Ранение было тяжелое, осколок пробил левое легкое, два других попали в левую руку и правый бок. По госпиталям молодой офицер належался вдоволь. 'Клюква' на эфесе шашки была слабым утешением за потерянные восемь месяцев, но давала надежду при награждении орденом Станислава, получить очередной чин, а там бог даст и самому стать командиром батареи, если повезет, конечно. Уж очень не хотелось опять подчиняться дураку.
Командир батареи сто двадцать второй артбригады, куда с большим трудом перевелся прапорщик Снесарев, (нарушение очереди чинопроизводства, старшинство и проч.) произвел на него самое благоприятное впечатление. Кадровый, еще довоенного выпуска, капитан Колосов, был знающим, обстрелянным офицером, о чем свидетельствовали 'Анна' третьей степени с мечами и 'Владимр' с мечами и бантом.
А командир дивизиона, подполковник фон Шведе, и вовсе очаровал Андрея, своей истинной преданностью артиллерии, знаниями и постоянным поиском всего нового в их науке.
Командир дивизиона, тоже отличал прапорщика с 'Клюквой'.
Провал во времени не вызвал в Андрее негативных чувств. Сердечной привязанности не было. Сестра замужем, мать нянчит внука. Настроение? Шли на войну, попали на войну, а если враг стал другой, так видно богу было угодно.
Командир дивизиона, с утра отправил Андрея вместе с двумя нижними чинами на батарею Маркова-второго. Дальномер, должен был быть в надежных, умелых руках.
Увидев Нахимова, послушав его, узнав, как к нему относятся окружающие солдаты и матросы, Андрей влюбился в этого человека. Какой ум! Мужество, обыденная храбрость, ничего нарочитого. Какая забота о людях! И вот он здесь, совсем рядом. Слышен его голос, видно движение руки, отряхивающее рукав сюртука от пыли поднятой пулей попавшей в мешок с землей. И вдруг набатом прозвучали слова Павла Степановича сказанные ироничным тоном, но предвещающие страшную беду:
— А они сегодня метко стреляют!
'Но ведь Нахимов был смертельно ранен на Корниловском бастионе, а не на батарее нумер десять. Слова! Те самые слова! Про них везде написано, значит, из-за нас все сдвинулось, но общая канва сохранилась!? Нет! Нет!'
Двадцатилетний прапорщик артиллерии Андрей Михайлович Снесарев, твердо шагнул вперед отталкивая адмирала Нахимова и принял в голову предназначавшуюся ему пулю.
Глава 35. Санкт-Петербург.
В последних числах июня, начале июля, прибыли на Качу четвертая и пятая пехотные дивизии. Государь Император, указал князю Горчакову, чтобы дивизии эти не были дробимы по частям, а образовали резерв свежих войск для нанесения поражения неприятелю. Тем же письмом, главнокомандующий в Крыму извещался, что с целью ликвидации 'осиного гнезда в Евпатории' надлежит сформировать первый корпус Приморской армии.
В состав корпуса предлагалось включить вторую и третью гренадерские дивизии, идущие форсированным маршем из Балты и Ольвиополя, первую драгунскую, седьмую резервную и сводно-пехотную дивизию из вторых бригад шестой и девятой пехотных дивизий.
Из артиллерии в состав корпуса должны войти восьмая, девятая, десятая и одиннадцатая артиллерийские бригады, стоявшие в главном вагенбурге у села Бакшая.
В качестве усиления корпусу передавались два батальона и две батареи Сибирской стрелковой бригады.
Командиром корпуса назначался генерал-лейтенант Ларионов, ранее никому в армии неизвестный, но хорошо знакомый князю Горчакову как скромный полковник, командир, так громко заявившей о себе Сибирской бригады.
