— Да, вы правы, — констатировал Валерий Сергеевич. — Есть у нас ... люди, которым вечно что-то мешает работать, учиться, заниматься утренней зарядкой, ходить на курсы.
— Ну вот, вы сами все поняли. Не выбраковка. Каждый — себя сам причислит, куда ему ближе.
— Выходит, мало мне было трех революций и пары Мировых войн — мелочь можно не считать. Теперь придется увидеть как сам собой появляется Homo novus, раса сверхлюдей...
— Да нет, вряд ли это будет что-то страшное. Обычные, нормальные люди рядом. Почти как все. Так же учатся, работают, растят деток. Разве что, могут больше.
— Эх, молодой человек, все немного не так. Новые будут в меньшинстве, а основная часть населения — там, где она и сейчас. Сейчас и всегда для людей тот, кто живет чуть лучше — вор и сволочь, а уж если рядом будут жить полубоги, то ненависть вскипит так, что накал классовой борьбы покажется милой тихой детской игрой. Как вам такое: всеобщий крестовый поход против возомнивших о себе выродков?
— Пусть не надеются, Валерий Сергеевич. Не будет ни крестовых походов, ни джихада. Один человек с расширенным сознанием способен остановить любое количество дикарей с дубинами в волосатых лапах. А я уже не один, не один...
.
.
.
.
19 декабря 1952 года.
Воронеж. Следственный изолятор на Заставе.
— Что это было?! — недоуменно спросил у полковника Кораблинова первый секретарь Воронежского обкома КПСС товарищ Жуков, наблюдая, как хмурые солдаты внутренних войск выносят из корпуса тела.
— То самое, Константин Павлович. Судья приходил, — ответил полковник, закрывая ладонями от ветра слабый огонек спички
— Да какое он право имеет! — дрожащим от скрытого страха голосом произнес партийный деятель. — В Борисоглебске — погром, в Липецке и Владимире — просто ужас. Там никого из руководящих товарищей вообще не осталось. Теперь, получается, и к нам пришло.
— Пришло, — выдохнув табачный дым, безразлично ответил полковник. И, помолчав, добавил:
— А права у нас никто никому такие дать не может. Они либо есть, либо — извини. Вы бы съездили на площадь Ленина, посмотрели, что там и как, Константин Павлович. А то думаю я, что и там не все гладко.
— Я буду ставить вопрос перед инстанциями, — неразборчиво пробормотал товарищ Жуков, захлопывая дверцу автомобиля.
— Лучше помолись, да о прегрешениях вспомни, — обронил ему вслед полковник. — Да только в Бога ты не веришь, а душа давно сгнила. Но что да, то да, везучий. Это ж надо, от дорогого гостя увернуться умудрился...
Сам полковник визит Судьи пережил вполне нормально. А то, что душу наизнанку вывернули — пережить вполне можно.
— Да, дело того стоило, — задумчиво произнес Кораблинов, затягиваясь 'Беломором'.
Забросив очередное тело в грузовик, пара солдатиков остановилась перевести дух.
— Не страшно, Коля? — спросил один солдатик другого.
— Да что ты, — натужно рассмеявшись ответил ему напарник. — Я, вроде, всегда по совести жил, как папа с мамой учили.
— Вроде, это в роте? Ты говори прямо, уверен ли.
— По честному, страшновато. Но, думаю, так и надо. По совести.
— Эй, вы двое! — раздался рык старшины. — Хорош философствовать. Тут работы невпроворот.
Кабинет заместителя Предсовмина.
— Иван! — услышал генерал Серов. — Увольняются, и бог с ними. Уходят, значит, знают почему. И чувствуют, у кого рыло в пуху. Новых наберем. А не справляешься, так и тебя заменить недолго.
— Не наберем, Лаврентий Павлович. Не идет народ. Говорят, и раньше-то вертухаем жить противно было, а теперь так еще и смертельно опасно. Статистику по тюрьмам, удостоившихся появления Судьи, Вам я уже докладывал.
— Да, помню. Выжил, в среднем, один из пятнадцати.
— Шесть и две десятых процента, если точно. Знать бы, кто этот чертов Судья, так я бы ему!
