История, рассказанная в полночь

Мадьягар хищно сверкнул глазами.

— Если он лунатик, почему же он днем не вылез, не сдался добровольно?

— Тяжелые воспоминания прошлого. Подзащитный страдает острыми приступами паники и беспричинного страха, появившимися после случайного столкновения с драконом, — сообщил первый стряпчий.

— Что?! С драконом? Он пытался впарить дракону фальшивое золото?!

— Совершенно случайно вспомнив об этой роковой встрече, несчастный вне себя от ужаса бежал во двор в поисках надежного укрытия. Вот документ, подтверждающий встречу с драконом, а вот — свидетельство о наличии у подзащитного припадков страха. Все заверено гербовыми печатями.

— Как видите, — подхватил второй стряпчий. — Наш клиент страдает глубоким душевным расстройством и не может нести ответственность за содеянное. Сразу же после освобождения, он будет помещен в монастырь для душевнобольных.

— После освобождения? — зловеще переспросил Мадьягар.

— Разумеется. Вот ходатайство заместителя главы Острожной Гильдии королевства... узнаете подпись?

Мадьягар взглянул.

— У вас на все найдутся нужные бумажки с подписями, верно? — сквозь зубы процедил он, сжимая кулаки.

Стряпчие-вампиры одновременно улыбнулись, блеснув клыками.

— Хорх, — выдавил начальник тюрьмы, обращаясь к троллю. — Отопри камеру с лепреконом!

Один из столичных гостей, не проронивший по время разговора ни слова, открыл рот.

— Благодарю, почтеннейший, — добродушно промолвил гость. — Одно удовольствие было с вами побеседовать. Редко встретишь такого умного и понятливого человека, как вы!

Куксон явственно услышал, как Мадьягар скрипнул зубами.

...Дожидаться освобождения лепрекона-фальшивомонетчика Куксон не стал. При разговоре Мадьягара и посетителей он присутствовал, почтение свое столичным гостям засвидетельствовал — так чего еще?

Гоблин попрощался со всеми и вышел на тюремный двор. Падал снег, мягкие крупные хлопья ложились на булыжники, на крыши сторожевых башен. Куксон постоял немного, глядя на низкое серое небо, на летевший снег, на высокие ели за тюремной стеной.

Три дня прошло, а, кажется, вся жизнь за это время промелькнула!

Что ж, можно было возвращаться в Ведомство, в свой уютный кабинет, к письменному столу, заваленному папками, к неспешным долгим разговорам с посетителями, ну, и еще кое к чему.

Но Куксон постоял-постоял и решительно двинулся через тюремный двор, направляясь к Южному крылу.

Оставалось у него еще одно, последнее дело.

Самое важное.

... Возле входа повстречался знакомый тролль-надзиратель.

— Это... с зимними праздниками вас, почтенный Куксон!

— И тебя тоже, Грух, — кивнул гоблин. — Заглядывал я к начальнику Мадьягару по важному дельцу... слышал, наверное, про столичных гостей?

— Ну, это... слышал, конечно, — хмыкнул тролль, бренча связкой ключей. — Мы, надзиратели, как увидели стряпчих из вампиров, так и поняли: плохо дело! Это...отдавать лепрекона придется!

— Так и есть, — сказал гоблин. — Освободили его.

Тролль огорченно поцокал языком.

— Жаль, жаль... теперь долго ждать, пока еще кто-нибудь сбежать надумает!

— М-да, — неопределенно проговорил Куксон и вынул из кармана узкий синий конверт с серебряной печатью. — Кстати, Грукх, вот тебе приглашение на парадный обед Караульной Гильдии. Мы, гоблины, всегда слово держим, не то что некоторые...

Он посмотрел на физиономию тролля и решил насчет "некоторых" не уточнять.

— Так это... — Грукх от радости на мгновение дар речи потерял. — Мне? На парадный обед?!

— Тебе, тебе. Ты уж меня не поведи, помни о приличиях, не посрами тролльское племя!

— Так я это... не посрамлю! — горячо заверил сияющий тролль.

