И вообще, я даже представить себе не могу, как можно потом выбраться на свободу. А на всю жизнь увязнуть в монастыре — благодарю покорно! Я, конечно, люблю Риннолию, но не до такой степени.
Я усмехнулась, чувствуя, что не могу упрекнуть травницу в нехватке патриотизма.
— Как видишь, остаюсь только я, — обратилась я к Андре.
— А я не собираюсь тебя туда отпускать, — отрезал он.
— Хорошо. — Я тоже начинала злиться. — В таком случае седлаем лошадей и отправляемся обратно в столицу? Пускай девчонка сидит в этом монастыре до самой старости. Право слово, мне что, больше всех надо?
В конечном итоге отсутствие другого выхода вынудило Андре смириться с перспективой моего ухода в монастырь. Правда, он категорично заявил, что даёт мне за всё про всё не более двух недель, а по окончании этого срока пойдёт в монастырь сам, и там устроит со мной такое, что стены святого дома и вправду не выдержат.
Затем мы приступили к обсуждению всевозможных технических подробностей нашего плана.
— В этот монастырь принимают женщин из богатых семей, имеющих хорошее состояние или приданое, — повторила я то, что все уже в сущности знали из переданного нам графом Воронте досье. — Значит, мне придётся представиться дочерью какого-нибудь никому неизвестного барона или виконта. Но, самое главное, при постриге это самое приданое переходит в полное распоряжение монастыря. За уход от светской жизни тоже нужно платить. Следовательно, придётся предоставить им круглую сумму, и вряд ли её удастся впоследствии получить назад, мотивировав это тем, что я передумала.
— Это как раз не проблема, — откликнулся Андре. — Именно на эти цели мы с собой деньги и везли.
— Ну что ж, — подытожила наконец я. — Вроде бы всё продумали. Остаётся всего ничего. Проникнуть в монастырь, освоиться, разыскать Антонию, найти выход и сбежать.
Мои глаза азартно блеснули.
— Эх, и почему я не женщина?! — завистливо простонал Вито.
К моему отъезду в монастырь тщательная подготовились. Помимо как следует разработанного плана — точнее сказать, тех его деталей, которые реально было проработать заранее, — настоятельнице монастыря было доставлено письмо, уведомляющее о моём скором прибытии. В письме излагалась краткая версия моей легенды и упоминалось предположительное время приезда.
Далее отправилась в монастырь и я сама, в обществе Вито, который изображал верного слугу моего почтенного семейства. В присутствии распахнувших ворота монахинь попрощалась с ним, для верности промокнув глаза платочком, и даже по-матерински поцеловала его в лоб. Благо отлично знала, что Андре наблюдает за нами пусть и с приличного расстояния, зато в подзорную трубу с магически усиленным увеличением. Ясное дело, он разозлится за такое трогательное прощание. Но злиться — это гораздо лучше, чем грустить и не находить себе места от беспокойства.
В монастыре меня сразу же провели к настоятельнице. Я следовала за двумя молодыми девушками в невзрачных коричневых одеяниях и аккуратно осматривалась, стараясь при этом не слишком откровенно озираться по сторонам. Здание старое, добротно построенное. Каменные стены словно впитали в себя прожитые монастырём века. Почти во всех помещениях, через которые мне пока довелось пройти, создаётся ощущение простора и сдержанной величественности. Высокие потолки, массивные колонны, толстые оплывшие свечи в тяжеловесных канделябрах.
В комнату настоятельницы вела высокая и одновременно узкая дубовая дверь. Войдя, я встала у самого порога, смиренно опустив голову, держа в руках свой небольшой сундучок. Сопровождавшие меня монашки сразу же исчезли, растворившись в коридоре за моей спиной.
— Проходи, дитя моё, — торжественно прошелестел женский голос.
Я послушно шагнула вперёд, теперь позволив себе поднять голову, и села на указанный монахиней стул. Сундучок поставила себе на колени.
Мать Либелия, в далёкой прошлой жизни — баронесса Элоиза Исторская, ныне — настоятельница Ниресского монастыря, правящая здесь железной рукой, выглядела точно так, как я и ожидала. Женщина в летах, но ещё далёкая от старости, с властным лицом, глубокими серыми глазами, волевым подбородком и немногочисленными морщинами, расположившимися в основном на шее и вокруг глаз. Высокий рост, полнота, учитывая этот самый рост, весьма умеренная. Величавая, уверенная походка. Классическая настоятельница монастыря на сегодняшний день.
— Я получила письмо твоего отца, дитя моё, — проворковала настоятельница, и я вновь склонила голову.
Письмо моего отца, ясное дело, составляли всей компанией, а записывал текст Андре.
— Как я понимаю, в твоей жизни не так давно случилась большая беда, — с показным сочувствием произнесла монахиня. В сочувствие я не поверила ни на грош. — И ты решила удалиться от мира и посвятить свою жизнь Трём Светлым Богиням.
