Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— 14,5 миллиметров, как у ПТР? — ни к кому специально не обращаясь, спросил он.
— Да, молодой человек, — поправив очки спокойно ответил оружейный мастер.
— Погано. Отдачей оптику стряхнет. Первым же выстрелом. Про плечи говорить ничего не буду, стрелять из такого на войне приходилось, но радости в том мало.
— А вы приглядитесь внимательнее. Это же штучное изделие! Нарезка выполнена по полукубической параболе, как это делали разве что в морских орудиях. Ствол вывешен на дюралевой раме. И сюда гляньте — гидравлика демпфирующая отдачу. Вот рычажная система, амортизатор, торсион. Регулировать ничего не надо — все под вас сделано. Так что, не беспокойтесь, и прицел в целости будет, и плечо без синих пятен.
— Да, теперь вижу. Только стрелять все равно не смогу. Мне говорили — один выстрел всего у меня будет. А тут ни таблицы стрельб, ни времени патроны подготовить.
— Не обижайте нас зазря. Табличка — вот она. Патроны подготовлены. Пристрелять под себя — милости просим на полигон. Дистанция отмерена. И вот посмотрите еще: прицел прикрепляется вот в эти пазы и зажимается болтиком. Резьба гаечкой контрится. Так что, раз пристрелявши, снимать и ставить прицел можно сколько угодно раз — ничего не собьется.
— Патроны я сам готовлю.
— Ну что вы так, право слово... Можете любые разобрать и убедиться. Гильзы — калиброваны, каждая навеска пороха на аптечных весах отмерялась. Пульки все — не просто штамповка, на токарном станке доводились, по массе расхождение — не более двух миллиграмм.
— Посадка.
— Опять говорите не подумав. Размеры все в точности под патронник подогнаны. Так, чтобы пуля в аккурат к началу нарезов прикасалась. Не туго, но и без зазора. Да сами проверьте!
— И проверю!
— Вот и проверяйте.
Сходив на стрельбище, стрелок убедился — поставленная задача реальна. С двух километров все пули легли в пятнадцатисантиметровый круг. Правда, ветра на стрельбище почти не было. Но ветровой флажок в районе появления цели Федор Антонович обещал твердо, а поправки считать Халеев умел.
Он никогда не интересовался, кого и почему. Ответственные товарищи однажды ему объяснили: у Советской власти всегда есть враги, официально судить которых зачастую либо неуместно, либо невозможно. Его забота — единственный точный выстрел. Смущало только одно — пули. Точнее, тускло-серый отблеск их оболочек. Неужели серебро?! Зачем?!
24 декабря 1952 года.
... Воронеж.
Следственная бригада в Воронеж опоздала. Пока дошла информация, оформили ордера, подготовили вылет — прошло время. Сам полет занял менее часа, да еще потребовалось минут двадцать, чтобы добраться от аэродрома авиационного завода до площади Ленина. Вот и не успели.
Товарища Жукова к моменту прибытия товарищей из Москвы благодарные граждане уже успели подвесить на фонарном столбе рядом с театром оперы и балета. Отдельные горячие головы предлагали использовать для этой цели очень удобно вытянутую в сторону Отрожки руку вождя, но идею поддержали не все. Так уже делали фашисты, и уподобляться им не хотелось. Потому — обошлись столбом.
Компанию первому секретарю составили еще несколько до недавнего времени облеченных властью личностей. Допрашивать было попросту некого.
А город продолжал жить своими повседневными делами. Делал самолеты, ракеты, экскаваторы. Граждане воспитывали детей и заботились о стариках. Разве что самые наблюдательные отметили слегка расширившийся ассортимент продовольственных магазинов.
Причина тому была проста. К примеру, товарищ Варламов, многолетний и бессменный директор гастронома на проспекте Революции строго-настрого приказал продавцам — ничего лишнего в подсобках быть не должно. Кто первым придет, тот и купит.
— Нынче что-то оставлять для уважаемых смысла нет, — заметил он в присутствии продавцов. — Себе дороже выйти может.
И если бы такое происходило только в Воронеже.
... Астрахань.
— Думаем, завтра он здесь будет, Федор Антонович, — изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, доложил Первому секретарю Астраханского обкома КПСС Мамонову заведующий общим отделом Антонов.
— Что делать будем? Чем гостя незваного встретить можем?
— Ничем, Федор Антонович. После бойни под Литвиновкой в авантюры никто не полезет. Ни войска, ни милиция.
— Это ты про слух о воинстве небесном? — коротко хохотнул Федор Антонович. — Сам же понимаешь, ерунда это. С воздуха его кто-то прикрыл. Знать бы только, кто...
— Все одно плохо. И бежать не получится. Всю жизнь не пробегаешь. Как только остановишься, сразу найдется, кому спросить: 'А что это ты, товарищ дорогой бегать вздумал? Страшно, совесть давит?'
— Не переживай. Есть у меня человек верный. За инструментом в Тулу поехал. К вечеру, думаю, вернется, коли погода будет. А там посмотрим, посмотрим...
