Чтобы жизнь была хорошей надо очень много грошей. А где их взять? Надо грабить награбленное и наводить шороху, как отцы революции, бляха муха, поучали, а они плохому не научат. Но, то потом, в светлом будущем. Сейчас же главная задача — затаиться и не думать о том, что произойдёт завтра. Сначала обеспечим себя самым необходимым, а уже потом подумаем о личностном совершенствовании. Вот такая перед нами проявляется пирамида приоритетов. Теперь бегом переставляем лапки, куда кривая выведет: у беглеца сто дорог — у погони — одна, поэтому куда хочешь беги с Барнаула-на-Оби.
Жизнь — это вечный бег к постоянно удаляющемуся горизонту, главное не свернуть и не побежать в панике с избранного пути. Сам себя раззадоришь, и бежится легко, как психам, рванувшим из лечебницы. Прежде всего, бежишь от прошлого и самого себя, вспоминая древние инстинкты самосохранения. Устал, сбилось дыхание — переходишь на шаг — а потом опять резво переставляешь ноги в надежде добежать до маячившего впереди счастья. Добежал, но это оказалась очередная иллюзия. Всё сразу не падает с неба. Только в сказках сами падают в руки плюшки и текут молочные реки. В жизни за куском хлеба приходится бегать, иногда вприпрыжку.
Когда Вася уставал и начинал пыхтеть умирающим паровозом, то переходил на шаг, но стоило ему вспомнить Веркины телеса, как ноги сами ускорялись и несли его тело в светлые дали: мир вашему дому — побежим к другому, где от нас не требуют экстремального секса. Вот, что правильный психологический настрой делает. Немного подумав, Вася объявил себя жертвой обстоятельств, а не крайней степени собственной блондинистости. Бывший мент даже предполагать не хотел, что убегая от одной напасти, прибежишь к ещё более злой.
Как бы то ни было, но фарта тебе Вася, и пусть удача наступит тебе на пятки хоть на пару минут. Думай Вася о хорошем и придёт к тебе розовый фламинго.
Душа Вениамина Иосифовича требовала для своей услады солнечного света, лёгкого ветерка, тихого шелеста листвы, плёска рыбки в чистой воде, но приходилось после ночного дежурства, вместо поглощения вкусного завтрака, шастать по всем этажам больницы и искать сбежавших пациентов из VIP палаты. За эту работу ему никто не начислит зарплату, которая, на минуточку, совсем не совместима с жизнью. Вот так всегда: кто-то ест, а кто-то только думает о еде. Это принципиально разные вещи, как понятия "Конь в яблоках" и "Гусь в яблоках". Доктора вдруг стала расстраивать мысль, что он не использует все свои таланты и впустую тратит драгоценные секунды своей жизни.
Доктор Лёвин ещё раз посетил палаты на своём этаже и по головам сосчитал больных. Прошёлся по другим помещениям отделения — беглых нигде нет. Конкретики об их судьбе чуть меньше, чем нихера. Другие больные лежат себе на койках и не жужжат, а троих как корова языком слизала. Корова слизала старенького дедушку, прокурорского работничка и этого...как его...ну, того. Третий больной точно лежал на своей койке, но хоть убейся об стенку, в памяти его образ не сохранился. Как так-то? Задницей чувствую, что от этого дела сортиром несёт.
Пока не нагрянула милиция, надо беглецов найти живыми или мёртвыми. Ой, что я говорю. Лучше, если больные найдутся в добром здравии, чтоб они сдохли. Искать продолжим не хаотично, как сейчас мы делаем, а системно, то есть с подвала и до чердака. Заглянем в каждую дырку. Что больным делать в подвале? А чёрт их маму знает. Может, забрели сдуру. Какой с них спрос — больные ведь они. Ага, ходить не могут, но забрели в подвал, сволочи.
Тихо бормоча матюки на сбежавших больных, доктор Лёвин стал спускаться в подвал. Спуск чем-то напоминал сошествие грешников в ад. В этой части здания у нас целый лабиринт. Здесь располагаются продовольственные склады, которые обворовали неизвестные злодеи. Здесь же располагается помещение для "временного хранения" покойников. Дальше идут всякие технические помещения, и даже имеется рентген-кабинет, причём работающий. Надо обойти всё и внимательно осмотреть. Но как это сделать, если из-за проблем с освещением половина светильников не горит?
