Небольшие шайки разбойников, желающих вернуться к честной жизни, стали присоединяться к войску. Но самое быстрое пополнение дал пьяный болван. Барон Кир Труситорс, славившийся храбростью и исключительной физической силой, похвастался, что разобьёт ничтожное войско Клингора. Правитель провинции дал ему семь тысяч воинов, и Труситорс, как следует вдохновляясь крепким вином, направился навстречу принцу. За три дня похода у него осталось шесть тысяч. Тысяча разбежалась или была забыта в придорожных кабаках. Увидев войско Клингора (казавшееся ещё меньше: две группы по пятьсот всадников командир заранее послал в обход), барон заорал:
— Сдавайся, мятежник, и останешься жив!
— Тебе сдаваться, пьяному болвану? — хладнокровно ответил Клингор, выезжая вперёд.
Барон бросился на него, но шансов у пьяницы не было никаких. Искусство фехтования и оружие Клингора были несравнимы, а грубая сила здесь не значила ничего. В первой же схватке одним ударом принц отрубил голову хвастуна. Войско барона хотело было разбежаться, но сзади появились всадники рокошан, и Клингор громовым голосом закричал:
— Бегущие трусы будут убиты без всякой пощады! Кто хочет сражаться за законные права, становитесь в наш строй! Кто трусит, снимайте оружие, доспехи, одежду кроме рубашки и сапог и убирайтесь без всякой чести! Таких проводим ударами бичей, но жалкую жизнь им оставим.
В итоге войско Клингора выросло до семи тысяч, но, когда оно подошло к провинциальному центру Киростану, принц увидел страшную картину. Город был полностью разрушен, на остатках стен развевались жёлтые знамена со знаками: "Жёлтое небо и справедливость". Эта картина до глубины души возмутила главу мятежа, тем сильнее, поскольку он знал, какую тёплую встречу готовят ему заговорщики в Киростане и город был готов перейти на его сторону без боя, тем более что большинство воинов увёл этот дурак Труситорс. Но бандиты его опередили и разорили всё дотла!
Словом:
Без недостатков
Нету ни жён, ни мужей.
В мире подлунном
Нет совершенства,
И его тщетно искать.
— Глава 18. Разгром Жёлтых
Жёлтые мчались на великое дело: пора освобождать целую провинцию. Брат Неясыть был совершенно уверен, что провинциальный центр Киростан к обороне не готов. А Ворон собрал под своей командой для штурма и разрушения все отряды жёлтых в округе. Крестьянский бунт готовился перерасти в крестьянскую войну.
Как и обычно, на самом рассвете орда крестьян ринулась на город со всех сторон. Впереди мчались разбойники из других отрядов, желавшие первыми захватить добычу. Вчера Жёлтые кое-как изготовили штурмовые лестницы и передохнули ночью.
Увидев несущихся на город восставших, стража на башне забила в набат. Стражи на стенах не было. Действительно за время мира горожане обленились и распустились, так что нападение застало врасплох. Видимо, они не думали, что крестьяне осмелятся атаковать провинциальный центр.
С городской стены ухнуло что-то необычное, и греческий огонь разорвался позади основной массы атакующих. А уже через пять минут часть стен оказалась занята, в том числе и та башня, с которой попытались стрелять огнём. Перетрусившая городская стража сама открыла ворота, но бандиты, мчавшиеся в первых рядах, в награду сразу же её перебили. В ворота ворвались Ворон с его есаулами, кнутами и оружием заставляя пришлых бандюг отвлечься от грабежа первых попавшихся домов и мчаться на дворцы и цитадель.
Цитадель ждала с открытыми дверями, часть стражи была вырезана, а другая надела жёлтые повязки. Здесь Ворон поспел одним из первых и не дал убить своих людей, давно уже обосновавшихся в городе. Он завернул бандитов на грабёж дворцов и купцов, а затем раздал своим людям красные повязки и велел убивать всех остальных, кто не согласится перейти в их отряд и подчиниться дисциплине.
— Нельзя, чтобы эти подонки марали Жёлтое дело. Мы их использовали, а теперь нужно поставить в наши ряды тех, кто ещё не совсем безнадёжен, — пояснил Ворон.
Неясыть согласно кивнул.
Несколько часов в городе шла двойная резня. Урса от всего этого тошнило. Но ведь обычная армия имеет три дня на разграбление, а тут всего за полдня был восстановлен порядок. Так что он ещё раз убедился: крестьяне лучше.
В город потянулись соседние крестьяне. Они входили в дома горожан и забирали всё, что хотели. Ворон охранял лишь мастерские, но цеховых мастеров, наряду с аристократами, торговцами, гетерами и художниками, нищими, шлюхами и явно преступного вида типами загнали в цитадель, обобрав кого донага, а кого почти что. При малейшей попытке сопротивления, естественно, людей убивали.
Урс ездил по улицам погибающего города, наблюдая за порядком, если это можно было назвать так. И вдруг возле одного из домов аристократов он увидел лежащую, но ещё живую, девушку. Она выбросилась из верхнего окна, и это спасло её от насилия. Теперь она умирала с переломанным хребтом. Девушка даже не стонала и смотрела на него ненавидящими глазами.