Другое страшно. В Москве — куда ни кинь — сплошь новые лица. И никому ничего от нас не надо, как раньше было. Попросил я там за своих, а мне так ответили, что и повторять — язык не поворачивается. Всех под одну гребеночку метут. Невзирая на возраст и заслуги. Слышал же, что Хозяин сказал?
— Как же, слышал. Единая для всех этика. Если у кого нет — не обессудь. Ты даже не животное, а так, мусор человеческий, урод, генетический брак, опасный для общества. Потому уничтожать будут тщательно, но без всякой ненависти.
Чем это для нас обернется, не хочется даже представлять.
— То-то и оно. Но бог даст — отобьемся.
... Москва, Кремль.
— На совещании присутствует специалист по данному вопросу, товарищ Вельяминов. Давайте послушаем его мнение. Возражений нет?
Присутствующие не возражали. После короткой паузы в кабинете прозвучало:
— Говорите, Илья Николаевич.
— Мы не знаем механизмов переноса сознания. Не знаем, что это на самом деле, промысел ли Божий или чья-то воля. Не знаем целей, преследуемых товарищем Семецким.
Человек, способный идти сквозь время, бесконечно чужд любому обществу. Потому, либо оно его подминает и растирает в мелкую пыль, либо исполняет его волю. В данном случае реализуется второй вариант.
С точки зрения обычной общечеловеческой морали, его действия можно охарактеризовать как тотальное беззаконие. Или как приход нового Закона — выбирайте наиболее приемлемый для Вас вариант. Все равно это ничего не меняет.
Перед совещанием я получил информацию, что процентов двадцать из тех, кто пережил приход Судьи, стали способны к восприятию чужих эмоций. Надеюсь, присутствующие отчетливо понимают, каким образом события будут развиваться далее?
26 декабря 1952 года. Астрахань.
— Значит, пятеро профессионалов высшей пробы на двух машинах не смогли отследить перемещения одного мальчишки, да еще и в центре города, на острове? — лишенным всякого выражения голосом поинтересовался полковник Холодов.
— Некуда ему было деваться, товарищ полковник. С одной стороны — Волга, с другой — два ерика. И никуда бы он не делся, если бы человеком был. Но это ж Судья. К тому же, кроме нас там еще и стрелок был. Его мы взяли, — не пытаясь оправдаться, а лишь констатируя факты, пояснил старший группы.
— Ну, если это называется 'взяли', то я — дед Мороз! — резко прореагировал Холодов. — Немного чести повязать воющего от боли стрелка, ползущего сдаваться на коленях.
— Готовы ответить по всей строгости. Только нет за нами никакой вины, — вновь высказался старший. — Вот, пусть хотя бы Рябинин расскажет, как оно, за Судьей присматривать.
— Пусть расскажет, — разминая очередную беломорину, согласился Холодов.
— Товарищ полковник, я ведь дальше всех находился. Ну, на случай неожиданных всяких перемещений объекта. И смотрел внимательно. Даже бинокль был. И зрение у меня в порядке. Только вдруг силуэт объекта расплываться стал. Пытался я присмотреться, даже бинокль вытащил, но все равно не смог. Слезы потекли, а пока проморгался — нет его уже. Но уйти он далеко не мог. Все равно либо я либо еще кто обнаружили бы. И вот еще что было... — Рябинин неожиданно замолк, явно сожалея о вырвавшейся у него фразе.
— Так что было? — заинтересованно спросил Холодов.
— Не поверите, нельзя такое в рапорте писать.
— Это мне решать, что нельзя, а что можно! Все говори, Рябинин.
— Мне показалось, товарищ полковник, что перед тем, как исчезнуть, Судья, подобрал с тротуара то ли палочку, то ли спичку... — оперативник вновь потерянно умолк.
— Да не тяни ты кота за принадлежности! — взорвался полковник.
— Так тут такое дело. Нарисовал он что-то вроде растянутого круга. Прямо на стене Персидского подворья. И шагнул туда. Кто ж в такое поверит?! И толку, что ребята тоже видели? Нам в дурку неохота.
31 декабря 1952 года. Лондон.
— Мы получили ваше прошение, сэр Альвари. Но прежде чем дать делу ход, мне бы хотелось выяснить у вас лично, почему же вы объявляете себя неспособным более выполнять обязанности Посла. — сочувствующим тоном произнес Энтони Иден. И, после небольшой паузы, продолжил.
— До последнего времени вы с блеском выполняли возложенные на Вас правительством и Короной обязанности.
— Короне следует подобрать на мой пост более восприимчивого и сообразительного человека, господин Министр. Он совершит меньше ошибок.
— Какие же ошибки совершили Вы?
— Господин Министр, в своем отчете, написанном после известных Вам событий в Москве я написал, что меня спас дипломатический статус. Это не так.
— Достаточно спорное заявление. Хотя, действительно, в посольствах было много смертей. Однако они происходили в промежуток от суток до трех после События. Чем Вы это объясняете?
— Всего лишь профессиональной деформацией, свойственной людям нашей профессии. Даже поставленные лицом к лицу с Высшим Императивом, многие из нас способны долго изворачиваться, громоздя силлогизмы друг на друга.