Начнём с продовольственных складов. Фу, тут, как всегда надо перемещаться в потёмках и "наслаждаться" запахами гнилых овощей и всякой дряни. Ещё и скользко здесь от плесени. Развели, понимаешь, плантацию viridi fingunt — то есть зелёную плесень. Куда главный врач смотрит? Ждёт, пока из плесени начнёт развиваться новая жизнь? Где тут у них выключатель, а то ни видно ни хрена: точно в какой-нибудь "маргарин" вляпаюсь.
Шаркая подошвами, доктор Лёвин пробирался по тёмному коридору практически наощупь. Жутковато тут. Сплошной саспенс с литром адреналина. Слышатся звуки шарканья подошв своих туфель, какие-то подозрительные шорохи плюс звуки, пробивающиеся с лестничной площадки. Бля, ещё и ящиков наставили: так и убиться здесь можно.
Наконец пальцы доктора нащупали дверную ручку, за которую он подёргал. Ага, замка нет, но дверь не открывается, так как ручку обмотали проволокой. Это вместо замка. Надо понимать, что в этой части подвала моих больных нет, иначе я бы на них уже наступил.
Вдруг доктор Лёвин вздрогнул от испуга из-за того, что внезапно его кто-то ухватил за плечо, и тут же заработала тусклая лампочка, слегка осветив коридор. Жёлтый свет лампочки не добивал до всех углов этого участка коридора, но доктора, все углы и не интересовали. Обвернувшись, он увидел перед собой знакомую повариху Клаву, сумевшую подкрасться к доктору в темноте и даже чуть напугать его. Да чтоб тебя. Вот же инфекция! Клава — одна из самых толстых и вредных тёток, что работали в пищеблоке. Клава вредная, как пропавшее молоко с селёдкой. Вот только зачем у неё в руке большой поварской тесак? Повариха уставилась на доктора своими маленькими, заплывшими жиром злыми глазками и молчала. Она на голову ниже Лёвина, поэтому смотрела на него снизу вверх и сопела. На несколько мгновений воцарилась напряжённая тишина.
— Вы чего здесь? — прошептал Лёвин. Он первый нарушил повисшее молчание
— Я за продуктами здесь, — ответствовала повариха, поигрывая тесаком.
— А ножик зачем? — неуверенно допытывался доктор.
— Резать буду, — сквозь зубы произнесла повариха. — А вот вы чего здесь?
— Больных ищу, — признался Лёвин. — Вдруг сюда забрели. Вы не видели трёх человек — дедушку и ещё двоих в гипсе?
— Сдались мне ваши проглоты в гипсе, — грубо произнесла Клава. — Осточертели они мне все, даже дедушки. Никого не видела, и видеть не хочу, только со склада куры пропадают и куски мяса, — она подозрительно смотрела на доктора.
— Тогда я пошёл, — попрощался доктор.
— Угу, — послышалось в ответ.
Удаляясь по коридору от продсклада, доктор думал, что получилось как-то двусмысленно. Что делать, если Клава сдуру подумает, что это я прихожу сюда и ворую кур? Какая эта повариха жирная и неприятная особа: образ поварихи Клавы, уходи из моей головы. А пахнет-то от неё так, словно процесс мытья оскорбляет её достоинство. Теперь я понимаю ходячих больных, своим ходом добирающихся в обед до нашей столовой. Люди приходят за поесть, но увидев наших поварих нажористых пропорций, у них делаются такие глаза, будто они пришли, азохен вэй, за убить.
Вдруг в извилинах мозга доктора сформулировалась бредовая мысль посетить мертвецкую — это тараканы в голове эскулапа, наверное, решили напомнить ему о своём существовании внезапным шевелением. Или таблетки подстегнули мышление. Ну, с чего доктор взял, что живые больные заберутся туда, куда относят уже далеко не живых больных. Кроме того, у больных от этого помещения нет ключей, а у доктора есть связка ключей от многих помещений, потому что он являлся сегодня ночью дежурным врачом и не успел отдать связку ключей новому дежурному. Видимо доктор переел успокаивающих таблеток, "перегрелся" от ночных событий или нанюхался дурманящей отравы, иначе как объяснить, что он полез в мертвецкую. Мало ему приключений?