— Вот и хорошо, — гоблин перевел разговор на другое. — Мне, знаешь, в Южное крыло на минутку зайти надо. Камера триста двадцать пять, узник раньше в нашей Гильдии состоял, — пояснил он. — Бедняга надеялся, что перед праздниками дело его пересмотрят и наказание смягчат, да только не вышло. И раз уж я все равно здесь, так, пожалуй, сообщу ему печальную весть!

Тролль-надзиратель бережно спрятал конверт в карман и сдвинул брови, припоминая.

— Камера триста двадцать пять? Так это... кто ж там сидит-то? А, этот...

Он пожал могучими плечами.

— Вы, почтенный Куксон, конечно, можете его проведать, только это... того... без толку все это. Ему уже все равно.

— Почему же?

Тролль развел руками.

— Со вчерашнего дня овладело им безумие! Весь день метался по темнице, как взбесившийся грифон, рычал и того... решетки выломать пытался! Кричал что-то...

— Что кричал? — быстро спросил гоблин.

— Так это... я уж не помню! Что-то про обман, про заклятья, про магию... он ведь бывший маг, говорят. Такой тарарам учинил! Ну, мы, того... вразумить его пытались, — тролль погладил дубинку, висевшую на поясе. — Сначала по-хорошему, а потом, после того, как он надзирателю Карраху глаза выцарапать попытался, пришлось и по-плохому.

Тролль многозначительно повел бровями.

— Это самое...в таких случаях его милость Мадьяраг одобряет применение тролльской магии, — сообщил он. — С буйными узниками иначе нельзя. А мы еще и бурубуру в камеру вызвали... и того... развлеклись на славу!

Гоблин Куксон невольно содрогнулся.

— Колдунов?! Э... да. Так, говоришь, арестант сошел с ума?

— Это, почтенный Куксон, часто бывает. Сидит, сидит человек в каменном мешке — и того... помрачится рассудком!

— И... что?

Тролль побренчал ключами.

— Ну, это самое... переведем его завтра в подземные камеры, где все буйнопомешанные сидят — да и дело с концом. Там он... того... долго не протянет!

Куксон стащил с головы колпак, вытер пот со лба.

— Ясно...

Он надел колпак.

— Но я все равно хотел бы... по правилам Гильдии полагается!

Тролль препятствовать не стал.

— Так это... пожалуйста! Могу сопроводить, если желаете?

От сопровождения гоблин Куксон отказался.

С бьющимся сердцем вошел он под своды галереи, прошел вдоль ряда зарешеченных дверей и остановился возле камеры с выжженной над дверью змеей, ожидая, когда узник его заметит.

Долго ждать не пришлось.

Арестант неслышными шагами приблизился к решетке.

— Куксон, — негромко проговорил он.

Гоблин вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Набрался смелости прийти ко мне?

От тихого знакомого голоса по спине гоблина поползли мурашки. Куксон взглянул на арестанта, как две капли воды похожего на Синджея: тот же голос, та же внешность... вот только глаза...

Глаза были черными, как ночь.

— Пришел проверить? Боишься, что ваш обман раскроется? Что я расскажу, кто я на самом деле?

— Тебе никто не поверит! — выпалил гоблин.

Хотел еще кое-что добавить, но запнулся: арестант не сводил с него черных бездонных глаза.

— Иллюзия продержится около месяца, а за это время арестанту из камеры триста двадцать пять придет конец: хоглены не могут существовать без человеческого мяса! Вот так-то!

— Человеческого мяса здесь хоть отбавляй, — заметил арестант.

— Тролли и колдуны бурубуру всегда начеку! Ты ни до кого не сможешь дотянуться!

Арестант подошел ближе и ухватился за прутья решетки.

— Не смогу?

— Нет, потому что все темницы защищены магическим... — начал Куксон и вдруг осекся.

Человек, похожий на Синджея, усмехнулся, пристально рассматривая гоблина, в чьих глазах явственно читался страх.

— Запомни мои слова, глупый гоблин, — тихо проговорил он. От спокойного голоса Куксон похолодел. — Не думай, что все закончилось. Рано или поздно я приду за тобой. Через месяц, через год или через десять лет... когда-нибудь ты обернешься, а за твоей спиной буду стоять я.

