— Ты смотришь на меня так странно и так холодно! — жалобно прошептала Рита. — Я боюсь твоих глаз.
— Прости меня, Рита. Прости за все, что с тобой по моей вине случилось.
— Но ты ни в чем не виноват! Это Мария... Она пыталась убить меня. А ты меня спас! И сделал счастливой! Я счастлива тем, что люблю тебя, Раду!
— Нет, Рита, это все моя вина. И в том, что Мария теперь такая... Лучше бы ей умереть!
— Как ты можешь так говорить?! Она же твоя внучка!
— Она была бы сейчас среди ангелов, если бы я не вмешался. Ее душа осталась бы чистой и свободной. А я обрек ее на вечное проклятие, — угрюмо произнес Раду. — Я не позволю этому повториться. Никогда больше.
— Но, Раду, я не прошу у тебя бессмертия! Я и не верю в то, что такое возможно. Наверное, тебе кажется смешно, что я не верю даже сейчас, когда видела Марию и едва не погибла, когда вижу тебя — того же, такого же, как на старом портрете полувековой давности!
— Полувековой? Нет, Рита, этот портрет написан всего тридцать восемь лет назад!
— Но сейчас ты даже моложе и красивее, чем на том портрете... И все равно я не верю, что можно жить вечно. Не верю! Да это и не интересно мне. Мне ничего не интересно, кроме любви к тебе...
Раду покачал головой.
— Нет, Рита. Нет. Прости...
Она сидела среди разбросанной постели, кутаясь в пеньюар, она смотрела на него снизу вверх огромными, жаркими, умоляющими глазами, она была так прекрасна и так доступна! Но она принадлежала Карло. И Раду не имел права забирать ее. Хватит уже того, что он погубил Марию и Фридриха, искалечил детство Карло. А ведь он хотел спасти Марию! И чем это обернулось? И для нее, и для ее несчастного мужа, и для самого Раду.
Карло имеет право на счастье после всего, что он пережил. А счастье для него — вот эта девушка. И дети, которых она ему даст. Она здоровая и сильная, у нее такие широкие бедра и тяжелые, упругие груди, она выносит и родит много детей, и выкормит, и ее дети будут здоровы. Ее — и Карло. И род Карди не прервется. Старшая линия рода. Ведь где-то в далекой Америке остался его сын Мигель-Антонио, ему уже тридцать пять, если только он жив, и наверняка у него уже есть дети. Если только он не стал священником, что само по себе было бы забавно: сын вампира — священник!
Но Мигеля-Антонио и его потомков Раду никогда не увидит. А в Карло течет толика крови его возлюбленной Эужении, его первой жены, его первой и незабвенной возлюбленной.
— Прости, Рита, — повторил Раду и шагнул к открытому окну.
— Нет! — пронзительно вскрикнула Рита. — Не уходи!
— Тихо! Ты всех разбудишь.
— Мне все равно. Не смей бросать меня! Не смей отдавать меня ему! Я — всего лишь женщина, да? Женщина — все равно что вещь! А он — твой обожаемый правнук. Ты даришь эту вещь своему правнуку.
— Ты принадлежала ему с самого начала, Рита. Я всего лишь оставляю своему правнуку его собственность, — еще одно движение, неуловимое человеческим взором, и Раду уже стоял на подоконнике.
— Подожди! Подожди! — исступленно вскрикивала Рита.
Она спрыгнула с кровати, метнулась к столику, где стояла ваза с фруктами и лежал нож. Схватила нож...
"Последний акт "Федры"!" — устало подумал Раду.