Вениамин Иосифович всегда ценил здоровое чувство юмора, считая, что чувство юмора — один из главных признаков нормальности человека. Чёрный медицинский юмор он также уважал. Не очень его увлекали детективы, фильмы ужасов и мелодрамы. В этой больнице и так драмы и детективы круче, чем придумывает отечественный кинематограф. Осталось только ужасы прочувствовать, и мы перещеголяем Голливуд. Впрочем, до прочувствования ужасов доктору оставалось совсем немного. Пока же ему в голову лишние мысли не лезли, мозжечок не грызли. Вообще-то воображение доктора весьма развитое — при случае, он мог запугать до полусмерти своих пациентов, да и самого себя. Ища в связке ключей ключ от мертвецкой, доктор качал головой — вон как его смогла напугать тётка Клава своим ножиком, до сих пор сердце стучит, и мурашки табунами бегают по телу, а бодрый морозняк продирает по всей спине. То, что он сейчас собирается в одиночку зайти в одно из самых мрачных помещений города, доктора не смущало. Чего покойников бояться? Они не кусаются.
Эта часть закоулков подвала выглядела намного лучше, чем там, где хранят продукты. Только внешне лучше: светлее, на стене плитка ещё не вся осыпалась, плесени нет. Вот только запахи здесь по своей отвратительности сопоставимы с запахами на продскладах. Беда с этой вентиляцией: теоретически она должна работать, а практически вентиляция показывает кукиш. "У каждого дела — запах особый" — сказал Ким Ир Сен. Ага, духан здесь особый.
— Хорошо, что я не патологоанатом, — пробормотал доктор Лёвин. — Нюхай всю жизнь формалин и специфические миазмы.
Вот и "отель" для покойников за этой дверью. "Отель" не пять звёзд, а тянет только на половину звезды, но чем богаты. Покойники и этому рады до смерти: рекламаций на условия от них не поступало ни разу.
Копаясь ключом в замочной скважине, доктор бормотал песенку, популярную в узких кругах: "...здесь друг с другом упакованы в мешки наши трупаки, рядом ломтик докторской колбаски, чей-то череп, чьи-то глазки, огурцы своей закваски и фрагмент прямой кишки". Замок щёлкнул: ну вот и ладушки — я говорю вам "Здрасьте".
Оборвав песенку на полуслове, доктор вошёл в помещение и включил освещение. Проморгавшись, зажглись, разгоняя мрак и мельтеша тенями, лампы холодного дневного света. Они неприятно мерцали и издавали противный звук, щекочущий нервы. Что здесь хотел увидеть доктор, чего он не видел? Ещё несколько часов тому назад он сам пытался спасти вот это тело, что сейчас лежит на столе, столешница которого обита оцинкованной сталью. Ничего, труп и так полежит...не убежит. Уже сегодня его отвезут в патологоанатомическое бюро на вскрытие. Здесь только временное хранилище. Те два трупа, что нашли возле больницы, сюда не потащат, а сразу отвезут на исследования. Обстановка здесь, конечно, как на скотобойне: некоторых впечатлительных медиков, кто в первый раз посещал это помещение случалось тут же выворачивало.
— Тэкс, батенька, лежишь и не жужжишь? Ну, рассказывай, что у тебя нового или старого, — пробормотал доктор, разглядывая труп, как будто он его до этого момента не видел. — А у нас больные сбежали, прикинь. Теперь ищу их везде, где только можно. Вижу, вижу. К тебе претензий нет: ты наших больных не прятал. Бля, я вот не посмотрел на продскладе. Может тётка Клава своим ножиком уже разделывает моих больных. Видел бы ты её морду — точно обгадился бы со страху. А у меня, прикинь, штанишки сухие. Я даже не обгадился от воплей нашего главного врача, а когда он кричит, то его морда становится страшнее морды тётки Клавы. Он своими воплями меня в могилу вгоняет и даже глубже. Этот чирик-чирик в нашей больнице не к добру, точно тебе говорю! Тебя вон взяли и загрызли, ещё пару трупов недалеко валяется, несколько больных исчезло, плюс молодой мент пропал, а тётка Клава по подвалам с ножиком бегает. Весело у нас тут. Ещё Кипреев, укуси его тётка Клава, так и норовит ежей за шиворот запустить. Обидно, да.