Куксон открыл рот, чтобы ответить, но не мог выдавить ни звука.

— Я найду вас всех... но тебя, гоблин, отыщу в первую очередь... даже на краю света. Помни обо мне.

Хоглены пустыми обещаниями не бросаются, это Куксон знал точно.

Синджей много чего о них рассказал: мстительны они и кровожадны, могут выслеживать жертву годами, и спастись от них невозможно, разве что бежать за море потому как большой воды лесные людоеды боятся, и море им нипочем не переплыть. Есть и другой способ (это Синджей так говорил) — самому убить хоглена-преследователя, да только дело это опасное, не каждому по плечу. Так что лучше бежать, бежать...

Вдруг Куксон почувствовал, как вся его кровь вскипела от ярости.

Он шагнул вперед, ухватился за прутья решетки и, глядя прямо в глаза хоглену, прошипел:

— И ты помни обо мне, людоед! Когда бы ты ни пришла, я буду ждать тебя! Я сожгу тебя и развею пепел над лесом, чтобы все твои сородичи запомнили: так будет с каждым, кто посмеет охотиться на гоблина!

Куксон отошел от решетки и двинулся прочь.

— Жди... — прошелестело вслед.

...Как Куксон оказался за тюремными воротами, он не помнил. Пришел в себя уже тогда, когда серые стены острога остались далеко позади. Гоблин остановился, зачерпнул полную пригоршню снега и приложил ко лбу. Снег растаял, холодная вода поползла за шиворот. Куксон прислонился к фонарному столбу и закрыл глаза. Тут, возле столба, и отыскал его Мейса (не иначе, как фея Скарабара указала).

— Ну, как там, в тюрьме? — весело осведомился Мейса.

— Да так... — отозвался гоблин, открывая глаза и трогаясь с места. — Все в порядке, иллюзия твоя правдоподобна до ужаса. Ну, и лепрекона-фальшивомонетчика освободили, — прибавил Куксон, ни к тому, ни к сему.

— Еще бы не правдоподобна! Ты хоть понимаешь, что создать человеческую иллюзию на защищенной территории никому не под силу? Разве только лучшему из лучших! — скромно прибавил Мейса.

— Понимаю, понимаю...

— Теперь главное — поддерживать иллюзию, — продолжал Мейса. — До тех пор пока хоглен не сдохнет без человеческого мяса.

— Да, да...

— Я все еще не могу поверить, что мы вчера протащили ее в тюрьму под видом помощника Граббса! — воскликнул он.

— Куксон, что за заклятья ты Синджею дал? Как он смог усмирить хоглена?

— Особые, — отозвался гоблин. — "Магические узы" называются. Боевые маги ими пользуются, но очень редко: кучу денег за подобное заклятье выложить придется.

Мейса хмыкнул:

— Но оно этих стоит: ведь даже на защищенной территории его никто обнаружить не смог!

— За такие-то деньги любое заклинание должно быть наилучшим...

— И как она? Все еще в бешенстве?

— Нет, — думая о своем, ответил Куксон. — Уже притихла. Тролльская магия хорошо в чувство приводит, да и колдуны бурубуру всегда под рукой... так что буянить — себе дороже. Завтра ее в подземные темницы заточат, оттуда не вырвешься...

Он надолго умолк, глядя на снег, летевший над городом. Мейса тоже замолчал.

В полном молчании прошли они улицу Семи ткачей и свернули в Бузинный переулок. Короткий зимний день угасал, начало смеркаться.

Мейса взглянул на гоблина.

— Куксон, — проговорил мастер иллюзий, точно угадав его мысли. — Она за решеткой, в охраняемой заклятьями тюрьме. Это всего лишь хоглен, а не маг, так что ей не сбежать.

Гоблин кивнул.

— Знаю, знаю. Больше месяца без человеческого мяса она не протянет, так что скоро все закончится, и никто никогда не вспомнит больше об арестанте из камеры триста двадцать пять. Да, да. Так и будет! — как можно уверенней сказал он.

