Огонек сел, привалившись спиной к замшелому сырому стволу. Такая тяжесть навалилась, какой и на прииске не было, где таскал тяжеленные корзины. И руки дрожат, да и ноги. В таком состоянии опасно идти без дороги по темноте.
Как все завязалось...
Но от мысли, что Кайе будет считать и его, и отца Огонька подлыми и двуличными крысами, намеренно засланными, чтобы предать, тошнота была еще сильней.
"Тебе-точто?" — спросил в голове чей-то голос, вроде знакомый. "Пусть считает, кем хочет".
"Мне было неважно, когда я сбежал из Асталы", — возразил он голосу. "А сейчас так нельзя. Должно же быть... человеческое".
...Его имя — Тевари, "солнечный тростник". Родители, бабушка — они ведь учили его думать и поступать правильно. Почему бы не начать доверять себе самому?
Он внезапно успокоился. Страх не прошел, но мешать перестал, как нечто неизбежное.
Надо идти. Поднявшись, Огонек еле слышно вздохнул, сделал пару шагов.
— Ты уверен? — раздалось сбоку.
Четкий силуэт обозначился, отделившись от мешанины черных стволов. Огонек вздрогнул, сердце чуть не выскочило из глотки. Невесть как полукровка сумел совладать с собой.
— Кайе... — тихо сказал, не двигаясь. — Ты... так изменился.
— Неужто? И где же все остальные?
— Кто?
— Северяне. Ты же приманка для меня. Не строй дурачка.
Он ждал засады, понял Огонек. Понял все сам. Пришел, уверенный, что идет в ловушку. Это такая ненависть, самоуверенность или что?
— Я один, — застыл на месте, сглотнул с трудом — почти забытая уже тяжесть сдавила грудь, все заготовленные слова испарились: — Я... сам вот только узнал об этом, и понял, что должен предупредить.
— Да неужто? — ярость полыхнула в голосе, обожгла Огонька изнутри. — Еще издеваешься?
— Посмотри, тут нет никого! Мне незачем врать! Я никогда бы не согласился на это! Я сбежал, пока все спят, и от охраны тоже.
Юноша смерил его взглядом, в котором ненависть мешалась с презрением, и выбросил руки в стороны. Кусты заполыхали рядом и на другом конце поляны, пламя побежало кольцом, искры посыпались с нижних веток сосен и пихт. С гвалтом взлетели птицы. Вскрикнув, полукровка метнулся в сторону, на открытое место.
— Стоять! — Кайе догнал его, бросил наземь. Закрыв голову руками, Огонек ждал, что его сейчас поглотит пожар, но пожара не было. Потянуло гарью, и все на этом. Он решился приподнять голову, потом встал, чувствуя, как ноги дрожат. Пламя погасло — похоже, Кайе и не пытался ничего поджигать всерьез, лишь хотел, чтобы засада себя выдала.
— Допустим, ты не соврал, — голос былого приятеля звучал глухо. — Зачем тогда пришел?
— Предупредить...
— Какое благородство! Ты высоко взлетел. Надо же, в свите Лачи! Или ты в ней был и раньше, по следам своего отца?
— Я был мальчишкой для черной работы на прииске и бродягой, пока не попал к тебе.
— Поэтому ты сбежал, в благодарность?
— Къятта оставил меня в Башне, чтобы я умер там. Я выбрался чудом.
— Глупо и не смешно. Къятта не смог убить мальчишку?
— Твой брат сказал... — Огонек зажмурился, вспоминая. Как не хотелось снова нырять в тот день.... — Он сказал, что моя смерть ударит и по тебе. Ты слишком много вложился в меня, пытаясь разбудить Силу. Он привязал меня в подвале Башни, сказав, что только там ты меня не найдешь — ее голос громче нашей связи.
— Смеешь приплетать сюда и Хранительницу? — Кайе качнулся вперед, пальцы стиснули запястье подростка, чуть не сломав; он швырнул Огонька на колени.
— Ну, соври еще что-нибудь.
Огонек осознал, что жить ему осталось недолго. Пожалел, что пришел сюда.