Русская армия переставала быть обороняющейся стороной и переходила к решительным действиям. Его Величество, счел пребывание Ларионова в действующей армии более целесообразным, нежели в Гатчинском дворце. Тем более, что полковник Гребнев, флигель-адъютант, и с недавних времен стал главным советником Императора. Правда роль его в происходящих событиях не освещалась, и новоявленный полковник, оставался как бы в тени.
Главнокомандующий в Крыму, не чувствуя себя полководцем, до сих пор предпочитал метод пассивной обороны и воздерживался от решительных действий. Военному министру, он писал:
'Было бы просто сумасшествием начать наступление против превосходного в числе неприятеля, главные силы которого занимают, кроме того, недоступные позиции. Первый день я бы двинулся вперед; второй — я бы отбросил неприятельский авангард и написал бы великолепную реляцию; третий день я был бы разбит, с потерею от 10 до 15 тысяч человек, и четвертый день Севастополь и значительная часть армии были бы потеряны. Не крепи я всеми силами оборону, Севастополь уже более месяца принадлежал бы неприятелю, и ваш покорнейший слуга был бы между Днепром и Перекопом. Я бы желал, любезный князь, чтобы вы убедились в одной истине, которую я считаю непреложною, а именно, что принятая мною система осторожности есть, конечно, наилучшая, которой можно было последовать, и что полученные чрез нее результаты доставили неисчислимую выгоду для России'.
В разговоре с Коцебу, Горчаков 'умыл руки'.
— Павел Евстафьевич, Государь принял решение о переходе к решительным действиям и возложил за них ответственность не на нас. И, слава Богу!
Чрезвычайно низкорослый (два аршина без вершка), с неизменной язвительной улыбкой на лице, держа в голове то, что русские без немцев ничего добиться не смогут и предвкушая, что именно он в конце концов будет во главе армии, начальник штаба ответил своему начальнику:
— Быть по сему!
* * *
Головокружительный взлет Ларионова, из полковников в генерал-лейтенанты, из командиров полка, в командиры корпуса, отнюдь не повлияли на его здравомыслие. Он не считал себя лучше или умнее других генералов. Он просто был опытнее их на шестьдесят лет. Ощущая в себе умение и смелость принять правильные решения, расстраивался только от того, что рядом не было Гребнева. Генштабиста милостью божьей, умеющего все предусмотреть, рассчитать и всех кого надо предупредить. Да чего греха таить, человека, ставшего его ближайшим другом.
Обращение на 'ты', которому положил начало 'сухой' брудершафт, переросло в дружбу, которой у обоих офицеров не было с юнкерских времен.
* * *
— Вот это комфорт и простор! Целый вагон!
Ларионов вполне оценил расторопность и деловую хватку жандармского штабс-капитана сопровождавшего маленькую делегацию. После бешеной гонки на перекладных по маршруту Симферополь — Екатеринослав — Харьков — Курск — Орел — Тула — Москва, все чувствовали себя разбитыми и смертельно уставшими. Остановка в Москве была непродолжительной и через три часа по прибытию, уладив вопросы с генерал-губернатором Закревским, именуемым москвичами не иначе как Чурбан-паша, Васильчиков распорядился о поездке на вокзал.
В данном случае, подчиняясь распоряжению Императора, генерал-губернатор приказал выделить отдельный салон-вагон, всячески пытаясь понять тот пиетет, высказываемый князем Виктором Илларионовичем к каким-то пехотным полковнику и капитану. И Гребнева, и Ларионова для предстоящей им поездки в Петербург, в Симферополе переодели в форму, принятую в 1855 году, пошитую мобилизованными для этого сразу тремя портными. А вот на самом вокзале Николаевской железной дороги, распоряжался и договаривался жандармский штабс-капитан. Ларионов и Гребнев более привычные к кавалерийским чинам ОКЖ, несколько раз оговорились, назвав его штаб-ротмистром*, пришлось извиняться ловя недоуменный взгляд офицера.
