Ролевик: Рунолог. Мелочь пузатая

Да, это может быть ловушкой. Да, есть те, кто хочет моей смерти и может подстроить такую пакость. Но я от них, вроде, уже не прячусь? А если и впрямь ребенку так жутко, то тем более надо его выручать. И я иду к источнику страха, как на крик или запах. Вот оно! Девочка скорчилась между корнями сосны, а стая гилид окружила ее и уже готова кинуться и растерзать.

Стоп!

Кроха, нельзя их бояться — пусть испугаются сами. Хватаю ее страх и выворачиваю наизнанку. Стрелы и кольца паники, обращенные на причину, теперь расходятся веером и находят жертв в стае. Шлем ужаса накрывает поляну, гилиды заходятся визгом. Девочка разгибается, поднимает лохматую голову — ни дать, ни взять, ёжик — и нечто знакомое сквозит в ее раскосых глазах, в поджатых губах, а не по-орочьи выпуклый лоб исключает ошибку — это Хюльда, та, которой шесть лет и которая только что прошла инициацию. Благодаря мне прошла. Ледяная волна запоздалого ужаса окатывает уже меня саму — страшно подумать, что произошло бы, не решись я посетить то лето, лето далекого прошлого.

Вместе с этой волной приходят воспоминания: я-ребенок бегу по лесу, а тени стелятся за мной, заходят справа, слева. Дорога качается, словно подвесной мост, листва корчит рожи. Небо опускается и готово меня раздавить, тени настигают, дорога закручивается жарким языком, кидает под корни дерева, будто кусок в глотку. Жуть смыкается над головой и доходит до оглушительно беззвучной вспышки. Вывернутый страх — это не смелость, это то, что заставляет хищника поджимать хвост и бросаться опрометью от недавней жертвы. Я-ребенок оскаливаюсь, поднимаю кулаки и ледяные кольца шлема ужаса расходятся от меня.

— А!!! — орет она торжествующе. — Бойтесь меня! Свартчокан! Свартч-каррах-дриттсусра!

Гилиды уже далеко, когда крошка Хю падает на землю без сил и замирает. Я-внимание опускаюсь к ее потной макушке, придвигаюсь вплотную — она поворачивается во сне, отмахивается рукой. Тогда я подхватывю ее голову ладонями и легонько дую в маковку, восполняя истраченный в ноль резерв. Девочка вздыхает и открывает глаза.

И тут все исчезает — деревья, трава, яркое летнее солнце... Вокруг меня заснеженный лес и никаких детей. О-бал-деть! Только что я саму себя, а заодно и названную сестру спасла не только от безвременной смерти, но и от чего похуже. А еще Нардел — от участи быть раздавленным мощным заклинанием, Гнездо Виверны и его защитников во главе с капитаном Ларутом — от гибели под массой прорвавшихся тварей, кучу народа в окрестностях Тенистого Лога — от риска стать очередной жертвой в тайном святилище... хотя, пойди история иначе — может, жертв было бы меньше? Не я ли сама создаю проблемы там, где появляюсь?

Не знаю. Может, когда-нибудь откроется мне, а пока буду думать, что я, по крайней мере, не приношу вреда тем, кто рядом. А то хоть совсем не живи, право слово.

Не замечаю, что перешла полностью, не чувствую, как мерзнут нос и щеки, пока меня кто-то не встряхивает за плечо:

— Моя твоя видеть, твоя знать?

Оборачиваюсь — передо мной орка лет сорока-пятидесяти от роду, у шаманов точно не определишь, рядом молодой парень с рогатиной, улыбается во весь клыкастый рот. Оба на снегоступах, обтянутых шкурками гленка — такие скользят почти как лыжи, но исключительно в одну сторону, что удобно. А я вот по колено в снегу.

— Вийда, дочь Кутхи — говорю я и склоняю голову.