— Сам-то понимаешь, что говоришь? Да и потом, по какому кодексу судить будешь? Пришел человек, постоял рядом и ушел. Ни с кем не разговаривал, никого не касался. Где состав преступления, а Иван?
— Да нету, формально, никакого состава преступления, — помрачнев, ответил Серов.
— И потом, с чего бы это нам препятствовать хорошим начинаниям? Хозяин так вовсе распорядился не препятствовать, а так, приглядывать издали. Чтобы, значит, помочь при необходимости. Уж больно все хорошо складывается.
— Что хорошего?! Все на нервах, в кадрах — пачки рапортов. Дырки затыкать скоро некем будет. Если так дело пойдет, одни срочники останутся, да и те — под строгим приказом.
— А скоро и они не нужны будут. Такие дела, Иван. Расследование по Крестам и Бутырке закончилось. По Владимирской пересыльной и Лефортово еще идет, но выводы, думаю, будут те же. Желаешь ознакомиться?
— Да.
На стол плюхнулась увесистая растрепанная серая папка с небольшим угловым штампом, посмотрев на который, большинство сразу расстается с желанием просмотреть документы. Но бывший взводный 66-го артполка давно уже не обращал внимания на такие мелочи. Хмыкнув, Иван Александрович развязал на папке серые, захватанные тесемки, и приступил к чтению.
В кабинете воцарилась тишина, лишь подчеркиваемая звяканьем ложечке в стакане черного как деготь чая с лимоном, принесенного из буфета.
— Так что это получается?! — удивленно спросил Серов, ознакомившись с выводами, напечатанными на паре страниц, вложенных в специальный карман с внутренней стороны папки. — Тех, кто остался жив, можно просто отпускать?
— Что по результатам расследования и было сделано, — сухо констатировал хозяин кабинета. — Более того, не дожидаясь результатов по Владимиру, Воронежу, Липецку, я приказал после визита Судьи, выживших немедленно отпускать. Ты же все бумаги на меня в госконтроль пишешь... А там — Всеволод...
Да и не один он, Судья. Несколько их, Иван.
— Да как так?!
— А вот так. Был — один. Теперь — пятеро. Сколько будет через полгода — затрудняюсь сказать. Зато экономисты испытывают чистый, можно даже сказать, детский восторг.
— Было бы чему радоваться, — буркнул Иван Александрович.
— Так есть! — радостно ответил Лаврентий Павлович. — Ты же знаешь, сколько по самым осторожным оценкам, в Москве и Петербурге уголовников.
— Приблизительно сто двадцать — сто тридцать тысяч.
— Правильно. А теперь представь, что их не стало.
— Как?! Всегда они были и всегда будут, — уверенно ответил вареный в трех щелоках генерал.
-Пока — просто представь, — хладнокровно оборвал его хозяин кабинета.
— Ну, представил, — страдальчески сморщив лицо, что должно было изобразить крайнюю степень скептицизма, ответил Иван Александрович. — Участковых можно сразу распускать. Следствие, прокуратуру — туда же. Тишь, гладь, спокойствие. Да мы всем министерством нужны не будет. Вообще!
— Правильно мыслишь, но это только одна сторона вопроса. А есть ведь и экономика. Специалисты подсчитали: уберем преступность — считай, сможем гражданам сразу раза в три-четыре зарплаты поднять. Без всякого, заметим, ущерба для государства.
Президиум проблему рассмотрел. Завтра по нашей просьбе в Москву прибудут трое, а в Ленинград — двое Судей. И пойдут гулять по городу. Квартал за кварталом. Пока — больше не имеем, а жаль. Нам бы их в каждый областной центр хотя бы.
— Да какое вы имеете право призывать этих, неведомо откуда взявшихся монстров?! — посерев лицом, выпалил Серов. — По городам, где прогулялся Судья, некомплект партийных и советских работников — 80 процентов! Это террор, Лаврентий. Более того, это — геноцид, какого История еще не знала!
— А ты думал что, дорогой? Революция на одной шестой части суши — это как лобио кушать? — саркастически осведомился Лаврентий Павлович.