— Мне незачем врать! Мне хотелось выжить, и все! — произнес отчаянно, пытаясь не кричать от боли в вывернутой руке и жалея, что не умеет говорить гладко и убедительно.
Кайе поднял его руку повыше, а другой своей взял Огонька за горло:
— И как же ты выбрался?
Огонек боялся двинуться. Полностью подчиниться... тогда, может быть, Кайе не сделает одного-единственного движения... просто так, испытав мимолетную ярость.
Тот слегка разжал пальцы, давая возможность говорить, но глаза, как у зверя, чуть поблескивали в темноте. Как же он изменился... Слова прилипли к горлу, очень шершавые и тяжелые. Но нельзя же молчать. И лучше не называть имя спасителя.
— Петлю снял кто-то из ваших, зачем уж ему... и он же сказал, что можно уплыть через решетку в воде, — прошептал подросток, впиваясь ногтями свободной руки в ладонь, будто собственную жизнь держал и боялся — она утечет в малейшую щель. Несмотря на боль в плече, шевельнуться не осмелился — лишнее движение может дорого обойтись. — Я сумел выплыть, и ушел в лес.
— Что ж не вернулся ко мне?
— Твой брат убил бы меня.
— Разве я плохо тебя защищал? — ядовито спросил Кайе.
— Так, что я оказался привязанным в подземелье!
Горячие пальцы сжались. Придушенный Огонек невольно дернулся, и плечо словно раскаленным ножом пробило.
— Пусти, — шевельнул непослушными губами, как только былой приятель ослабил хватку, и захлебнулся кашлем. Ощутил — его поднимают с земли.
— Смотри мне в глаза.
— Не могу, — выдавил Огонек.
— Смотри, я сказал.
— Ты бы видел себя сейчас! — боль уходила, уступая место осознанию, что терять все равно нечего. Так уже было когда-то, давно... они стояли у стены, поросшей плющом...
— Что еще скажешь? — пальцы теперь едва касались кожи, но руку от горла Кайе не убирал. Так хищник держит добычу, думая, убивать или еще поиграть. Больше всего хотелось вынырнуть из-под сумрачного взгляда, оказаться подальше от этих рук... и нестись к северному лагерю. Да, а трава вокруг загорится...
— Ты сказал, что и раньше я был в свите Лачи. Но я никогда до встречи с тобой не видел севера. Я родился в глухой деревушке, потом мы с семьей жили в лесу... Память целиком так и не вернулась ко мне, но что-то удалось вспомнить. Мое имя Тевари — так назвали родители. Моя мама была из эсса. Ее звали Соль.
Слегка задохнулся на этом имени, тяжко было его произносить. А полностью память так и не вернулась — и вряд ли вернется. Все равно... теперь это не имеет значения. Подбирать слова было тяжело, хоть и вспомнил, какие составлял фразы заранее.
— Мама.... Отец оставил Асталу из за нее. Мне было двенадцать, когда загорелся лес. Мы сперва жили там вшестером, потом еще двое детей родилось у другой женщины. Моего отца звали Тахи. Это он... служил твоему отцу.
Кайе задумчиво смотрел, держа руку у шеи Огонька. Но теперь не сжимал — только касался кончиками пальцев. Огонек уже и забывать начал, какие у южанина горячие руки.
Огонек отдышался и продолжал, медленно, словно вглядываясь внутрь себя.
— Мы жили недалеко от реки Иска...
— Понятно, — глухо сказал Кайе. — Я уже понял. Так вот почему в Асталу прислали именно тебя!
Огонек не выдержал:
— Дурак ты совсем! Ты бы мог вместе проводить время, есть, находиться под одной крышей с тем, кто виновен в смерти твоего отца? Долго, не одну луну — смеяться с ним вместе, разъезжать по лесам, принимать его покровительство, ради невесть какого плана далеко в будущем? А ведь ты своего даже не знал, а я... по-твоему я вовсе без чувств?
— Вы и не на такое способны, втереться в доверие ради мести самое то. К тому же убить меня лично ты не мог все равно, — отозвался Кайе, но в голосе вместо ярости проскользнул интерес.