Рядом с аристократкой валялся разбитый цветочный горшок с гладиолусами. Урса что-то подтолкнуло, он спешился, взял гладиолусы, положил девушке на грудь и погладил её волосы. Она удивлённо глянула на Урса, а есаул внимательнее рассмотрел её. Писаной красавицей русоволосую невысокую худенькую девушку назвать было нельзя, но лицо у неё было чистое и симпатичное, и у Ревнивого Быка защемило сердце.
— Ты поступила достойно и умирай с честью. Я никому не позволю тебя обидеть, — сказал крестьянин.
И тут девушка заговорила.
— Ты не похож на твоих бандитов. Наверно, ты ещё более страшный человек. Проповедник лжепророка, превращающий честных людей в зверей, и укротитель, ведущий за собой стаю хищников.
— Мы не звери. Мы поднялись, не в силах стерпеть несправедливости и неравенства и желаем лишь восстановить справедливость и равенство.
— И ради этого убиваете невинных, даже детей и стариков?
— Народ надо очистить. Мы лишь санитары.
— Вы презренные палачи. Вы не судите, как граждане, а тупо убиваете тех, кого осудили ваши вожди. А эти вожди вертят вами, и тобой тоже, атаман, как хотят.
— Я не атаман. Я старший есаул.
— Всё равно. В тебе были честность и доброта, но они уходят из тебя по каплям каждый день, пока ты с этими.
— А разве у вас, Высокородных, есть честность и доброта? Ты кажешься хорошей. Но ведь твоя семья тоже угнетала и убивала.
— Они не угнетали, а брали то, что положено. Они всегда жили честно и не вырождались. И они не убивали, а судили.
— Мой атаман никогда никого к мучительной смерти не присуждал! Даже вас, аристократов, он лишь вешал.
— В том-то и беда, что вы с атаманом заблудились и потерялись. Мне кажется, что тебя давно уже с пути сбивали, ещё с детства.
Урс страшно обиделся за своего прадеда.
— Рассказывавший мне о справедливости и равенстве — самый честный и чистый человек, которого я знал! А мой предок, от которого всё пошло, был поэт и певец лучше любого из ваших Высокородных Художников.
— Мне всё труднее говорить. Ты, я вижу, потомок Певца Пророка. У меня есть грешное желание. Спой мне его песню о любви, а затем помоги мне уйти.
И Урс, чувствуя, как умирает его едва родившаяся любовь, неожиданно для себя запел другую песню предка.
Песня солдата
Война дорогами идёт, и мы за ней шагаем.
Она нас кормит и ведёт, а мы ей помогаем.
Воитель думает за нас, десятник направляет,
А если что не так пойдёт, солдат не отвечает.
Когда пришёл в деревню к нам вербовщик с кошелём,
Не думал ни минуты я, решил тотчас наняться.
Я бросил с лёгкою душой свой труд и жалкий дом,
Семье и девушке сказал: "Счастливо оставаться!"
Над полем веет славы стяг,
Для тех, кто доберётся,
Но каждый твой неверный шаг
Могилой обернётся.
Вино пред битвой браво пьём, что смелость навевает,
А после битвы брать пойдём, что враг нам оставляет.
Девица, зря осталась здесь, теперь нам девкой стала,
А ты, мужик, сочти за честь, что жизнь не убежала.
Награбив целый тюк добра, его мы вмиг пропьём,
Помянем тех, кто в битве пал, и сразу позабудем,
Остаток огненной воды мы в глотки шлюх вольём,
И всё равно теперь для нас, что завтра сулят судьбы.
Над полем веет славы стяг,
Для тех, кто доберётся,
Но каждый твой неверный шаг
Могилой обернётся.
Проклятье навлекли на нас жестокость, блуд и наглость,
И в ад сойдём в недобрый час, всем демонам на радость.
Отец и мать забыли нас, никто не вспоминает,
Та, что невестою была, давно уж проклинает.
Живём до смерти, а она за каждым ждёт углом,
В вине не радость мы найдём, а краткое забвенье,
И место, где твой труп лежит, теперь твой вечный дом,
Откуда улетит душа на страшное мученье.
Позора, а не славы, стяг
Над полем боя вьётся.
В солдаты самый первый шаг
Проклятьем обернётся.
Из уст девушки с трудом вырвались слова:
— Из ... тебя ... обман ... стал ... выходить.
Урс нежно сказал:
— А вот теперь я твоё желание исполню. Молись за меня.
Потерянная любимая.
Среди толпы людей тебя лишь замечаю,
Улыбкою твоей я в миг один пленён,
Прости меня, любовь, я имени не знаю,
А если б даже знал, что было бы мне в нём?
Ещё раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
На празднике теперь один совсем в толпе я,
Смотрю лишь на тебя, и вижу лишь одну.
Приблизиться к тебе я, жалкий трус, не смею,
А от красы твоей теперь уж не очнусь.
Ещё раз глянь в глаза, любовь моя нежданная,
Теперь и навсегда ты самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Не мыслю без тебя я хоть на миг остаться.