— Пожалуй, Вы правы, — зябко передернул плечами первый граф Эйвонский.
— Далее. В отчете я писал о появлении у большевиков нового вида оружия, которое я определил как психотронное. Это тоже ошибка. И большевики тут абсолютно ни при чем. По моим наблюдениям, большая их часть к Событию совершенно непричастна. Люди просто пытаются выжить.
— То есть, вы хотите сказать...
— Да, господин Министр. В игре некая неизвестная нам сила. Доселе неизвестная. Или слишком хорошо известная. Настолько хорошо, что мы давно перестали верить в ее существование.
Как видите, я сделал множество ошибок, и должности Посла не соответствую.
— Не стоит делать такие категоричные заявления, сэр Альвари, — дружелюбно произнес хозяин кабинета. — В отличие от многих своих коллег, вы не только вернулись живым и в здравом рассудке, но и своевременно оповестили нас о новых угрозах. Может, все-таки вернетесь в Москву?
— Нет, господин Министр. Я и так отчаянно хочу вернуться, этот город снится мне каждую ночь. Но, просыпаясь от того, что дыхания не хватило, понимаю: жить там не смогу.
— Даже так? А знаете, сэр Альвари, расскажите мне чуть подробнее о своих личных впечатлениях. Не как министру, а как джентльмен джентльмену. Представьте, будто мы с вами старые приятели, беседующие в клубе за стаканчиком чего-нибудь согревающего. И кстати, не желаете ли виски?
— Не откажусь, сэр Энтони.
— Просто Энтони. Мы же в клубе, не так ли?
— Разумеется.
Гаскойн отхлебнул виски из стакана, налитого графом почти по-русски, поудобнее устроился в кресле, и начал рассказ.
— Господа со Смоленской площади, как водится, никаких комментариев не дали. Вот я и решил, что не худо бы прогуляться по столице ножками, и посмотреть своими глазами, что же происходит.
-Это могло быть опасно, — заметил Иден.
— Ни в коей мере, — спокойно ответил Гаскойн. — Уголовников там более не водится, а местные политики сами не понимают, в какую игру они нынче вынуждены играть. Потому к резким действиям сейчас никто не склонен.
— Неплохо бы съездить на воды, да так, чтобы тем временем в Ист-Энде порезвилась эта... сущность, — улыбнулся Иден.
— Даже не знаю, что Вам на это сказать, — грустно отозвался Гаскойн. — Как по мне, сжечь дом дотла, чтобы уморить тараканов — идея не самая блестящая. Но вы же явно пошутили, не так ли?
— Разумеется, пошутил. Продолжайте, Альвари.
— Я старался гулять там, где много людей. Это оказалось верным решением. Никого ни о чем спрашивать не пришлось. Я и так все узнал, и все почувствовал.
Сначала рядом с рынком меня остановила пожилая женщина, буквально силой втолкнула в руки pirozok и сказала: 'Эк тебе душу покорежило, болезный. Но ничего, и это пройдет. Покушай вот'.
И действительно, мучавшая меня головная боль отступила. Даже слегка улучшилось настроение. Хотя чувствовал я себя в целом отвратительно.
После встречи с удивительной пожилой леди, я начал замечать странности в своем состоянии и всерьез опасаться за душевное здоровье.
Ну как вам, например, такое: посмотреть на стайку подростков и ощутить радость от легкого морозца, желание слепить snezok, побегать, прокатиться с горки по раскатанному льду?
— Для джентльмена вашего возраста и положения — удивительно. И вы поддались искушению?
— Поддался, — вздохнул Гаскойн. — И, разумеется, не удержался на ногах. Вывихнул плечо, да так, что руки поднять не мог.
— Что же было дальше?
— Детишки доставили меня на санках в место, где бедолагам вроде меня оказывают неотложную помощь. Там работали почти такие же дети, разве что, чуть постарше. Один из них отобрал мою боль. И терпел ее, пока мне вправляли руку.Я навсегда запомнил его сосредоточенное лицо, покрытое мелкими каплями пота и сжатые в нитку губы.
— Что было потом?
— Потом я решил вернуться в посольство. А по дороге пара молодых людей подарила мне чувство восхищения прекрасным миром, и волшебным днем, когда у влюбленных все удается. Встреченный чуть дальше старик щедро поделился мудростью и спокойствием. Я же отдариться не смог, так же, как и не смог почувствовать ничего, кроме того, чем со мной делились.
— И вы немедленно вылетели в Лондон?
— Да, Энтони. Что мне оставалось делать? Было достаточно прогулки по городу, чтобы понять: для Короны я бесполезен. А есть свой хлеб зря... Это низко. По сравнению с этими людьми, я слеп, глух и бесчувственен. Многие из них способны видеть человека до донышка его души. Может ли вообще идти речь о традиционной дипломатии в таких условиях?
Осмелюсь задать вопрос: Вы когда-либо чувствовали себя слепым?
— Лишь однажды, когда во время охоты на лис конь вывернул меня в грязную лужу. В результате я несколько дней провел с повязкой на глазах.
— Тогда Вы поймете меня, Энтони. Зачем Короне слепой Посол?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|