И тут Рита так сильно полоснула себя ножом по шее слева, что кровь алым фонтаном брызнула из раны, заливая кружевной пеньюар, ковер, край свисающей простыни. Выронив нож, Рита упала на пол, забилась в конвульсиях, а кровь хлестала, заливая все вокруг. Раду бросился к ней схватил, сжал в объятиях. Как она смогла прорезать себе шею так глубоко? Ножом для фруктов? Как же сильно ударила... Сколько крови! Она умирала, она уже не понимала ничего, глаза закатились, она побледнела, и ее кровь на его руках, ее горячая кровь, так она не впустую грозила, она действительно не хочет без него жить... Сколько же крови! На его лице, на его губах... Ее кровь подобна драгоценнейшему бургундскому! Какое изысканное лакомство! Не в силах больше сдерживаться, Раду присосался к ране. Он наслаждался каждым глотком, каждой каплей, всеми оттенками вкуса, тем особенным живительным теплом, которое дарит кровью юной девственницы. Но он не просто пил — он заживлял ее рану. Такую глубокую... И рана закрывалась, зарастала, но Раду чувствовал — Рита все равно умирает, слишком много крови потеряно, пролилось на узорчатый ковер, слишком много! Она умрет, если он не подарит ей вечную жизнь. Вечную не-жизнь! Он же поклялся, что больше ни с кем не разделит свое проклятье! Но Рита умирает по его вине. В глазах церковников она все равно проклята. Она совершила самоубийство. А в глазах Бога? На что обречет ее Раду, если не поделится с ней своим бессмертием? Быть может, он бросит ее в Ад уже сейчас? А сделавшись Носферату, она хоть ненадолго задержится в этом мире...
Дверь распахнулась. На пороге стоял Карло.
— Рита! — позвал он, и тут лицо его исказилось ужасом. — О, Господи Боже! Упырь, проклятый упырь!
Карло сначала отшатнулся назад, потом решительно бросился вперед, сорвал со стены тяжелое распятие...
Раду не стал ждать, на что еще решится в отчаянии его правнук. Перебросив Риту через плечо, он прыгнул в окно и взлетел вверх. Понаблюдал, как Карло выглянул из окна, как потом выбежал в сад в сопровождении слуг. Но сердце Риты билось все слабее и Раду поспешил к себе в подземелье.
5
Мария ждала его, как он и приказал — без его позволения не выходила. Она была голодна и радостно бросилась к нему навстречу.
— Это мне? Ты принес ее мне?
— Нет, Мария. Это мне...
— Но ты поделишься со мной?
— Нет. Она станет одной из нас, — вздохнул Раду.
Он положил Риту на каменный пол. Через несколько мгновений холод вернул ей чувства и она открыла глаза. Посмотрела на него: сначала — удивленно, потом — с надеждой. Поднесла руку к горлу, тихо застонала. Потом увидела Марию, но даже не испугалась. Сознание Риты уже мутилось, она потеряла слишком много крови, она умирала.
— Рита, ты умираешь. Сейчас ты можешь выбирать. Или ты уйдешь к Господу, как добрая христианка, или останешься здесь, со мной, но будешь проклята навеки.
— С тобой... Навсегда... Пусть проклята, — прошептала Рита и устало закрыла глаза.
Раду прокусил себе запястье и поднес к ее губам. Сначала Рита только глотала кровь, стекавшую ей в рот, потом приподнялась, схватила его за руку, присосалась так, что он с трудом оторвал ее от себя. Обнял и укачивал, как ребенка, пока она не затихла.
До следующего заката Рита будет мертва, а ночью она поднимется вампиром: голодная, слабая, не помнящая ничего — кто она, что она... И тогда нужно будет привезти ей пищу. Молодую, здоровую, полную сил жертву. Но не ребенка. Те, кто стал вампиром недавно, тяжело переносят убийство детей. Чтобы осознать, как много чистой силы можно получить, выпивая кровь ребенка, нужно время, опыт, нужно перестать чувствовать себя человеком и осознать, что ты — не такой, ты — выше и сильнее, ты — хищник и имеешь право охотиться по собственному выбору.
Для самого Раду эту мистическую тайну открыл Гийом, Хозяин Тулузы: единственный Хозяин города, которому Раду присягнул. Гийом был чернокнижником, когда-то он сознательно искал встречи с вампиром, чтобы принять бессмертие, потом долго жил в подчинении у создавшего его, но так старательно изучал эзотерическую сущность вампиризма, что обрел полную силу всего за каких-то полторы сотни лет, а потом восстал и против своего повелителя, и против предыдущего Хозяина Тулузы. Гийом был самым молодым вампиром, когда-либо захватывавшим власть над целым городом. И он достаточно охотно распространял свои идеи среди тех, кто присягал ему.
