После этого человек спустился к нам и вежливо поклонился моей спутнице.
— Сеньорита, произошло недоразумение. Прошу простить меня, виновные будут наказаны, подобного не повторится. — По его лбу стекал пот. Он боялся Бэль, говорил с трудом, словно выдавливая слова из себя.
— Хорошо. — Бэль не стала строить из себя оскорблённое достоинство, подозреваю, из-за меня, и мы направились ко входу. Человек засеменил следом, я даже спиной чувствовал, какое облегчение он испытал.
Остальные охранники в ливреях при нашем приближении поклонились. Урок даром не прошёл.
Мы вошли внутрь. Бэль сунула букет чёрному человеку и что-то сказала. Потом взяла меня за руку и потащила дальше, не давая рассмотреть холл и окружающих.
— Я распорядилась отвезти цветы домой, а то завянут. Пойдём в буфет?
— Зачем?
— Я не завтракала. Покраска, сушка, макияж... Пока всё сделаешь!..
'Шимановский, читай между строк: чтобы тебе понравиться, я всё утро провозилась, даже не позавтракала!'
'Ой ли из-за меня?'
'Придурок! А то ты женщин не знаешь! А из-за кого ещё?'
Я не стал себе ничего заказывать. Цены тут не просто кусались, сильно кусались, а неограниченными финансовыми возможностями, как некоторые, не располагал. Бэль же трескала за обе щеки, не забыв заказать и мороженого. Не много, порции четыре.
— Как я понял, ты — фанатка Золотого века, — решил я начать отвлеченную беседу, чтобы не скучать, пока она при деле.
— Это плохо?
— Нет. Просто интересно: откуда такая направленность? Не так много в нашем мире людей, уважающих старину, слушающих старинную музыку, изучающих старинную культуру. Изучающих не потому, что в универе учатся, а потому, что самим интересно.
— Не знаю. — Она пожала плечами. — У меня бабушка очень любила старину. Я её не застала, к сожалению, но мне рассказывали. А потом я повзрослела, начала интересоваться. Не поверишь, подсела, прямо как на наркотик! Никому это не интересно — всем нужны лишь деньги, деньги, деньги... Если кто-то интересуется эпохой, то только как коллекционер.
— Это точно!
Вокруг нас расхаживали распетушонные представители их общества. Им было откровенно плевать на экспонаты, они лишь делали вид, что чем-то интересуются. Впрочем, чего это я. 'Презентация' и 'выставка' — совершенно разные понятия.
— А ведь эта эпоха уникальна, Хуанито! — с жаром продолжила моя спутница, принимаясь за любимое мороженое. — Такой никогда не было, и не будет. Ближайшее время — точно не будет. Золотой век — это неограниченный источник того, что мы могли иметь, но растеряли, но что можем возродить. Хоть в какой-то степени, хотя бы самое ценное!
Я скептически усмехнулся.
— Ничего хорошего из этого не выйдет. Золотой век — эпоха лицемерия и морального регресса. Как можно возрождать идеи навроде: 'Люби ближнего своего даже в ущерб собственному народу и собственному национальному сознанию'? Ты хочешь, чтобы мы полюбили марсиан, переселили их всех сюда, а потом они нам тут вторую Третью мировую устроили? А как можно 'любить' гомосеков? Как можно пропагандировать их ориентацию?
Бэль рассмеялась.
— Ты глупый. Очень глупый. И рассуждаешь принятыми штампами. А ты знаешь, что эти штампы в обществе насадили специально?
— Зачем?
— Чтобы такие, как ты, простые парни, не задумывались над этими вопросами. Чтобы жили по установленным правилам и не озадачивались высокими материями.
От такого признания стало немного неловко, но на сей раз она не заметила этого и продолжала:
— Свобода, настоящая свобода — она не для всех, а лишь для тех, кто может её понять. Когда голытьба кричит о свободе... Это бунт и кровь, ведущие к тирании и тоталитаризму, это плохо. Но это не значит, что свободы не должно быть в принципе!
Я, честно, ничего не понял из этой реплики, но не перебивал.