Лицо Ивана Александровича, превратилось в подобие алебастровой посмертной маски. Захрипев, он схватился за левую сторону груди, и рухнул на пол. Спешно прибывший дежурный врач констатировал смерть.
— Вот я и говорю, — повторил Лаврентий Павлович. — Это вам не лобио кушать, ребятки.
.
.
.
.
Острогожск. Вечером того же дня.
— От Солдатского, сам знаешь, какая гора начинается.
— Да, знаю, как не знать. Жуткий, обледенелый подъем, да еще и с левым поворотом.
— Ну вот, еду я, по сторонам поглядываю, и вижу: пацана пурга застигла, а до жилья далековато.
— И что?
— Остановился, подобрал.
— Ну и правильно. Любой бы так. Только подъем там -не притормозишь.
— И я ... так. Что до подъема, так это ерунда. В Солдатском я цепи одел. Но это был — Судья!
— Ну и что? Ты же ведь жив?
— Как видишь, только вот, себя не чую и столько передумал да вспомнил, словами не описать. Все вспомнил. Что помнил, и что не помнил! Злой он был, этот парень, и видно было — устал.
— Что устал, понятно. Что злой, неудивительно. Вот представь, Петр Иванович, заставили тебя день за днем в дерьме ковыряться. Как оно тебе?
— Да никак. Понимаю. Я его на Карла Маркса высадил, где церковь Тихона Задонского.
— Что, сам попросил?
— Ну да, тормози, говорит, раб божий. Прогуляюсь я тут у вас.
— А скажи, коли не секрет, о чем думал?
-А про Аньку, на которой жениться обещал, да так и не собрался. Грех, конечно, но получается, простительный. Хотя стыдно, не без того. Надеялась она сильно.
— Мне, конечно, с Ним не встретиться, не каждому везет, но вот скажи, он спрашивал что? Как оно было-то, вообще?
— А никак. Не спрашивал. Молчал, кривился, в окно смотрел. Думаю, у него это само собой выходит, иначе рехнуться можно, с каждым говорить. Я себя сам тиранил. От Солдатского с полчаса езды, а думал — жизнь прожил. День за днем, минуту за минутой.
— Что, страшно?
-Да нет, тут другое. Привиделось, будто я — не я совсем, а кто-то старый и ко всему безразличный, словно Натан из юрконторы.
— И что?
— Да не перебивай! Я и так собьюсь. Привиделось, что еще бы миг, и я сказал бы себе: 'Исчислен и найден слишком легким'! Убей бог, не представляю, что это значит! Но чувствовал — если что не так — не жить мне.
— Сильно жить хотелось?
— Не поверишь, было безразлично. ''Взвешено, размерено, исчислено'. И не спрашивай, откуда эти слова — не мое это. Я отродясь умными книгами не увлекался.
— Может, стыд чувствовал?
— Да нет, какой уж там стыд. Примерно, как перед врачом на профосмотре.
Механик на секунду помедлил, поморщился и все-таки решил не спрашивать водителя, почему был допущен пережог бензина.
— Да уж, дела... Ты хоть знаешь, что дальше-то было?
— Да откуда? По радио о нашем городке почти не говорят, а слухи, те к вечеру разнесут.
-Ну так слушай, дорогой мой! Горкома, почитай, что и нет. Развалины, как в Сталинграде. Нашлись тут умные головы, объявили охоту на Судью. Потому, поставили пару пулеметных точек на грузовиках, что с авторемзавода взяли. Чтобы, значит, из крупного калибра, да кинжальным огнем.
— И как?!
— И так. Заклинило что-то в мозгах у пулеметчиков. Развернули они стволы. И резанули длинными очередями, да по горкому. Сам знаешь, что такое 14,5 миллиметров.
— Так ить знаю, сам с таким воевал. Владимиров — та же пушка, только маленькая. Три кирпича для нее — не преграда, а так, маскировка. Говорили, что больше трех тысяч килограммометров пуля выдает. Шестьдесят граммов, как-никак. Да скорость — за километр в секунду! Вдумайся: за секунду — километр! Ну, насчет килограммов и метров не знаю, а как он все в зоне видимости крошит — видел!
— Правильно, Петр Иванович говоришь. Только учти, что стенки-то в горкоме всего лишь в два кирпича были. А боекомплекта выдали с избытком, на расплав стволов.
— И что теперь с этими солдатиками, что партию родную на лоскуты порезали?
— А ничего, в лазарет увезли. Не в себе они, болезные.
Сумерки иногда спасают. Особенно тех, кому повезло, и учил их — Хаккам. Вот и мне ... повезло. Или не совсем. Руку-то все-таки расцарапали. Но не суть. Теперь в меня стрелять -просто несусветная глупость. Эль-Ихор! Или забыли, сукины дети?! Или вам ничего не говорили? Или не поняли?!
Я не стал демонстрировать навыки забытых боевых искусств. Глупости это. Просто все, от Крюкова до Почтовой — дальше просто не видел — превратилось в зону осмысления.
Ну, а дальше было то, что произошло. А я, прихрамывая, двинул в сторону Каменки. Похоже, сегодня придется обойтись без сна.
.
.
.
.
21 декабря 1952 года.
Не дошел я до Каменки. Свалился в снег. Прямо на дороге, лицом вниз. Наверное, сказалось дикое перенапряжение и последний, на грани гаснущего сознания, ментальный удар по населению целого города. Пусть и маленького.
Короче говоря, с большой вероятностью, утром на дороге нашли бы посиневшее от мороза тельце подростка. Если бы не Сергей Иванович Попов, простой русский мужик, крестьянин из Литвиновки, что стоит, забытая всеми богами, прямо у дороги на Каменку. В общем, вместо зайца с охоты он принес домой меня.
Не думаю, что в этом доме мне были рады, но первое, что я ощутил, открыв глаза, это кружку с горячим отваром шиповника, которую мне приставила к губам девчонка примерно моего возраста.
— Пей! — сказала она. — Вот ведь, свалилось чудо на нашу голову.
— Что не так? — спросил я.
— Все не так! — ответила мне девчонка. — Во-первых, тебя положили в мою кроватку...
— Я скоро уйду.
— Во-вторых, ты поминал каких-то богов, вот отец и позвал священника.
— Зачем?
— Ты весь синий был. Думали, до утра не доживешь.
— И что?
— А то, что отец Гервасий потом напился, и орал во хмелю о последних временах. А также, горько каялся что грешен на каком-то забытом языке. Зря, кстати. Все и так знали, что он уж пару лет как с Райкой спутался, но молчали. Человек-то хороший. И утешить, и ободрить мог. Ну и что, что сам грешен? Человек, все-таки.
— А я тут при чем?
— А при том, что ты и во сне судишь, — с ненавистью выпалила девчонка. — Зачем оно тебе?! И зачем ты нам?!
— Да что случилось-то? — заплетающимся языком проговорил я в ответ.
— То самое, — вступил в разговор Сергей Иванович. Литвиновка окружена конвойными войсками. Пока в деревню они не суются, но это — пока. Думаю, подтягивают артиллерию — способности твои уже половине страны известны.
Знал бы я, кого в дом тащил. Эх, кабы знать, что ты, парень, за беда такая, — хозяин дома горестно встряхнул головой.
— Значит, думаете, что я пойду себе, а тут головешки одни будут?
— А тут ничего не поделаешь. Плетью обуха не перешибешь, — пожал плечами Попов. И продолжил:
— Миром решили, что тебя выведем, а мы тут уж как-нибудь. Может, кто жив останется. Уходи, парень, Христом-Богом прошу. И помни про Литвиновку, пусть этим сукам зачтется. Только не падай в пути больше, ладно?
Я посмотрел на людей, спокойно зачисливших себя в покойники, и стал тяжело выбираться из-под одеяла.
Много позже, за рюмкой чая в хорошей компании Сергей Иванович рассказывал:
— Когда тащил его, знать не знал, кто это. А потом, да что говорить.
— Да ты уж скажи.
— Что ж, скажу, коли желаете. Окружили Литвиновку суки, и артиллерия у них была. Партийное начальство, оно тогда многое могло.