И вдруг исчезла ты, внезапно, как явилась,
На миг глаза отвёл... Ты где, моя звезда?
И вечной грусти дар Судьбой мне дан, как милость,
Тебя я не нашёл, но память навсегда.
Всегда в моих глазах, любовь моя нежданная,
Осталась вечно в снах моих ты, самая желанная,
Не думал, не гадал, что можно так попасться:
Тебя навек терять, с тобой навек остаться.
Девушка улыбнулась из последних сил, закрыла глаза, и Урс даровал ей лёгкую смерть по её просьбе.
Только теперь он заметил, что рядом с ним стоят Ворон, Неясыть и ещё несколько главарей восставших. Некоторые из них пытались посмеяться над Быком, но Ворон тяжело вздохнул и назначил его комендантом города:
— Я знаю, ты лишних жестокостей не допустишь.
А Урса такое признание способностей и заслуг не радовало...
* * *
Уничтожить город оказалось не таким уж простым делом. Дома были в основном каменными и построены весьма основательно. Урсу приходилось туго. Но ещё два события вновь заставили его поверить в Жёлтое дело.
Один из художников смотрел какими-то остекленевшими глазами. Приглядевшись к нему, Ворон подозвал Неясытя и оба они произнесли:
— Дурь!
В этом мире наркотики были объявлены абсолютно вне закона и Монастырями, и Единобожниками, поскольку они необратимо разрушают душу. Но Проклятые относились к ним терпимо. Поскольку все старались не вмешиваться в дела Проклятых Ненасильников, дурь бытовала в их поселениях и кварталах. Через Древних она порою попадала в среду знати и богемы. В таком случае безжалостно уничтожались все причастные к её потреблению, хранению и продаже.
Сейчас художник мог надеяться лишь на пытки. Даже сквозь дурь он понял, что с ним теперь будут делать и, заскулив, пообещал в обмен на помилование выдать всех, кто причастен. Когда он назвал шестого из художников и художниц, четвёртую аристократку и третью гетеру, лицо Неясытя скривилось, и он сказал довольно громко:
— Всех под корень! Знал, что гнилой город, но не знал, что настолько! И чую, ещё что-то здесь найдём!
Всех художников и аристократов рассадили на колья, чуть позже то же сделали с их женщинами и с гетерами. Их слуг и рабов, на которых они указали, водрузили туда же, а доносчиков оглушили, чтобы смягчить им пару часов мучений. После этого насадили на кол и отошедшего от наркотического опьянения художника, объявив ему, что его приговор, как и обещано, смягчён: он заслуживал распятия, а заодно его оглушат сначала.
А тем временем в трёх мастерских города нашли другие страшные вещи: порох, заготовки для пушек и компоненты греческого огня в большом количестве. Огнестрельное оружие было строжайше запрещено, и вообще, взрывы не допускались даже в "мирных" целях. На колья отправились мастера этих мастерских, их семьи и их старшие подмастерья.
Урсу было жутко: впервые восставшие совершали такие страшные казни. Раньше порою толпа расправлялась с кем-то из особенно ненавистных чиновников или стражников, а восставшие были почти ни при чём. Но, призадумавшись, он решил, что и здесь всё правильно: заразу нужно сразу выжигать калёным железом. Ум ему вроде бы говорил это, а перед глазами стояла погибшая девушка...
Порох и греческий огонь решили использовать для окончательного разрушения проклятого города. Уголовных типов, стражников, дворян, купцов, членов двух провинившихся цехов: оружейников и алхимиков — вместе с членами их семей заковали в цепи и объявили, что они навечно стали позорными рабами. Детей их разрешили брать крестьянам из соседних деревень и оставшимся горожанам, а не усыновлённые должны были разделить участь родителей.
Остальным сказали: помогите снести город с лица земли и вольны уходить в любую из освобождённых деревень.
* * *
Третий день шло разрушение города, когда в окрестностях показались всадники принца Клингора. Стало ясно, что бежать бессмысленно, остаётся единственный шанс на спасение: отстоять развалины города. Жёлтые первым делом раздали оружие тем из свободных, кто выразил желание защищать город, и одновременно загнали в ещё не разрушенную цитадель всех остальных. Клингор мешкать не стал, и вечером того же дня пошёл на приступ. Никто из восставших не предвидел такого, поскольку уже темнело, и началась вторая бойня.
Неясыть отвёл Ворона и Урса в сторону и торжественно нацепил чароитовую застёжку на косу.
— Тайный Имам! — шёпотом воскликнули оба атамана.
— Да. Я должен погибнуть как тайный имам. Это приказ настоящего Тайного Имама. Ещё не могло разгореться всеобщее пламя, и нам необходимо создать у врагов впечатление, что мы разгромлены полностью. А вы, соответственно, временно возводитесь в высшие ранги и разделите эту честь со мной, вашим нынешним Тайным Имамом, — "подтвердил" Неясыть, отдавая Ворону яшмовую застёжку, а Урсу золотую.
"Так умри же по своему собственному желанию, предатель!" — подумал Урс и снёс "тайному имаму" голову. Как ни странно, Ворон кивнул и сказал:
