Куда же она попала на этот раз?
— Что это? — кто-то по-своему озвучил вопрос хриплым шёпотом. Странница, вздрогнув, обернулась. — Как глупо.
Она ошиблась, когда посчитала, что рядом никого нет. У мшистых камней — там оградка отходила в сторону, словно отрог от основного хребта — полулежала-полусидела златовласка. Сейчас, при свете умирающего дня она выглядела действительно жутко — теперь-то Дуне не приходилось удивляться своему страху, ибо его причина была видна невооружённым глазом. Сухая, морщинистая настолько, что не просматривались старческие пятна, кожа обтянула не плоть, а кость: с истончившихся пальцев упали колечки, тяжёлый браслет переломил запястье; колени торчали из-под юбки как угол обеденного стола под шёлковой скатертью; шея более походила на ветвь, желанное топливо для костра, а грудь с трудом поднималась, сдавленная лёгким ожерельем из речного жемчуга. Зубы, странно хорошие, прорвали такие раньше пухленькие, а теперь лишь один намёк на них, губы; скулы и подбородок отличала та же угловатая острота, что и колени; глаза, лишённые век, казалось, выкатились из орбит. И этот остов венчало нечто серо-белое и клочковатое. Златовласка внушала ужас куда больший, нежели скелет мастера Лучеля, ибо тот был всего лишь мертвецом, нечистью, когда женщина перед Дуней являлась обычным человеком — сверхновая от столкновения времён выпила жизнь из тела, позабыв прихватить дух. Странница вновь прикрыла рот ладонями, чтобы несчастная не заметила чужого испуга. Бедняжка.
— Боишься, да? — хмыкнула некогда белокурая некогда богиня. Откуда шёл голос — изо рта, шеи или дыры между рёбрами? — Боишься. Я бы тоже испугалась.
Последним мазком, подписью художника на портрете кошмара было платье. Оно не то что не испачкалось или порвалось, а даже не помялось.
— Я... я... — с трудом выдохнула Дуня. — Я позову на помощь.
Она заозиралась. Сумерки выползали из всех щелей змеями-тенями, они не спешили, определённо зная, что их господство будет коротким и не оставит по себе никакой памяти — так зачем же суетиться, бежать захватывать трон, когда можно спокойно, без треволнений пройти мимо, просто, без затей исполнив свою работу? Они проторят дорожку королеве-ночи, а утром верной свитой проводят в опочивальню. Однако, несмотря на небыстрое движение, темнота всё же сгущалась — замок, отгороженный от Дуни неосвещёнными хозяйственными пристройками, был виден уже лишь благодаря немалым размерам и огням в окнах-бойницах.
— Надеюсь, там не откажут иноземкам-путешественницам.
— Не откажут, Леска, — откликнулась златовласка. Странно, ей известно Дунино настоящее имя? Более-менее настоящее. — Ты разве не признала замок?
— Нет, — путешественница прищурилась, вглядываясь в серую громаду. — Я сейчас, я быстро.
— Не надо, Леска, бесполезно. Поздно... — златовласка заговорила тише. Или во всём виновато уходящее солнце, которое вместе с красками забирало из мира звуки? Чтобы расслышать страдалицу, Дуня присела рядом и, поборов брезгливость — как же девушка себя в этот миг осуждала! но она ничего не могла с собой поделать, только заставить, — осторожно сжала руку женщины. Сухие веточки пальцев чуть заметно шевельнулись. Чуть заметно, благодарно. — Я мертва. Немного осталось. Ты меня похоронишь, обещаешь?
— Да.
Дуня не стала спорить, обрисовывать златовласке перспективы её ещё столетнего будущего. Кого здесь обманывать?.. Так они и сидели — в молчаливом полумраке. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что чувствует лишь биении крови в своих пальцах. Всё?
— Как глупо, — нет, не всё.
— Что?
— Да всё, — златовласка снова утихла ненадолго. — Он ведь и впрямь носил бы меня на руках.
— Да.
— И ты меня пыталась отговорить, а я...
— Да.