— Понимаешь, люди тогда ошибались. Власть имущие подменили понятия, объявив собственную личную выгоду идеалом всех, потому та система и рухнула. Их демократия пала, стала жертвой собственных достижений, но это не значит, что если мы устроим нечто подобное сейчас, произойдет то же самое.
Свобода нужна, но она только для нас — для тех, кто управляет. Народ же должен видеть мир таким, какой он есть, решать текущие житейские проблемы и не разочаровываться в навязанных идеалах.
У меня чуть голова не пошла кругом от абстрактных рассуждений. О чем я ей тактично поведал, объяснив, что не изучал эпоху в таких тонкостях, как 'ценности демократии'. Она вновь рассмеялась.
— В нашем полку прибыло! Ты не первый, которого я совращу Золотым веком, но гарантирую, станешь его фанатом! Совращать?
— Совращай. — Я самоуверенно кивнул. — Только медленно, постепенно, чтобы я понял, о чём речь. Давай по порядку. Что такого экстраординарного в Золотом веке?
— Скажи, вот ты слушал мою музыку на неделе? — улыбнулась она.
— Конечно. Всё переслушал. Почти.
— Что можешь сказать о ней в целом?
— В целом? Ну... — я задумался. — Сейчас так не играют.
— Почему? — она смотрела на меня с лёгкой ехидцей, как бы проверяя интеллектуальные способности.
Я задумался. Хороший вопрос. Я чувствовал, ощущал это, что есть в записях Бэль, но нет в современной эстраде, но как объяснить музыку словами?
— Какой-то драйв, безумие что ли. Не знаю. Не ритм, а именно... Ну, это когда музыка вытягивает из тебя что-то, или наоборот, проникает внутрь, заставляя тело делать то, что нужно ей, а не хочешь ты.
— Ты сказал правильное слово. 'Драйв.' — Её глаза довольно заблестели. — В нём все кроется. Даже в медленных исполнениях есть этот скрытый драйв. Так?
Я кивнул.
— А ты знаешь, что со времени последней битвы парусного флота до создания полностью бронированных океанских флотов прошло каких-то тридцать лет?
Резкий переход. К чему он — не понял, но честно отрицательно покачал головой — не знаю. Это к Хуану Карлосу.
— А с момента отрыва от земли первого самолёта и до первого полета человека в космос — жалкие полвека?
— И что?
— Мир в те годы развивался такими темпами... Бешеными, нереальными! За тридцать лет мир менялся полностью, от старого ничего не оставалось! Компьютеры, генетика, атом, нанотехнологии... Ты не представляешь, сколько всего было тогда изобретено и за какие жалкие сроки!
Это был бешеный мир, Хуанито, — горели глаза девушки. — Это было время... Очень быстрое время! Их музыка, их искусство — все их искусства — всё развивалось также, было подчинено эпохе. Потому они и слетели в итоге с катушек — реалии жизни не успели за их развитием. Они перемудрили сами себя, наши бравые предки.
Я молчал. Она меня озадачила.
— Ты знаешь, что со времен Золотого века не сделано ни одного стоящего открытия?
Я засмеялся, от всего сердца. До этого пытался понять нить ее суждений, однако сейчас она сказала полную чушь.
— И не надо смеяться. — Она совсем не обиделась. — Назови мне хоть одно изобретение, ГЛОБАЛЬНОЕ изобретение, сделанное за последние четыреста лет? Это такое, что продвинуло человечество на качественно новый уровень?
Я начал перечислять известные мне изобретения, приходя к выводу, что почти все они касаются оружия. Бэль скептически покачала головой.
— Нет и ещё раз нет.
— Почему?
— Ты говоришь о вещах... Неглобальных. Путаешь эволюцию и революцию. А я прошу назвать научные революции!
— ???
— Хорошо. Смотри, генетика. Люди до её открытия знать не знали, что такое гены — а после смогли накормить миллиарды людей, создали модов, улучшив себя самих. Понимаешь?
Кажется, начал.