— Да пошел ты, — безнадежно сказал Огонек, и Кайе вдруг усмехнулся:
— Ладно, еще что скажешь? И не ори на всю долину.
— Мой отец ни в чем не виновен.
— Может, ты и вправду так думаешь, но ты этого не знаешь.
— Ты тоже. Все мы можем только верить или не верить... В Тейит мне рассказали, почему был пожар на реке Иска, и я понял, из-за чего так боюсь огня. Но свидетелей с севера не осталось... что было там? Мне надо узнать, — сказал он отчаянно, глядя в землю. — Кто начал первым и почему люди погибли?
— Думаю, тебе достаточно всего наговорили.
— Я слышал их слова. Не ваши... не твои.
— Амаута! Я это сделал, и достаточно. И не пытаюсь юлить, как ты, защищая своего отца.
Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии:
— Жаль, не могу разобраться с ним лично.
— Ты уже разобрался, — Огонек произнес это одними губами, но Кайе услышал, и, кажется, осознал.
— Хоть я не верю в виновность моего отца, ты все равно уже невольно свел счеты, — сказал Огонек, садясь и бездумно запуская пальцы в сырой мох, росший тут повсюду. — Мои близкие все мертвы, эта веревка доплетена.
— Еще ты остался. Почему бы не убить и тебя в завершение? — Кайе остался стоять рядом с ним.
— Потому что ты не знаешь и не узнаешь правды, и день за днем будешь сомневаться, вдруг зря убил человека, который относился к тебе хорошо и предлагал мир. И которому ты сам предложил Силу. Даже если сейчас я для тебя мошка, ты долго будешь думать об этом, насколько я тебя знаю.
— Насколько? Что говорят у вас там, на севере?
— Многое... ничего хорошего. Но они — не я.
— Ты так же думал, когда отказывался со мной разговаривать после смерти твоих обидчиков с прииска?
Тошнота подкатила к горлу — не стоило напоминать про тот день! Огонек почти пожалел, что не помог сейчас Лачи. А потом вспомнил про близнецов. Спутники Лачи, жалея их, тоже говорили про Круг...
— Скажи... тот северный заложник...
— Ну?
— Ты его... как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Юноша мотнул головой, бросил:
— О ком бы вспомнил! — и добавил чужим каким-то голосом: — Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив?
— Куда уж больше... Зря я не свернул себе шею или не разбил череп совсем, когда свалился с той лестницы.
Кайе насторожился:
— А это когда?
Рассказывать не хотелось, но пришлось. Кайе слушал неожиданно внимательно, и — Огонек поклялся бы — сейчас не враждебно.
— Ты же... вот почему она открылась... — поднял руку, коснулся спины у лопатки, еле слышно сказал: — Теперь все понятно...
И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в бледнеющем небе. Не просто замолчал — тихим стал, каким-то поникшим даже. Сел возле дерева. Откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в пустоту.
Но это продлилось недолго. Вскинул голову — Огоньку показалось, и уши его шевельнулись.
— Пересядь, — сказал он, и потянул за собой полукровку. Тот повиновался, слишком занятый их разговором, чтобы удивиться.
Теперь Огонек сам сидел спиной к стволу. Подле него тускло-голубым светом светились гнилушки. Их свет, слишком бледный, не слепил в темноте, но казался совсем неживым, будто и сам Огонек, и Кайе попали в страну призраков.
— Ты пришел меня предупредить. Как ты сам про все это узнал?
Огонек рассказал про слова Лачи, которому шпионы донесли о ранении Кайе. Тот слушал молча и не шевелясь. Потом спросил:
— Ладно, допустим. Что же теперь?
Голос Кайе, обычно сочный, богатый оттенками, был сейчас таким же блеклым и потусторонним, как и свет гнилушек рядом:
— Значит, связь, попытка ловушки... и твое благородство. Ты долго шел один по ночному лесу, чтобы меня предупредить, меня — своего врага. Как я могу проверить, что сейчас ты не врешь?