— Тнаха, дочь Бепы — представляется шаманка. — Моя вчера знать — ты сегодня прийти, моя собирать хижа, шкура, ждать, сегодня тебя видеть — идти. Духи говорить — я тебе нужный, моя ученик нужный, мы и ты в горы идти. С подгорная народ идти, а они нас не злись, и мы их не злись, а то все умирать.

— Какие умные у тебя духи, — говорю. — А есть среди них женщина-шаман, которая детей в племя лет тридцать назад принимала?

— Да, сильный дух. Хиспа, дочь Кикры, она меня учить, вот столько, столько и столько зим учить, — Тнаха показывает два раза по две пятерни и прибляет на третий раз четыре пальца. — А пять зим уже как уйти, — шаманка улыбается и машет рукой в небо. — За речку.

Хм. Какая близкая и понятная терминология. Интересно, что за лепту внесли орочьи попаданцы в земной шаманизм? Вот была бы забойная тема для этнографического исследования. Тоже улыбаюсь.

— Хиспа мне тридцать лет назад крупно задолжала, и неудивительно, что отплатила.

— Она говорить, учить меня для большой дух и для горы. Мы много ходить где камни и даже летать.

— А что за большой дух, Хиспа тебе не сказала?

— Большой дух, как женщина в куст сиди, куст шевелись, и они как одно, не как два.

— Понятно, — говорю. — А ученика с собой берешь?

— Берешь, берешь, — изо всех сил кивает парень. — Тнаха Пехоя берешь, а то Пехой идти до горы сам, двумя ногами. День идти, ночь идти, зима идти, лето идти — и быть в горы.

Тнаха смущенно улыбается:

— Пехой хорошая ученик — умная, помнить много, и плохая ученик — придумывать много, делать сам подумать как, а дальше плакать — лечи меня, Тнаха! Но Тнаха брать Пехой в горы. А то Пехой тут вредить.

— У меня тоже есть ученик. Надеюсь, подружитесь.

— Шаман быть?

— Ну, не совсем, но с одним духом он уже подружился, тот ему на свирелке играет.

— Хорошая шаман потом быть, — кивает Тнаха. — Дружить лучше, заставлять — хуже. Хорошая шаман только дружить с духи.

— Вещи берите, — говорю. — Да пойдем.

Так в гостиницу заселилось еще два жильца, впрочем, жильцы тихие и весьма покладистые, даром, что орки. А еще через четыре дня я узнала, что власть в Нарделе поменялась. Как вы думаете, кто в этот раз встал у кормила? Наэлад, верно? Ошибаетесь, его место оказалось за спиной Данзела Пятого Сына. Чей сын, да еще пятый — знает разве он сам, если вообще что-нибудь знает, как-то меня его интеллект не впечатлил. Зато спина широкая — прятаться за ней хорошо, если что-то пойдет совсем не так, как планировалось. Так что, видимо, дело там гораздо серьезнее, чем банальный передел власти. И, кстати, эта гора мускулов очень удачно вписалась в кресло бургграфа, пока его банда вырезала сторонников прежнего правителя, и народ, притихший поначалу, на четвертый день разборок уже выполз на рынки (во всяком случае, тот рынок, на который я зашла за энергокристаллами). А когда закончилась ночь длинных ножей, новый бургграф выделил две тысячи золотых на экспедицию за Поясом Спокойствия, которую Наэ снарядил к островам Южного Океана.

— Жаль, что не могу поехать с ребятами, — признался остроухий, дозаказывая очередную партию «выживалок». — Плевать на увечье, оно не сильно мешает, но этот придурок... Мне нужно, чтобы город дожил до того, как привезут артефакт, а без меня, сама понимаешь...

Да понимаю я, в том числе и то, о чем Наэ так громко молчит — и экспедиция, и все приобретения нового бургграфа однозначно свидетельствуют, что город готовится к длительной осаде, и вовсе не гуманоидами. От гуманоидов спросил бы у меня рунные амулеты.