Оставив без удовлетворения любопытство московского генерал-губернатора, делегация отправилась в Петербург. В самом начале пути, после милой российской музыки в виде трех свистков обозначавших отход поезда, адъютант и ординарец Васильчикова накрыли стол, и путешественники смогли насладиться едой не впопыхах на почтовой станции, а совершенно спокойно, никуда не торопясь. Блюда и закуски были хоть и холодные, но очень аппетитные. Бутылка вина, запасенная денщиком Ларионова Трофимом Власовым, оказалась весьма кстати.
Все очень устали, и после короткого завтрака путешественники разошлись по купе.
Из дневника капитана Гребнева.
Охрана наша устроилась у обоих входов в вагон, мы с Андреем, несмотря на усталость, разговорились о довоенном времени. Насмотревшись на современные моды, хоть и мельком виденных дам, оба мы чувствовали себя пришельцами на другую планету. Постепенно разговор перешел на семьи, и я узнал, что Андрей был женат, венчался в десятом году. Но супруга его, Татьяна Георгиевна, через год умерла. Врачи говорили скоротечная чахотка.
Андрей не рассказывал как потом жил, но про один роман упомянул. Это было в пятнадцатом, он как раз долечивался, жил дома, в Зимнем** ему только перевязки делали. Выйдя как-то в город, встретил молодую даму в 'Бродячей собаке'. Андрей страстный любитель поэзии, говорит, что в квартире на Литейном у него осталась большая библиотека в основном составленная из книг со стихами. Вот и в кафе это забрел, чтобы послушать тамошних 'властителей дум'.
С дамой, в одиночестве сидевшей за столиком, Андрей познакомился, приятно провел вечер и как вежливый человек, предложил ее проводить. В результате, они проснулись в квартире на Литейном. Окончился роман, так же неожиданно, как и начался. Встав поутру и не обнаружив рядом с собой Лены, Андрей нашел в гостиной на столе две четвертушки со стихами. Он их хранит и даже показал мне. Попытки найти ее окончились неудачей, а потом Андрей уехал на фронт, в свой полк и более не встречал свою поэтессу. По-моему, он до сих пор влюблен.
Два листка, которые мой друг достал из бумажника, и позволил прочесть, произвели на меня странное впечатление, вспомнились училище, тонкая кисть Нади К. лежащая на обшлаге моего юнкерского мундира. Сладкий запах ее духов, который кружил мне голову почище шустовского коньяка. Как быстро бежит время!
Вот стихотворения, которые Андрей разрешил мне переписать.
Мой сероглазый рыцарь,
Трепетна слов основа,
Дальше не будет дальше,
Снова не будет снова.
Зреет любовью слово,
А прорастает фальшью,
Снова не будет снова,
Дальше не будет дальше.
* * *
И дрожит, и дрожит,
Паутинка белесая осени,
И покой на душе пустоват,
И не то, чтобы грязно,
А как-то набросано,
Откружился, отпел, отплясался
Мой бал-маскарад.
Я иду меж берез,
по тропиночке узенькой,
И шуршит под ногами листва,
Все теперь все равно
Все, что было и не было,
Может быть, может быть
Я была не права'
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
* )Кавалерийские звания в ОКЖ, ввели в 1882 г. После чего в русском языке утвердилоь словосочетание 'табуреточная кавалерия', как обозначение чего-либо не настоящего.
**) Во время ПМВ, в Зимнем дворце размещался военный госпиталь.
* * *
По прибытии в Петербург, путешественников встретил на вокзале флигель-адъютант Императора князь Щербатов, и, не мешкая вместе с ними, отправился в Гатчину. Гатчинский дворец Павла Петровича, недавно был перестроен согласно пожеланиям Николая I, главным архитектором императорского двора Романом Кузьминым. Как место для встречи с людьми, существование которых не должно было предаваться широкой огласке, Гатчина подходила идеально.