Нельзя сказать, чтобы Гийом открыто восставал против законов Маскарада: всех, кто восстал открыто, убили еще в семнадцатом столетье. Но разумеется, Хозяин Тулузы считал эти законы неразумными, ибо они принуждали вампиров ограничивать свои силы и возможности. Поэтому Гийом открыто рассказывал о том, как много энергии можно за один раз получить, убивая жертву: столько же, сколько не получишь даже за пятьдесят питаний, когда жертва остается в живых! И о том, что кровь ребенка дает самую чистую энергию и огромную силу... Но убивал он всегда в тайне, в тесном кругу своих ближайших учеников, повязанных с ним не просто кровью, а совместным нарушением Маскарада. Их всех бы казнили, если бы узнали о том, что они совершали. Поэтому никто и не выдал Гийома. А сожаления о принятии закона Маскарада высказывали многие старые вампиры. И высказанных сожалений было недостаточно для того, чтобы обвинить их в нарушении закона. Раду оказался в кругу приближенных. Гийома заинтересовало то, что Раду одарила бессмертием одна из древнейших в их роде: ацтекская богиня Сихуакоатль. А Раду тогда слишком мало знал о законах европейских вампиров и о Маскараде, чтобы понять преступность деяний Гийома. Потом же было поздно. Он уже принял участие в убийствах — он просто не представлял себе, что можно не убивать того, у кого отбираешь кровь!
Именно Гийом впервые склонил Раду попробовать кровь ребенка. Это был нищий, бездомный мальчишка, никому не нужный, которого никто бы и не хватился. Гийом всегда выбирал только таких. Мальчишка так настрадался за свою недолгую жизнь, что даже не испугался по-настоящему. Даже не умолял пощадить его. Он просто не ждал милосердия. И все равно Раду было трудно убить его, хотя счет убитых им взрослых людей к тому моменту перешел за сотню. Но какое восхитительное чувство испытал он, выпивая кровь этого грязного, тощего, больного ребенка! Ни с чем не сравнимое ощущение прилива силы и... магии. Раду казалось, что он стал могущественным, как сама Сихуакоатль. И на какое-то время он действительно обрел могущество. Гийом был прав.
Но все же Раду не часто решался на убийство детей. Только тогда, когда ему нужны были дополнительные силы. И он предпочитал отбирать детей у простолюдинов. Он помнил, каково это: хоронить ребенка. И не хотел заставлять страдать тех, кто был равен с ним по происхождению, людей с уязвимыми чувствами. А простолюдины — они быстро плодятся, и вообще они должны служить господам всей своей жизнью, и своей смертью тоже. Ведь люди режут скот себе в пищу? Простолюдины же по ценности немногим превосходят скот. Ровно настолько, насколько вампиры превосходят людей своей уникальностью.
К Марии он впервые привел ребенка, когда она тяжело страдала от ожогов, и ей нужны были силы, чтобы заживить раны. Она к тому времени уже охотилась одна, но умудрилась напасть на путешественника, у которого в кармане был флакон со святой водой: видимо, путешественник заранее вооружился против вампиров. К счастью, святая вода не попала на ее прелестное лицо, но грудь, плечи и руки были испещрены огромными, ужасными язвами. Мария кричала от боли. Проходила ночь за ночью, а раны не заживали. И тогда Раду привел ей ребенка, маленькую девочку, которую ему удалось выманить из дома: девочка была сомнамбулой, а они легче поддавались зову вампира. Измученная Мария решилась убить девочку — и раны зажили, хоть и оставили после себя следы ожогов. Но после убийства ребенка Мария переменилась: она сделалась безжалостной и агрессивной хищницей, и Раду жалел, что не позволил ей умереть когда-то, когда она еще была человеком, его внучкой, доброй и нежной.