— Теперь-то я понимаю, почему сделала всё, чтобы даже случайно не прикоснуться к ученице, — она горько усмехнулась, — и к наставнице... Скажи, отчего я не помню того парня?
— Тацу? — удивилась Дуня. Затем исправилась: — Перестука?
— Да, — теперь односложно отвечала низвергнутая богиня.
— Вы были так юны, а он сладкоголос. Он вам понравился. И... Я не знаю, что между вами произошло. Для меня этого ещё не было. И, наверное, не будет.
Как грустно, но так похоже на правду. А ведь странница так и не предупредила защитника о "лаборатории"! Или же Дуне и Тацу повезло, что девушка ничего не сказала? Разве она только что не видела, к чему подобное предостережение может привести? Выходит, судьба преподала горе-путешественнице урок, жестокий уже тем, что задел он невинных людей. Или же это — всего лишь отговорки? Не утешает ли себя Дуня?
— Думаю, ничего.
— Что?
— Ничего между нами не произошло, — пояснила златовласка. И почему? Почему Дуня облегчённо переводит дух? Что ей с того? — Этот... Перестук из тех, кто играет только тогда, когда уверен, что напарник знает об игре. Этот... — умирающая снова запнулась на местном имени менестреля, — Перестук не может, да и не хочет давать больше.
— Игре?
Зачем Дуня задала вопрос, если не желала слышать ответ? Зачем?
— Забудь его. Он влюблён. И ты ничего с этим не сделаешь, — златовласка не мстила напоследок, она действительно хотела помочь. А что получилось не ахти... она не умела иначе, некогда было научиться. — Ты обещала меня похоронить.
— Да.
Они вновь сидели в тишине и темноте. Когда лиц обеих коснулся лунный свет — и как это путешественница умудрилась не сразу заметить огромную бляху на чёрном-чёрном небе? — Дуня осознала, что держит за руку труп. Но отпрыгивать и судорожно вытирать ладони не стала. Бедняжка! Как же всё-таки златовласке не повезло! Всего-навсего — не повезло. Ей бы только капельку... Девушка поднялась и без труда — женщина была легче младенца — оттащила тело под примеченные сразу по перемещению кустики. Кукла мужской клоунады — так она её обозвала? Похоже, кукла сломалась в Дуниных неуклюжих руках. Уложила на нетронутую траву, вернула слетевшие украшения. Затем порылась в сумке — у чего-то твёрдого, наверное, тубуса с заклинаниями, и впрямь на самом дне отыскала кинжал и огранённый под алмаз флакон. Н-да, хомячок.
— Это ведь твоё, чертовка, — улыбнулась странница сквозь слёзы. — Ты ведь и их получила не задёшево. Пусть они останутся с тобой...
Завалить несчастную камнями тоже оказалось довольно-таки просто — оградка с удовольствием рассыпалась на надгробие. Впрочем, завтра наверняка разболятся спина и плечи, но это будет завтра.
Дуня постояла немного над неказистой могилкой и отправилась к замку. Следует предупредить хозяев, что на их заднем дворике прикопан труп. Да и... Вдруг получится напроситься на ночлег? Ведь златовласка с её-то подозрительностью не сомневалась в обитателях тёмной — сейчас свет пробивался лишь из одного оконца — громадины. Приблизившись, Дуня поняла — почему. Огонёк сбежал из комнатушки госпожи Врули. Это же замок сэра Л'рута! Девушка, вопреки усталости, ускорила шаг, взялась за ручку двери для слуг и... Столь явного и осознанного перехода из одного мира в другой ещё не было. Вот Дуня тут, а теперь — она там. Как хорошо, что она похоронила златовласку, иначе бы нарушила обещание — мелькнуло в голове, прежде чем странницу закружила радостно гомонящая толпа разряженных существ.
Яркий солнечный свет, пёстрые краски, развесёлый смех, крики балаганных зазывал и лоточников, разудалая... разная музыка, танцы прямо на улице, дурманящие ароматы чебуреков и беляшей, дымок шашлычка, сладость медовых сот, холодок фруктового льда — каким неуместным казалось это всё! Дуне хотелось присесть в тёмном уголке и, следя за медленно ползущим по полу лунным лучом, забыться. Она никогда и никого не провожала из мира живых в мир мёртвых — это было тяжело. Хотя, вроде бы, что она такого сделала? Подержала человека за руку — и всего-то... Силы — и душевные, и физические — буквально вымыло из тела. Разуму и плоти требовался отдых. Да и Дуня отлично знала, что сон лечит, после него можно улыбаться утру и неважно какому — обещающему хороший, ясный день или хмурому и дождливому. На этот раз утро пришло не вовремя. И пусть оно оказалось безумно красивым и счастливым, праздничным, девушку не покидала грусть. Грудь сжимала чёрная тоска, хотя вокруг и впрямь царили чудеса.
Карнавал тёк по широченному проспекту, волновался, фонтанируя к небесам скоморошьими фигурами на ходулях, фейерверками из конфетти и, пожалуй, настоящими салютами, ленточками шёлкового серпантина, выплёскивался или наоборот вбирал в себя небольшие шествия с улочек поменьше. На первый взгляд участники гуляний представлялись различными чудовищами, мифическими или попросту неземными существами. На второй — конечно же набором масок, удачных и не очень, дорогих и дешёвых. И только с третьего взгляда приходило понимание, что это и впрямь маскарад, однако участвуют в нём вовсе не люди или, вернее сказать, не только люди — человекообразные здесь тоже встречались, так что Дуня ни в гриме, ни без него не была на торжестве диковинкой. Впрочем, к инородным предметам её всё-таки причислили: толпа не то чтобы брезгливо, но старательно не прикасаясь, выкинула девушку на тихий островок, к деревцу в окружённом бортиком квадрату утоптанной землицы. Несчастный городской саженец. Дуня села в его узловатых, каких-то старческих на вид корнях. Рядом распустилась чародейским цветком урна. Ну да, где ещё место дурнопахнущей замарашке в грязной одежде как не у мусорного ведра? Самое то место! Может, зря она сняла куртку Тацу? Да нет, правильно — на ней сапфировая брошь, ещё отберут...
В животе заурчало. Воспоминание о менестреле подсказало, где искать еду. Блестящий пакетик лежал там, где его оставил парень — в боковом кармашке сумки. Спустя мгновение девушка захрустела сухарями. А ещё через миг к её ногам полетели первые монетки. Ну вот, теперь она ещё и попрошайка. Дуня из интереса подняла парочку. Разные. На одной, кажется, медной, едва-едва просматривался стёртый иероглиф на аверсе и что-то вроде кукурузного початка на реверсе. На второй, с золотым отливом, более новой, орёл сжимал в когтях змею, а с другой стороны — змея самозабвенно душила орла. Жизненно. И чеканка не схожая — видимо, на большой праздник съехались граждане многих стран. Либо дело всего лишь в достоинстве монет.
Наверное, она задремала. По крайней мере, очнулась Дуня из-за тревожного изменения в пространстве, всё так же сжимая в кулаках деньги и полупустую упаковку сухариков. Что такое? На девушку упали три тени. Всё бы ничего — теней от веселящихся гуляк имелось в избытке, да и деревце, пусть и заморенное, не скупилось на своего сумеречного двойника, но в этих трёх было что-то неправильное. Они не двигались. В отличие от покачивающегося от ветра и шума саженца и снующих туда-сюда масок. Странница подняла глаза. Так и есть — рядом стояли и разглядывали Дуню трое. Внимательно так разглядывали, изучали.