Труп "милиционера" собеседнику не отвечал, только гудели лампы, периодически мигая, и казалось, что по углам стала сгущаться темнота, и зашевелились тени. Зрелище не для слабонервных. Запах тоже. Вот почему доктор Лёвин, особенно по молодости лет, любил сюда под каким-либо предлогом приводить молоденьких медсестричек и прикалываться над их страхами. А что такое? Здесь вполне "благостная атмосфера", тут хорошо детские утренники проводить, ха-ха.
Зимой здесь особенно прикольно пугать молодых медичек: зимой здесь ещё и холодно. Вот только в последнее время стали приходить на работу непробиваемые девчата, которых обыкновенным трупом не напугаешь. И необыкновенным тоже. Как вот этим, к примеру. Действительно, начал присматриваться к покойнику доктор — что-то с этим трупаком не то. Он должен бы, по идее, начать выглядеть хуже, чем когда помер, а этот труп, наоборот, стал приобретать вид, приличествующий живому человеку. Доктор с любопытством присмотрелся к ранам на теле трупа, которые Лёвин сам же и зашивал. Фигня какая-то. Раны выглядели, как будто прошло с момента операции несколько дней. Ерунда: у трупов нет регенерации, ведь в них уже нет жизни. Тогда что это за феномен? Может этот организм оживает? Это же смешно. Правда, смеяться, в свете последних событий не очень-то и хотелось.
Лёвин хотел посветить в зрачки трупа фонариком, но того в карманах халата не нашлось: в кармане находилась только связка ключей. Вот самым большим ключом и ткнул доктор Лёвин в бедро трупа. Место, куда ткнул доктор, быстро окрасилось с белого в цвет нормальной человеческой кожи. Очень уж быстро. Что говорило... Нет, это против природы, ведь человек погиб несколько часов тому назад. Так не бывает, как не бывает собаки с колбасой на шее.
Сказать, что метаморфозы с трупом эскулапа слегка озадачили, то не совсем верно — доктор Лёвин пришёл в возбуждение и вознамерился незамедлительно исследовать труп. Профессиональный интерес пересилил осторожность. Однако, у "трупа" имелось своё мнение, и это мнение шло вразрез с интересами отважного доктора.
Нарезав вокруг покойника пару кругов, доктор Лёвин заметил, что нижние конечности "трупа" вдруг начали подрагивать. Если покойник вдруг засучил ножками, то это, прежде всего, вызывает любопытство у некоторых граждан. Вместо того, чтобы "ударить по тапками" и бежать отсюда без оглядки, некоторые любопытные граждане, наоборот, приблизили свой любопытный нос ближе к объекту исследования. Проняло доктора Лёвина до озноба только тогда, когда покойник вдруг открыл глаза и уставился на медработника взглядом, которым хорошо охлаждать тёплую водку. Каким образом покойник видел, кто перед ним находится — решительно непонятно, так как на Лёвина смотрели совершенно красные глаза. Но смотрели они на эскулапа с кулинарным интересом. Доктор стал понимать, что дело запахло керосином, когда покойник приоткрыл рот и клацнул на доктора зубами, издав ими незамысловатый мотивчик "дай-дай-закурить". Вот тут доктора торкнуло так, что, казалось, для него даже время застыло. Вениамин Иосифович ощутил себя, будто муха, попавшая в липкую мухоловку. Движения стали даваться с огромным трудом, дыхание остановилось, а непонятный монстр вот он — лежит на расстоянии метра. "Оно" что такое? Внезапно Вениамин Иосифович осознал, что такое сферический конь в вакууме, а также, что лежащее, пока ещё смирно, "Это", вот-вот встанет и начнёт его жрать вместе с халатом. "Оно" меня сожрёт, а люди оставят в память обо мне только примитивную эпитафию на могильном камне, типа: "Безвременно прервалась жизни нить, не дав тебе мечты осуществить".