Сказать-то сказал, а под сердцем снова скользнул холодок близкой опасности.

Куксон вздрогнул и решительно отогнал тревожные мысли.

— Синджей ушел? — спросил гоблин, переводя разговор на другое.

— Еще до рассвета. Сначала в Ивовую заводь наведается, привет тамошним людоедам передаст, а потом в Пустынные земли двинется. Там его никто не отыщет.

Они вышли на Сторожевую площадь.

— Про завтрашний день помнишь? — спохватился Куксон. — Ты должен явиться на торжественный обед и развлекать гостей приятными иллюзиями!

— Яблоневые сады? — с тоской спросил Мейса.

— Они самые. И давай без шуточек! Если тебя из Лангедака выдворят, кто будет иллюзию в тюрьме поддерживать?

Мейса сокрушенно вздохнул.

За Сторожевой площадью они распрощались (Мейса кого-то навестить собирался, не иначе опять приятное знакомство свел) и дальше Куксон отправился один.

Снег повалил сильней, город скрылся в белой мгле и ни звука, ни голоса не долетало из-за густой снежной пелены. Гоблин Куксон шел сквозь снегопад и думал, что вся эта история почти закончена: зеркальная тень уничтожена, хоглен — в темнице, Синджей — на свободе, "Омела", приют для всех, потерявшиеся в этой жизни, цела и невредима, и по-прежнему возле очага сидит Грогер, ожидая кого-то.

Что ж, может и занесет северный ветер в Лангедак того, кого он ждет больше всего на свете...

А ближе к лету явится в Лангедак медиум Брюнсель и можно будет поговорить с Пичесом, рассказать ему кое-какие новости. Пичес непременно должен их узнать...

...В Ведомство Магии Куксон мог и не возвращаться: никаких дел у него больше не было, а, кроме того, в преддверии завтрашних праздников все давным-давно разошлись по домам.

Однако Куксон вернулся.

Поднялся по широкой лестнице, прошел пустыми гулкими коридорами и вошел в свой кабинет. Не раздеваясь, посидел за столом, подумал, затем принялся неторопливо наводить порядок. Все папки аккуратно разложил, сопроводил указательными записками, поясняющими, что где находится, просмотрел вечернюю почту, очинил перья, проверил, полны ли чернильницы. Подготовил стопку чистой бумаги для важных записей, положил в особую шкатулку ключи от сейфов и печати, убрал прошлогодние ведомости и приказы в ящики стола.

Ну, вот и все.

Он поднялся, окинул взглядом комнату (чистота выдающаяся и порядок образцовый!), взял под мышку Бонамура и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Эпилог

...В толстых книгах написанных чародеями специально для людей многие главы отведены феям, вот только самим феям лучше этого не читать: вздор полнейший! Дескать, ни забот у этих прекрасных созданий, ни хлопот, знай себе порхай день-деньской в свое удовольствие, да маши волшебной палочкой. Чушь необыкновенная!

У Скарабары, что служила в Лангедаке фонарной феей, хлопот было хоть отбавляй, а волшебной палочки, кстати, никогда не имелось. Немудрено, что прочитавши недавно одну такую книжонку (отыскалась в библиотеке Гильдии, "Феи Горного королевства: жизнь и обычаи" называется), Скарабара пришла в такое раздражение, что всерьез вознамерилась разыскать писаку-чародея и уронить ему на голову что-нибудь тяжелое. Да Мейса отговорил, сказал, что проживает чародей по другую сторону гор, не долетишь. Пришлось выместить досаду на хранителе библиотеки, а тот, к сожалению, всегда так погружен в умные мысли, что, кажется, и не заметил, как ему на голову книга свалилась.

Из-за всего этого вот уже второй день фея Скарабара пребывала в дурном расположении духа. Как назло и поругаться толком ни с кем не удавалось: масло, привезенное купцами для фонарей, отказалось отменного качества, горожане, встречавшиеся на улицах, были приветливы и дружелюбны, а тролли у Сторожевых ворот, пронюхав, что Скарабара не в настроении, старались как можно реже попадаться ей на глаза. Все знали, что фонарную фею лучше не сердить.