— Электронные технологии, сети, виртуал — это всё продукт одного единственного изобретения, под названием ЭВМ. Предназначенного решать чисто математические задачи! А ещё точнее, чтобы обсчитывать создание первых ядерных бомб, тоже, кстати, открытых в это время. Он был изобретён...
— Понял! — перебил я.
— А известно тебе, что всё... Не так, ВСЁ, что мы сегодня имеем — от виртуала и сетей, до систем ведения боя эскадрой линкоров — существовало в начале двадцать первого века?
Я вновь скептически хмыкнул. Неуверенно, но пока ещё надеялся, что она не сможет доказать правоту. Но судя по её сосредоточенному лицу, она полностью отдавала отчёт словам — за ними крылся долгий целенаправленный интерес к проблеме и исследования многих институтов.
— Да, существовало. В более примитивной форме, доступно было не каждому, с очень большой дифференциацией функций... Но всё это БЫЛО.
Пауза.
— Со времён Третьей мировой войны, Хуанито, мы не изобрели ничего нового. Наши истребители летают лучше, дальше, выше, космические корабли перелетают с планеты на планету за несколько недель, а не за лет, наши двигатели экономичнее и мощнее, у нас много новых композитов, из которых мы строим сверхпрочные купола и космолёты... Но это те же самые купола, что возводились сто и двести лет назад, те же самые корабли, что несли первых пионеров Марса и Юпитера, те же истребители, что использовались в Четвертую и Пятую мировые.
Мы не регрессируем, Хуанито, нет. Но и не растём. Мы, весь наш мир, четыреста лет топчемся на месте.
Четыреста лет стояния против их двух сотен бешеной гонки быстрее самого времени. Ты не задумывался, почему так?
Вот теперь она меня озадачила.
Я никогда не задумывался о таких вещах. Прогресс? Все свято верят, что он есть, каждый год защищаются тысячи патентов, выпускаются сотни наименований новой продукции. Новая техника, новые продукты, сделанные из воды и углекислого газа, которые не отличишь от настоящих по вкусу и полезности и которые в разы дешевле...
...А оно вон оказывается как. Всё относительно, главное точка, откуда смотреть. Относительно и наше общество, закостенелое и консервативное, не принимающее новых идей. В этом и заключался смысл нашей дальнейшей беседы.
Эта беседа многое открыла мне. Например то, что Венера — передовое государство в политическом плане, оно единственное, где придерживаются хоть каких-то принципов демократии. Не той, что умерла сотни лет назад, иной, и сдерживаемой традиционными порядками, но таких свобод, как у нас, нет даже в высокомерной Империи или сытой России. Королева наша, хоть и не фанат тех времён, стремится к либерализации и демократизации, пытается сделать народ активнее, надеясь вызвать в стране волну прогресса на всех фронтах. Пока не слишком удачно, но она никуда и не спешит.
...Но с другой стороны, я точно знал, что у власти достаточно репрессивных механизмов, и она подавит в зародыше любые очень уж активные 'активности' народа. Мы впереди всей Солнечной системы, но не настолько, как хочется Бэль. Просто народ — это одно из средств защиты королевской власти от всесилия кланов. Если бы не народ, привыкший к патернализму, что над ними 'монарх-заступник', которого в свою очередь надо беречь и защищать, жить бы нам всем в раздираемой на клочки буржуями чахлой республике...
В высокоинтеллектуальных спорах прошёл не один час. Мы бродили по собственно выставке, глазели на экспонаты, вели диспут. Попутно Бэль объясняла мне кое-что из виденного. Честно, меня выставка не впечатлила — ну да, картины, фотографии, непривычные, плоские, без объемного эффекта, предметы быта... В конце концов, я открыто сказал ей об этом.
— Зачем это всё нужно? Кому интересно, кроме фанатов и коллекционеров? Я так понял, понты — я обвел рукой гуляющую публику — будут только сегодня и завтра. А кто пойдет сюда после? Выставка же не окупится, это Королевская галерея, представляешь, сколько здесь стоит арен...
Она приложила палец к губам и улыбнулась, как улыбаются наивным детям.