— Ты мне не враг. Если в вашем лагере есть те, кто могут распознавать правду, я готов пойти туда с тобой.
Короткий смешок — будто хрустнула веточка:
— А если это очередной замысел Лачи? И я сам приведу тебя на свою стоянку.
— Ты какого-то очень плохого мнения о Юге и хорошего обо мне, если один полукровка столь опасен, незаменим, главная фигура в любой игре и аж сами Соправители не нашли кого получше, — не выдержал Огонек.
Снова раздался сдавленный звук, но теперь Огонек понял, что Кайе в самом деле смеется. Он все еще зол и не верит, но по крайней мере теперь он действительно слушает. Теперь в его голосе было любопытство, хоть и раздражающе — высокомерное:
— И зачем это все тебе? Чтобы ощущать себя значимым?
— Чтобы Тейит и в самом деле не сцепились с Асталой. Тогда мало не покажется никому.
— Не мелочишься! Или все проще — чтобы я не мешал задурить головы Тумайни с Толаи?
— Вы всегда найдете, к чему придраться у северян! — сказал Огонек. — Я довольно насмотрелся. И крысы мы горные, и чувства у нас не такие, и даже дышим, наверное, неправильно.
— Вы? Значит, ты определился со стороной. А что же мне помешает сейчас ударить по северянам просто если я захочу? — в голосе снова послышались опасные нотки.
— Здравый смысл, наверное — это точно будет тогда война. И ты уверен, что Астала к ней готова? Даже твой брат ее пока не хотел начинать. Иначе посольство выглядело бы иначе или вовсе не поехало в эту долину.
— Что ты вообще знаешь о моем брате? — бросил Кайе сквозь зубы.
— То, что он убьет меня, если увидит. Мало, но мне достаточно.
— Что ж, ты пойдешь со мной в лагерь, а там разберемся.
Неожиданно Кайе опрокинул его на траву. Нажал на ребра чуть выше солнечного сплетения — Огонек теперь и повернуться не мог.
— А у тебя глаза поменяли цвет, знаешь? Я и в темноте вижу. Южная Сила, и никакой Север этого не перечеркнет.
— Знаю. Но выбор я делаю сам.
— Вижу, что сделал. У тебя и выговор теперь северный. Помню, ты говорил, что хочешь лечить?
— Этому я учился в Тейит.
— И как, получается?
Полукровка удивился искреннему любопытству в голосе.
— Не очень, ведь ты сам сказал — Сила южная... но кое-что я могу.
Теперь в голосе Кайе была досада, и даже обида:
— Кое-что, значит. Но можешь. Понравилось быть целителем?
— Понравилось, — тихо и уверенно ответил Огонек.
— Сбылась мечта? Все бедные кварталы благословляют твое имя, да?
Он неожиданно отпустил Огонька, долго и тяжело смотрел на подростка. Затем быстро, настороженно привстал.
— Сиди тут, и не шевелись, — приказал еле слышно, обогнул дерево и исчез.
Раздался треск, сдавленный вскрик, заглушенный гвалтом ночных птиц — снова они сорвались с веток, взлетели, хлопая крыльями. Полукровка забыл о приказе, вскочил, кинулся к месту, откуда раздался звук. Пробежал десяток шагов, чуть не споткнулся о тело на земле. Задохнувшись, Огонек нагнулся, пытаясь понять, кто это, что произошло и можно ли помочь. Темно было, не понять, кто.
— На, смотри, — ему в руку сунули горящую ветку. Несколько мгновений прогорала хвоя, потом погасла, но он успел увидеть, узнать лежащего на спине.
...Огромные, темные глаза Шику, распахнутые. Огонек был уверен — тот ничего не понял. Только ощутил удивление.
Полукровка опустился на колени, отчаянно пытаясь нащупать хоть искру жизни. Кайе стоял рядом.
— Что ты наделал...
— Пока мы с тобой разговаривали, он подошел и устроился за стволом. Поэтому я отвел тебя в сторону, теперь он не мог напасть, не сменив положение. Он сидел и слушал, думая, что мы отвлеклись. А потом приготовился к атаке.