Все трое были женского пола. Во всяком случае, двое гостей щеголяли юбками, а третий — неким подобием женственности... примерно так же, как если бы приснопамятный Крештен побрился, отрастил бы волосы и роскошный бюст. Костюмчик, кстати, у... э-ээ, девицы тоже напоминал о железнодорожной бригаде — ярко-рыжий комбинезон, заправленный в коричневые сапоги, да вместо клетчатой рубахи блуза с геометрическим орнаментом. Кроме этого рисунка и любопытного взора, ничего общего между тремя аборигенками не просматривалось. Та, что имела "геометрический" поясок, более всего походила на куст, принявший под ножницами садовника человеческую форму. Та, что укрыла голову "серийным" платком-банданой, напоминала сатира. Она-то и заговорила. Что сказала — ясное дело, Дуня не разобрала. Это мастеру Лучелю могло примерещиться, что он наложил на девушку заклинание — в действительности ничего подобного он не творил, потому местный язык для странницы (опять и снова) оказался неизвестным. Но о чём вещала сатир, Дуня, пожалуй, догадалась: судя по метке-украшению компания принадлежала к одной организации — какой-нибудь банде или гильдии нищих, хотя оборванками дамочек назвать было трудно. Да кто их знает, может, принарядились к празднику?
Не пытаясь выяснить подробности, Дуня поднялась, бросила на мостовую монетки, вышвырнула в урну пакет с сухарями — мусорное ведро вдруг схлопнулось бутоном, из его нутра донеслось довольное урчание, что в тот момент нисколько ни удивило, ни испугало девушку — и побрела прочь. Троица недоумённо переглянулась и быстро собрала оставленное странной человечкой богатство. Ведь ей кидали настоящее золото!
Народ веселился. Дуня медленно шла туда, куда вели ноги. По сторонам она не глазела, вперёд, в общем-то, тоже — крупные препятствия успевала замечать шестым чувством любительницы чтения на ходу, мелкие сами спешили увернуться, пугаясь нехорошего вида и не лучшего аромата. Девушке было всё равно, что о ней думают. Да она и не замечала косых взглядов, морщившихся лиц, отскакивающих прочь тел. Она ничего не видела. Вероятно, потому и услышала средь громогласного тарарама тихий напев флейты. Впрочем, в этой мелодии было что-то особенное, притягательное, её уловила не только отрешённая от всего и вся Дуня, но и разгорячённые праздником существа.
На небольшой площади, центром которой служил трёхъярусный фонтанчик-вазочка для фруктов, собрались зрители, человек... ну-у, пусть будет человек, тридцать или сверх того. Они оказались разными настолько же, насколько поданные страннице добрыми гуляками монеты — не одной расы, пола, возраста. Наверняка различных профессий. Они, выйдя сюда, уже не сливались с остальной толпой. Они стали другими — естественно, не надолго, временно, пока их не отпустит тот, что всецело завладел их вниманием. На третьем "блюде" фонтана, нисколько не стесняясь обнажённых мраморных дев, заливающих его из белоснежных кувшинов водой, сидел юноша. Он-то и играл на блестящей солнечной позолотой флейте. И, кажется, ему не было никакого дела, что рядом кто-то есть.
Дуня издалека, со спины легко узнала уличного музыканта.
— Сла... — ух, опять она. — Ливэн?
Как он её услышал? Может, оттого, что и тут зрители расступились? Или виной тому удивительная тишина, в которой царила лишь песня, а гомон не допускался? Так или иначе, паренёк резко оборвал игру и обернулся. Посмотрел на ту, что даже не окликнула, а просто-напросто сказала вслух его имя. Себе, не другим. Не ему. И узнал.
— Ты?
Это был он, заключённый сто сорок четыре. И у странницы имелась к нему пара-другая вопросов.
— Именно, — она сложила руки на груди. Девушке не терпелось выяснить, почему её лицо в паре с этой физиономией расклеено по всем вагонам и наверняка другим, более людным местам. В этот момент странница позабыла печаль, что тянулась за ней с самого расставания со златовлаской. Увидев Ливэна, Дуня расцвела, готовая броситься к нему на шею. Но как только юноша оглянулся, признал и по-дружески приветливо ухмыльнулся, так сразу же девушка припомнила и поцелуй, и шуточки пожелезников. И почему-то — никогда она за собой такой дури не замечала! даже в школе! — захотелось швырнуть чем-нибудь в весельчака. На беду, сумку было жалко.