— Пойдём. — И вновь куда-то потащила.
— Ты прав. Выставка — это понты. Это вообще понты, не только на сегодня и завтра. Просто надо что-то выставлять, вот и собрали до кучи, что нашли. Но выставка не билетами окупается.
— А чем?
Она помялась.
— Сейчас покажу. Понимаешь, ценность ЭТОЙ эпохи не в том, что можно потрогать — вещах, фотографиях — а в идеях. В философии, музыке... Вот, смотри. Мы оказались в антикварной лавке, или не так, выставке-лавке. Но не простой, а древних музыкальных дисков. Они стояли на полках в несколько ярусов, причём в отличие от стеллажей в наших магазинах, в каждом ряду стояла не стопка одинаковых дисков, а по одному, максимум два-три
— Вот то, куда я хотела попасть и ради чего пришла. — Она зашлась в счастливой улыбке. — Ради вот таких мест эти выставки и организуются. Остальное так, фон...
И она исчезла.
Нет, не исчезла в прямом смысле слова, бродила между деревянными, из настоящего дерева, приятно пахнущими временем стеллажами, но я её потерял. Всем её вниманием завладели антикварные диски, в которые она жадно вчитывалась: глаза её горели алчностью ребенка, во дворе которого перевернулся грузовик с мороженым. М-да, у каждого свои причуды.
Я тоже двинулся по магазину, но в противоположном направлении. Сказать, что был сильно рад или удивлён этим сборищем антиквариата... Не скажу. Всю эту музыку можно найти в сетях. Некоторую искать придется долго, но все равно можно. Мне этого достаточно. А диски... Фетиши это всё!
Я взял в руки один из продаваемых экспонатов. Пластиковая коробка, хорошая, надёжная, но материал неизвестен — таких сейчас не делают. Какая-то мягкая на ощупь. С обратной стороны коробка имела трещину... Нет, не трещину, линию сгиба. Но на линии произошёл разрыв внешнего слоя, и казалось, будто сейчас она распадётся.
Я недовольно хмыкнул и принялся рассматривать чёрно-белое изображение сверху. Чернокожий добряк с пухлыми щеками самозабвенно играл на трубе.
— 'Луис Армстронг', 'Парижский Блюз'? Интересуетесь джазом, молодой человек?
Я чуть не выронил от неожиданности коробку из рук. За мной стоял пожилой седовласый сеньор с добрыми глазами.
— Вообще-то нет. Просто моя подруга ушла смотреть, что здесь продаётся, она давно грезила об этой выставке. А так я не очень разбираюсь в музыке того времени, — честно признался я.
Пожилой сеньор довольно усмехнулся.
— Ничего страшного, молодой человек. Полюбив эту музыку один раз, вы полюбите её до конца жизни. Ваша подруга правильно поступила, приобщив вас, вы не пожалеете.
Что-то меня уже второй раз за сегодня 'приобщают'. К чему бы это?
— Но я даже не имею представления, что здесь! — я указал на коробку.
— Пойдемте со мной. — Старик поманил следом.
Мы вышли из закутка стеллажей к большой площадке, на которой стояли непонятные приборы с раструбами.
— Это не проблема. У нас есть всё, что может понадобиться клиенту, мы — уважаемая фирма и оказываем самый широкий спектр услуг. — Говоря это, он аккуратно открыл коробочку и извлек из нее белоснежный пластиковый диск. Странно, современные диски подобного формата серо-стального цвета. — Конечно, это 'Бэлу', жалкая переделка семидесятых, — продолжал разглагольствовать он. — Но зато обратите внимание на качество, на материал — он вечный!
Я кивнул. Старик положил диск на пластину проигрывателя, а это был проигрыватель, нажал архаичную кнопку, чтобы та начала вращаться, и плавно опустил на каёмку диска вращающееся же устройство, напомнившее мне почему-то перо. Из динамика, а раструб на самом деле оказался архаичным динамиком, полилась нежная лирическая мелодия. Качество её было... Не просто ужасно, а отвратительно ужасно, но звучание завораживало.