— Именно так, почтенная мать-настоятельница, — негромко произнесла я.
— Можешь называть меня просто: матушка. — По лицу монахини скользнула мимолётная улыбка. Скользнула — и сразу же утонула в омуте холодных серых глаз, как тонули, должно быть, и все прочие эмоции. Интересно знать, сколько их было. — Что ж, я уважаю и одобряю твоё решение. — Взгляд настоятельницы на мгновение устремился на сундук, который я аккуратно примостила на коленях, но надолго там не задержался: негласные правила поведения пока этого не позволяли. — Двери нашего монастыря распахнуты для любой женщины, открывшей для себя высшую истину и пожелавшей отринуть шелуху светского мира и полностью посвятить себя богиням. Полагаю, условия принятия пострига тебе известны? Воспоминания об оставшемся в отчем дому приданом не должны отвлекать монахиню от мыслей о вечном.
— Известны, матушка. — Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть так и рвущуюся на уста ухмылку. — Вот моё приданое, я принесла его в дар монастырю.
Я подошла к столу и опустила на него свой сундучок. После чего скромно вернулась на своё место. Настоятельница небрежным, почти брезгливым жестом откинула крышку. Подчёркнуто безразлично взглянула на содержимое, и на короткое мгновение всё-таки не сдержала алчный блеск, мелькнувший — и утонувший на дне серых глаз. Снова захлопнула крышку, словно отгораживая мир от искушения, и величаво кивнула.
— В течение первого месяца ты будешь послушницей. — Голос настоятельницы после осмотра приданого определённо потеплел. — Привыкнешь к здешней жизни, ознакомишься с нашим распорядком, выучишь ритуалы и молитвы. Потом, если всё пройдёт как должно, примешь постриг.
— Это самое горячее моё желание, матушка, — поспешила откликнуться я.
— От горячих желаний тебе тоже предстоит отучиться. — Настоятельница позволила себе снисходительную улыбку, как мне показалось, более искреннюю, чем предыдущие. — Всё горячее вредно для души. Спутница святости и благочестия — холодная созерцательность.
Я покаянно кивнула, мысленно отметив, что святость и благочестие явно не являются моими сильными сторонами. Впрочем, что же тут нового?
— Чем бы ты хотела заняться в монастырских стенах? — поинтересовалась настоятельница.
— А что, разве у меня есть возможность выбора? — осторожно спросила я.
— Конечно. Большую часть времени монахини проводят в молитвах, но это не единственное их занятие. В монастыре есть немало работы. И хотя все здесь обучаются многому, у каждой есть дело, которому она посвящает больше времени, чем прочему. Подумай, что больше подошло бы твоему складу. Переписывать священные книги? Шить и штопать монашескую одежду? Лечить больных?
Наступал очень важный момент, практически роковой, и я почувствовала, как стремительно вспотели ладони.
— А нельзя ли мне работать на кухне? — спросила я, робко поднимая глаза.
— На кухне? — Настоятельница выглядела несколько обескураженной. — Но я полагала, что, учитывая твоё происхождение и жизненный опыт, столь приземлённая работа станет для тебя чрезмерно большим испытанием.
Я горько скривила губы.
— Матушка, я буду с вами откровенна. Мне пришлось пережить очень большое горе. И теперь я хочу полностью забыть свою прошлую жизнь. Раз и навсегда отрезать её от будущей, пусть с болью, пусть по живому, но лишь бы окончательно и бесповоротно. Книги и шитьё лишь станут напоминать мне о прошлом, а я не хотела бы оказаться в плену тех ассоциаций, которые они будут вызывать. Поэтому я бы предпочла менее благородное занятие. В конце концов, я для того и пришла сюда, чтобы бороться со своими слабостями и научиться справляться с испытаниями. Не скрою, такой вариант, как уборка скотного двора, и вправду стал бы чрезмерным испытанием на данном, первичном этапе. Но кухня представляется мне как раз тем, в чём я нуждаюсь.
Я с надеждой подняла глаза. В течение пары мучительных секунд настоятельница молчала, затем согласно склонила голову.
— Ну что же, — произнесла она, — твоё стремление похвально. Хорошо, я распоряжусь, чтобы ты стала помогать на кухне сестре Беларии.
Я была готова расцеловать мать Либелию в обе щеки.
— Теперь тебе покажут келью, в которой ты будешь жить, — объявила та. Видимо, все наиболее насущные вопросы были решены. — Да спустится на тебя благословение светлых богинь.
Как вскоре выяснилось, персональная келья была в Ниресском монастыре роскошью, недоступной кому попало, так что меня подселили в комнатку к двум молодым монахиням. Убранство было бедное: только самое необходимое, причём необходимым здесь, видимо, не считалось почти ничего. Но три жёстких кровати и правда было. Больше того, узкий коридорчик, в который не каждому дано протиснуться, вёл в дополнительную комнатку, о предназначении которой нетрудно догадаться, так что вдаваться в подробности не буду.