И вот теперь — Рита. Она тоже добра и нежна, она страстная и чуткая, и Раду сделает все, чтобы она как можно дольше оставалась такой. Похожей на человека. Потому что, как только она по-настоящему станет вампиром, он разлюбит ее.
— Ты позволишь мне охотиться сегодня? — спросила Мария, отвлекая Раду от его размышлений.
— Да. Но мы пойдем вместе. Карло видел, как я похитил Риту. Сегодня люди будут настороже. Но нам с тобой обоим нужна кровь.
Раду положил Риту в свой гроб, закрыл крышкой. И подумал, что надо бы подыскать для нее собственный гроб.
6.
Иногда у него появлялся соблазн уничтожить Марию и Риту. Уничтожить свои создания. Подарить им покой. Избавить от них мир. Ему тяжело было наблюдать их поступки. Их свирепость и жадность. Женщины не должны становиться такими. Это оскорбление самой женской сущности. А уж тем более — когда это женщины из его семьи.
Граф мог бы легко убить их обеих. Они не смогли бы сопротивляться тому, кто обратил их. Своему Хозяину.
Но уничтожив их, он обрек бы их души на муки ада: ведь они прокляты, они грешницы, они убийцы, на их совести — десятки, сотни жизней. Раду не мог бы сказать, верит он в ад или просто в небытие для таких, как они. Но в любом случае — за гранью смерти Марию и Риту не ожидало ничего хорошего. И потому граф Карди удерживал карающую руку. И продолжал брезгливо наблюдать, как его внучка и его юная возлюбленная теряют последние остатки человеческого, последние крупицы своего прижизненного обаяния, все свое существование подчиняя одной лишь жажде крови.
В конце концов, это он их сделал такими. А значит, это его вина и его ответственность. И надо терпеть... Терпеть их такими, какими они сделались по вине темного дара, который сам граф им и передал!
Однако граф решил, что Лизелотте он не позволит стать такой, как они. Он будет удерживать ее на грани падения, сколько сможет. А когда она все-таки сорвется в пропасть, когда место кроткой женщины займет свирепая хищница, — тогда граф ее уничтожит. Без сомнений и без жалости. Он не позволит разочарованию отравить сладость их взаимной любви.
А в том, что Лизелотта его любит, Раду не сомневался. Он ведь пил ее кровь и по крови читал ее чувства.
Глава восьмая
1.
Джеймс продолжал понемногу просвещать Гарри относительно присутствия неведомого и реальности потустороннего. Однажды он даже пригласил Гарри на прогулку и отвез в... библиотеку. Гарри с трудом сдержал стон, когда осознал, где они оказались: ему уже порядочно надоели книги, а здесь их было просто море! Правда, они пошли не в зал, как все прочие посетители, жаждущие знаний, а спустились в подвал и прошли сначала в какую-то мрачную комнату без окон, заставленную бесчисленными стеллажами с книгами, потом оказались у обитой металлом двери, от которой у Джеймса был ключ. За дверью находился просторный, элегантно и удобно обставленный кабинет: обитые кожей кресла и диваны, между ними — журнальные столики, а еще письменные столы со стульями, и слегка вытертый афганский ковер на полу, и такие же на двух из четырех стен, в общем — и поработать, и отдохнуть можно, прямо как кабинет в доме Джеймса, только рассчитанный не на одного человека, а как минимум на пятьдесят. Окон тут тоже не было, но были светильники на разных уровнях и с разной степенью яркости. И вентиляция, видимо, тут была неплохая, по крайней мере — не очень душно, хотя Гарри все равно почувствовал застоявшийся запах хорошего табака, кофе и старых книг. Книги присутствовали на стеллажах, и книг было не так уж много, причем они не стояли вряд, а лежали стопками.
— Я привел вас сюда, Гарри, чтобы показать вам замок. Ваш замок. Садитесь, — Джеймс указал на один из столов.
Гарри отодвинул стул и послушно сел, глядя, как Джеймс снимает со стеллажа стопку книг. Он понял, что видимо здесь находится что-то вроде привилегированного читального зала, и эти стопки оставили посетители — чтобы никто не забрал книги до того времени, когда они смогут вернуться к чтению.