Встреча Ларионова, Гребнева и Александра II, произошла в башенном кабинете Павла Петровича. Пройдя через вестибюль, нижнюю кавалерскую и секретарские комнаты, офицеры оказались в овальном кабинете имевшем два входа, а уже из него вошли башенный кабинет. Щербатов и Васильчиков согласно полученным ранее распоряжениям остались в овальном кабинете.
Представившись государю, офицеры, получив разрешение, прежде всего, выложили на стол доказательства своей принадлежности к будущему. Александр Николаевич с интересом осмотрел документы, монеты, банкноты с датами, оружие. Пригласив гостей садиться Император, отложил в сторону приготовленные полковником и капитаном доклады, а также пухлый том составленный группой инженера Колмогорова в Северном укреплении.
— Господа, я конечно самым тщательным образом изучу предоставленные документы, но сейчас я хочу именно живой рассказ. Давайте вы вкратце расскажете об истории моего царствования, и событиях воспоследовавших. В протяжении рассказа, я буду задавать вопросы, на которые по мере сил вы постараетесь ответить, согласны?
— Так точно, Ваше величество! — хором ответили оба.
— Начните, пожалуйста, с ваших биографий. Кто первый? — улыбаясь, спросил Александр Николаевич.
— Позвольте мне, Ваше величество. Как младшему в чине, — капитан Гребнев вопросительно посмотрел на Императора.
— Пожалуйста.
Рассказ о своем происхождении, и как они оказались в Крыму, занял у обоих офицеров совсем немного времени. Но вот потом, круг обсуждаемых вопросов значительно расширился. Стоявшие перед Империей проблемы, пути и способы их решения потребовали присутствия при беседе соответствующих министров. Прервавшись на обед, который был проведен тут же в овальном кабинете, Александр Николаевич вызвал пересуды дворцовых служителей этим из ряда вон произошедшим нарушением этикета. На обеде, кроме Государя, князей Щербатова и Васильчикова, обоих 'путешественников во времени', присутствовал только министр двора, граф Адлерберг. Император верил ему как себе, и счел возможным посвятить его в происходящее.
— Владимир Федорович, — обратился к нему Александр Николаевич, — устройте, пожалуйста, наших гостей и их денщиков, во дворце. Что касается моего пребывания здесь, известите кого надо, что я занимаюсь рассмотрением неких реформ, упоминание о которых сейчас преждевременно.
— Слушаюсь Ваше величиство.
— И еще, пригласите завтра во дворец князя Орлова и генерала Дубельта.
— Будет исполнено.
* * *
Из дневника капитана Гребнева.
'Надо многое записать, пока не забылось и пока свежи в памяти детали. Еще в Крыму, при отъезде в Петербург, мы договорились с Андреем, что не будем ничего скрывать о событиях первого марта. Известие о грядущей смерти так подействовало на ЕИВ, что он некоторое время расхаживал по кабинету в сильном душевном волнении. Даже сведения о том, что Россию ожидают очередное польское восстание и очередная, кровопролитная война с Турцией, не произвели на него такого действия.
'Что они имеют против меня, эти несчастные? Почему они затравят меня, словно дикого зверя? Ведь всегда стремился делать все, что в моих силах, для блага народа! Чем больше свободы, тем больше ожесточения! Отчего так?' К глубокому нашему сожалению, мы не могли дать ответа на эти вопросы. Армия вне политики!
Единственно, чем смог Андрей успокоить ЕИВ, это тем, что большинство заговорщиков пока находятся в нежном возрасте. А от тех, кто уже достиг совершеннолетия и злоумышляет, защиту и предупреждение покушений должна осуществлять специальная служба охраны. Упомянут, был капитан Степанов, как самый информированный в этом офицер.
Уже улыбаясь, Государь, сказал, что вопросы охраны и предупреждения покушений, он обсудит позже, а капитан Степанов, это просто кладезь полезных знаний и умений. Офицер, железнодорожник, понимает в разведке и в контрразведке, еще и исторические знания в такой специфической области.
